Воистину этот день бесконечен, и вечер с длинными тенями и багровым низким солнцем между закопченных труб города кажется странной случайностью, необъяснимой запинкой, и сейчас солнце засияет, поплывет вверх и тени сожмутся, - но тени расплываются, густеют, а тусклое солнце опускается ниже, ближе к брезентовым крышам города, грозя их сжечь; и свои трескучие скучные шарманки заводят цикады, посвистывают птицы, сильнее, жирнее запах болезни - да, это вечер, преддверие ночи, и день позади.
Но и вечер долог.
После ужина четвертые моют посуду, моют столы и пол в столовой - тщательно, с порошком, а мытую посуду кипятят в большом чане, чтобы убить семена болезни, сидящей на городе. Третьи держатся подальше от палатки, курят в укромных уголках двора, тихо переговариваются. Первые и вторые в палатке, они там смеются, кашляют и громко говорят.
Зовут дневального. Дневальный похаживает возле деревянного грибка с полевым черным телефоном, за его спиной автомат, на ремне штык-нож и подсумок. Услышав зов, он кричит: "Я!" - но в палатку не входит. Ему приказывают прислать кого-нибудь из четвертых... ну, Кольку давай, у него ноги легкие. Дневальный пересекает двор, заглядывает в столовую:
- Колька!
В столовой его нет; дневальный проходит дальше, кричит в сторону костра с чаном:
- Колька!
- Я!
- Сюда иди-и!
Тонкий и невысокий четвертый с узким белобровым личиком подходит к дневальному и вопросительно-тревожно взглядывает на него. Дневальный молчит; он из третьих и обычно напряженно скромен и угловат, как подросток. Он молчит. Белобровый шмыгает носом, переминается с ноги на ногу. Дневальный размыкает губы и говорит:
- Колька, - и умолкает, смотрит в упор на четвертого, и в уголках его губ тлеет улыбка.
Колька передергивает узкими плечами. Дневальный поворачивается.
- Пошли. - Они проходят по двору к палатке, и дневальный, шагнув в сторону, кивает на дверь: - Иди.
Тот берется за ручку, тянет дверь на себя, входит в палатку.
- На ловца и зверь, - воды!
- Кол, сюда иди-и.
- Кол, я что сказал!
- Кол, ко мне. Пойдешь во вторую, спросишь Давляткильдиева, скажешь, что, мол, Шуба привет шлет, и нет ли Шубе чего послать.
- Кол! Сука! Я что тебе?.. Считаю до пяти. Один. Четыре.
- Ладно, дай ему воды и дуй.
Кол зачерпывает кружкой в бачке на табурете в прихожей воды, идет по центральному проходу между двухъярусными койками. Почти все первые и вторые лежат, задрав ноги в сапогах и увесистых ботинках на спинки коек; несколько человек сидят, и только один занят делом: навалившись грудью на тумбочку, пишет письмо. Многие курят, хотя в палатке этого делать нельзя.
Он сворачивает в отсек, где лежит первый, потребовавший воды, - пружины под матрасом вдруг взвизгивают, и кружка с водой вырывается из руки Кола, летит и звонко врезается в металлические прутья.
Потребовавший воды продолжает лежать, а Кол, скривив личико, трясет кистью, дует на нее, ошпаренную ударом ноги.
- Кол, раз он уже не хочет воды, иди, - приказывает Шубилаев. Потребовавший воды молчит, и, найдя пустую кружку, Кол ставит ее на бачок, выходит из палатки, по мягкой пыльной дороге шагает в сторону другого форпоста, охраняющего город.
Солнце опускается далеко за городом на край равнины, и это уже не круг, а облупленный горб, и багровый воспаленный горб протискивается сквозь горизонт, забрызгивая небо и землю, - и когда все кончается и мокрая красная щель, поглотившая его, начинает медленно сужаться, дежурный сержант с повязкой бросает клич, и на площадке перед палаткой собираются обитатели форпоста. Убедившись, что в палатке никого не осталось, дежурный уходит в глиняный домик, возвращается, и вот дверь скрипит, и тащ-капитан с тащ-лейтенантами и еще одним человеком, старшиной, тащ-прапорщиком, предстают пред строем, и все повторяется: дежурный сержант командует, крепко шагает, докладывает, отступает в сторону, и капитан здоровается со всеми, и все здороваются с ним и его помощниками, как будто давно не виделись; затем капитан просматривает поданные дежурным сержантом списки ночных смен, называет пароль до полуночи, оборачивается к своим помощникам: всё? - те пожимают плечами: всё. Капитан смотрит на часы. Через полчаса отбой. Разойдись.
Вместе с первыми и вторыми в палатку проникает один из четвертых; в палатке уже сумеречно, а его место у входа, и ему удается взять в своей тумбочке кусок хозяйственного мыла и незамеченным выскользнуть. Остальные четвертые ждут его возле умывальников. Они срывают с курток грязные подворотнички и, передавая друг другу увесистый кирпич хозяйственного мыла, принимаются стирать их. Тщательно стирают полоски материи, чтобы утром они белоснежно окаймляли воротники пахучих, просоленных и пропыленных, перепачканных глиной и цементом курток с засаленными, забрызганными жиром рукавами. Выстирав подворотнички, они вытирают мокрые руки о грязные штаны, достают сигареты, прикуривают от одной спички. Махорочные сигареты без фильтра кислы и вонючи, их выдают бесплатно, восемнадцать пачек на месяц. Хорошие сигареты с фильтром можно купить в городе, но, во-первых, четвертые не бывают там - лишь однажды ездили на склад за цементом (и эта поездка обернулась неприятностью: прапорщик, оставив их с машиной возле склада, ушел на поиски кладовщика, четвертые соблазнились витриной магазина, видневшейся между строениями, выпрыгнули из кузова, пошли, и только под вечер прапорщик обнаружил их с ведрами и тряпками в одном из четырех полковых длинных мраморных туалетов), - и, во-вторых, им запрещены сигареты с фильтром, и нарушителю, застигнутому первым или вторым, предстоит просто съесть запретную сигарету.
Выкурив по сигарете, они перемещаются ближе к палатке, стоят, молчат, переминаются с ноги на ногу, смотрят на двурогую Мраморную, - гора держит на своих траурных рогах тяжелеющее гаснущее небо, и мертвая синева стекает по ним, наполняя все трещины и ложбины; смотрят на соседний форпост, ощетинившийся шестью дулами, и глядят на окопы и орудия перед своим форпостом, - форпосты, ощерясь, поджидают ночь, идущую с востока, и минные поля перед окопами, и дюжина гаубиц, и все оружие этих и других форпостов, защищающих город с востока, ее не остановят - ночь прорвется и захватит город.
Четвертые медленно приближаются к палатке и медленно идут вдоль нее, останавливаются. Вход рядом, за углом.
- Батарея...
Срываются, бегут, распахивают дверь.
- ...отбой!
Проносятся по проходу, расстегивая куртки, ремни (заранее этого делать ни в коем случае нельзя), сворачивают к своим койкам, сбрасывают сапоги, стягивают штаны, укладывают одежду аккуратными стопками на табуреты, взлетают на второй ярус, ныряют под одеяла, замирают.
- Ну?
Дежурный сержант отрывается от часов.
- Сорок пять.
- Ровно?
- Ммм, нет, сорок четыре с половиной.
- А не сорок пять с половиной?
- Нет.
- А ты им не подыгрываешь?
- ...
- Скучный ты человек, Лыч.
- Я люблю справедливость.
- И я. Подъем! - кричит Шубилаев.
Постели распахиваются, пружины визжат.
- Стройся.
Четвертые в трусах выстраиваются в проходе.
- На месте шагом марш.
Босые ноги шлепают по половицам.
- Раз, раз-два, левой, левой... отбой.
Топот, хрип пружин.
- Вот что такое справедливость, Лыч. Ты меня понимаешь?
- Все ясно. Но я дежурный. Будешь ты дежурным - ну, отбивай их, как тебе хочется. А я так решил: если у меня успевают - пускай спят.
- Это еще когда я буду дежурным, а справедливости хочется прямо сейчас. Подъ-е-ом! Строиться. На месте шагом марш. Раз, раз, раз-два, ле-вой, ле-вой, раз-два - стой! Все ко мне. Кол - диспетчер. Остальные чухают и качают койку. Итак, поезд "Ташкент - Москва" отправляется. Кол!
- Поезд "Ташкент - Москва" отправляется!
- Чух-чух-чух-чух!
- Поезд прибывает в Оренбург.
- Поезд "Ташкент - Москва" прибывает в Оренбург.
- К первой высокой... ты, как маленький.
- Поезд "Ташкент - Москва" прибывает в Оренбург к первой высокой платфорьме.
- Деревня.
- В деревню?
- Скотина... И в купе входит чувиха, у нее магнитофон. Мухобой - "Розы".
- "Жил-был художник один, домик имел и холсты, и он актрису любил, ту, что любила цветы. Миллион, миллион алых роз. Из окна, из окна видишь ты. Кто влюблен, кто влюблен..."
- Проводник, коньяку.
- ?..
- Ладно, зажженную сигарету. Считаю до пяти. Один. Три. Пф-ф. Между прочим, в разведроте считают до трех. Как у бога за пазухой живете... Хотя почему как, - артиллерия и есть бог.
- Богиня, Шуба.
- Бог.
- Она.
- В этом случае - он.
- Но в пословице богиня, а не бог.
- Лыч, ты перегрелся.
- Это ты перегрелся, Шуба.
- Да ты любого спроси. Ну-ка, Кол, что ты думаешь?
- Ну как...
- Отвечать.
- Бог.
- А ты, Мухобой?
- Мне кажется...
- Не юли, сволочь.
- Бог.
И остальные отвечают то же самое, и тяжелое рябое лицо Шубилаева искажает улыбка, и он говорит:
- Ну, заслужили. Отбой!
Все разбегаются, бросаются на постели. Шубилаев глядит на длинного Лыча, с узловатым длинным носом, с длинными руками.
- А скажу богиня - подтвердят, - говорит Шубилаев, осклаблясь. - А тебя с твоей справедливостью они ни в грош. А еще погоди, сядут на голову.
- Не сядут, - бормочет хмурый Лыч.
- Сядут и наложат.
Дежурный сержант Лыч смотрит на часы и, обращаясь ко всем, громко говорит:
- Давайте спите, а то потом на смену пушкой не разбудишь.