Жанр новой книги известного смоленского прозаика определить нелегко. Это и "дневник писателя", и просто дневниковые записи, и медитации лесного бродяги, и заметки неторопливого городского пешехода, и философские наблюдения, и эссе о писателях от Г. Торо и И. Гончарова до П. Боулза и И. Уэлша, и манифест "экологического анархиста". А в целом - книга, в которой дарование Олега Ермакова, писателя и фотографа, раскрывается всеми своими гранями.
Олег Ермаков
ПОКИНУТЫЕ, ИЛИ БЕЗУМЦЫ
Фотографии автора
Исследователь архаических племен говорит, что желание забраться повыше, на дерево, на гору и вообще оторваться от земли связано с тем, что на земле человека подстерегает больше опасностей. Это сообщение проясняет кое-что.
Природу икарийских снов.
Причину вавилонской башни.
Страсть поэтов к мансардам, а детей к чердакам.
Зависть к птицам.
И еще любовь к музыке.
Есть ли пространство мысли? Для мысли? Необходимо ли пространство для мысли? Но тогда мысль приобретает материальность? Или это особого рода пространство, как акаша для "тонких вибраций" йоги, эфир древних греков - местообитание небожителей?
Возможно ли время без пространства?
Есть ли у мысли время?
Представить пространство мысли - приблизиться к природе идеального.
У мысли нет пространства и времени?
А что же есть?
Если мысль это слово, то ведь у слова есть время. А значит, и пространство?
Или все это - пространство и время - требуется для проявления идеального, т. е. мысли, существующей вне времени и пространства? Но зафиксировать мысль невозможно без вывода ее во время и пространство.
Есть ли идеальное, существующее вне этих категорий - времени и пространства? И, главное, вне человека?
Эзра Паунд говорит: "В действительности же читать надо для приобретения силы".
Делает ли прочитанное нас сильнее? Мудрее?
Заратустра Ницше с ненавистью отзывается о читающих из праздного любопытства. Написанное - кровь, претворенная в дух. (Правда, позднее тот же Заратустра скажет, что кровь есть самый худший свидетель истины.)
У меня была "Магия книги", жаль, ее присвоил кто-то из студентов, живших в общаге с дочерью. Книга посвящена полностью Гессе, то есть там его статьи о книгах, чтении. А в обширном предисловии речь идет о книжном комплексе Гессе. То есть магистр любил с детства удирать в мир книг. Как в одном из его же рассказов некий узник совершает побег в картинку на стене.
Но по этой части фору всем даст Борхес, слепой библиотекарь. Его "Вавилонская библиотека" - апофеоз библиомании.
Выготский в "Психологии художественного творчества" пишет, что "в искусстве изживается какая-то такая сторона нашей психики, которая не находит себе исхода в нашей обыденной жизни…"
Книги - двери в лабиринте обыденности, всегда можно выйти и оказаться в мире ином. Но что это дает? Даже самые лучшие книги забываются. Кстати, может, и прав был Борхес, считавший романы - пустой тратой времени. Что толку перечитывать пять сотен страниц и помнить из них две-три? Вот он и писал свои рассказы-романы в две-три страницы.
Впрочем, а все ли ты помнишь из своей жизни? Только самые яркие страницы. Или самые темные. Острова. Но они связаны неведомой субстанцией непроявленной памяти, что делает именно тебя их владельцем. В такие же островки превращаются и прочитанные книги. И ты уже как древний человек, не отличавший события сна и реальной жизни, считаешь себя соучастником безумной экспедиции Рыцаря Печального Образа по сельским дорогам Испании или матросом "Пекода", преследовавшим Белого Кита. Ну, это преувеличение! Кто же в своем уме будет действительно так думать? И правда. И так и непонятно, зачем же читать.
Следующий естественный вопрос: а зачем писать? Вот можно попытаться понять это на примере предыдущей записи. Зачем я это написал? Первый импульс был чисто коммуникативный. Форма жизни здесь - записи. Тебе не отвечают. Но тем не менее связь установлена. Но на самом деле вопрос этот время от времени давно всплывал. Если ты сорок с лишним лет этим занимаешься, то ведь интересно понять, зачем, что это дает? Чтение. Чтобы провести время, или: чтобы не выглядеть дураком; или: чтобы не задохнуться в "я".
Все ответы меня не устраивали.
И я оставил записи. Но мысль продолжала свою кротовью работу. Пока уже на прогулке по туманному городу не пришел ответ на оба вопроса: чтение есть насыщение идеальным. Это согласуется с Выготским: в искусстве реализуется какая-то психическая потребность, не находящая чего-то в мире окружающем. Мысль - наше идеальное, и в книгах оно находит прибежище, пространство жизни.
Итак, вывод довольно прост: письмо - это форма коммуникативного познания. Человек пишет, чтобы знать. А читает, чтобы жить в знании, сиречь - идеальном.
"Лишь тот пейзаж хорош, который навевает печаль", - эпиграф к книге Памука "Стамбул" всегда вспоминается, когда занимаешь место в пригородном поезде у окна, и поезд начинает движение.
Чувство печали только усиливается на тропинках местности. Окаменевшие сады.
Старые березы.
Холмы в пижме или иван-чае.
Серое небо, немного золотистое от пыли, или черновато-чистое, если прошел дождь.
Даже запахи скудные. Может быть, так пахнут нагорья Испании. Можно целый день сидеть на холме над дорогой, и ничего не произойдет.
У бабы Вари в Барщевщине после вечерних посиделок все спали, только хозяйка уже растапливала печь, кормила кошек, кур. А меня она разбудила. С вечера обещала показать кое-что. Я умылся возле печки, гудевшей огнем, бросавшей отсветы на стену, окно. А когда-то ее испугался нешуточно, печки, впервые войдя в избу, еле уговорили пройти мимо, объясняли, что зев почернел от огня, дрова туда кладут и т. д. Ну, сейчас-то мне нравилось бросать в огонь щепки, перья.
- Поди сюда, - сказала крупная баба Варя в платке, кофте, фартуке. - Пока батька спит, выпей-ка вина, это царковное.
И поднесла мне в рюмке густого красного вина. Я выпил впервые в жизни. Оказалось вкусно. Баба Варя снова взялась за свои дела с кастрюлями, чугунками. Я сидел на лавке, подманивал кошку, та сыто щурилась, не шла. Баба Варя выходила в сени, возвращалась. Вдруг торопливо шагнула к окошку, глянула и позвала меня. "Ну, гляди, - сказала она, - сегодня Пасха и солнце грае". Над черными избами, голыми садами повисло солнце. Я посмотрел прямо на него. И увидел, как ободок чисто-золотого блюдца вращается с невероятной скоростью. "Ну?" - спросила баба Варя, глядя сбоку на меня. "Вращается", - сказал я. "Грае", - сказала баба Варя удовлетворенно. Никогда больше я не видел такого солнца.
Генри Торо в своем эссе "Прогулки" разбирает слово "бродяжничество" - "sauntering" и выводит его из "Sainte terrer" - "Святая земля". Дети в средние века кричали вослед пилигримам: "Sainte-Terrer!", то есть: "Святоземелец!" Правда, приводит он и другую версию происхождения бродяжничества - от "sans terre", т. е. "без земли, без пристанища". Но и из этого страстный ходок Торо извлекает светлое, мол, человек без определенного пристанища - тот, для кого вся земля - дом. Хотя ему ближе первая версия. И он считает, что "каждая прогулка - нечто вроде крестового похода".
Но настоящих ходоков мало, сетует Торо, за свою жизнь он не встретил и двоих. А сам был ходоком классическим, неторопливым, вглядчивым, с дневником: "Я люблю Природу отчасти потому, что она - противоположность человеку, убежище, где можно от него укрыться". Его "Уолден" тоже стал убежищем для всех последующих бродяг-святоземельцев, рано или поздно человек, любящий прогулки пешком, находит этот пруд и хижину на его берегу, там сразу приходишь в себя, наткнувшись на любой афоризм хозяина, ну, например, на этот: "Я всегда сожалею, что не так мудр, как в день своего появления на свет".
Этой младенческой мудрости и взыскует святоземелец-бродяга.