- Кофе редактору! - рявкнул Гостев и бросился к шкафу наливать кофе в здоровенную глиняную редакторскую кружку.
Посмеиваясь, редактор сел на свободный стул.
- Ну, что ты, Федя, глядишь так печально своими синими брызгами? - спросил редактор, улыбаясь Прядильникову. Он всегда задавал этот вопрос, если вставал с той ноги. Синие брызги он одолжил у Есенина, своего любимого поэта.
- Федя и сегодня огурчик, - сказала заведующая.
- Дэ? - Редактор окинул его взглядом. - Что, нет денег? А я не дам, и не проси, ни! Бутылки пустые сдашь - на хлеб хватит. Просохни.
- Его женить надо, - сказала заведующая, поводя глазами в сторону Марины.
- Женим, - решительно сказал редактор.
- Скорее бы, - вздохнул Борода. У него жена убегала к матери, если он приходил пьяным и не мог убедить ее, что на то были веские причины.
Хорошенько размяв языки, журналисты взялись за перья.
Прядильников работал над статьей о военно-патриотическом воспитании в школах города. Прядильников писал. Сбоку на него поглядывала Марина. Борода ушел брать интервью. Заведующая искала какую-то книгу в шкафу.
Прядильников водил кончиком ручки по бумаге, а стая медленно опускалась в степь перед голыми мягкими горами; он и другие часовые молча смотрели, как большие черные птицы с маленькими головами садятся в траву и цветы; было раннее утро, было тихо, рота спала в бронетранспортерах, птицы приземлялись, складывали свои огромные крылья, чистили клювами перья и, озираясь, ходили в цветах, у них были белые полоски от клюва до груди и красные шапочки, они то и дело замирали, повернув лица в сторону колонны, и приглядывались; часовые не шевелились, и, наверное, птицы принимали их за столбы, а бронетранспортеры им казались спящими зелеными черепахами; птицы с белыми шеями расхаживали по степи, птицы были черны, степь зелена, спали голые горы и стадо зеленых черепах, небо на востоке уже светилось ало, было тихо, тепло... Отворилась дверь.
- Это я даже не буду передавать в Обллит, Федор, - сказал редактор, входя и протягивая рукопись Прядильникову. - Разорвут.
- Я так и думал, - ответил Прядильников.
- Понимаешь...
- Понимаю, что я, не советский, что ли.
- Ну, ты не обобщай. И не расстраивайся. Вот. И знаешь, пиши-ка в стол пока. Когда-нибудь, быть может... гм. А сейчас - увы.
- Понятно.
- И еще. Знаешь, как-то однобоко все у тебя выходит. Неужели все так мрачно было? Один негатив, мм?
- Нет, почему. Сигареты бесплатные давали. На операциях можно было не бриться. Вернее, бриться-то нужно было, но офицеры смотрели на щетину сквозь пальцы. Что еще? Водку в бензобаках из Союза привозили.
- Ха-ха, - невесело хохотнул редактор.
- Тридцать чеков бутылка. Но можно было сбагрить дехканам старые сапоги, бензин, солярку, чтобы на бутылку набрать.
- Негатив, сплошной негатив. Журналист должен быть объективным. В одной статье должен быть и негатив и позитив. Вот что такое объективность.
- Не умею. Туп, однополушарен.
- Чего?
- Одно полушарие работает, то, которое пессимистическое, а оптимистическое от обжорства лопнуло.
- Не пори чушь. И учись быть объективным. Учись, Федор, - сказал редактор и вышел.
- Мемуары? - спросила холодно заведующая. Ей не понравилось, что Прядильников отдал рукопись редактору, а не ей.
- Мемуары. И ничего общего с темой нашего отдела, - сказал Прядильников.
Заведующая промолчала.
- Федя, - позвала Марина. - Дай мне, пожалуйста, почитать.
- Это ерунда.
- Ну, Федя.
Он пожал плечами и протянул ей рукопись.
АРМЕЙСКАЯ ОРАТОРИЯ
Его зовут Акимов. В то время, о котором речь, он был майором, начальником штаба полка. Коренастый, невысокий майор с твердым взглядом, маленькими руками и вечно сияющими сапогами. Выбрит. Ни пылинки на форме, хотя место было пыльное, - вокруг полка летом по степи всегда танцевали пыльные джинны, время от времени они сговаривались и кагалом валили на полк, и небо меркло, солнце гасло, и новозаветная тьма покрывала наш палаточный городок.
Мы, четверо солдат, были в наряде, дежурили на КПП. Это был долгий наряд, он длился пять месяцев.
Начальству казалось целесообразней иметь на КПП постоянных дежурных. И действительно, это было лучше, чем сменные наряды, которые несли службу не очень исправно. Мы же, вечные дежурные, дорожили жизнью без ежеминутной офицерской опеки, без построений, зарядок, маршировок и служили рьяно. Все называли КПП хутором и завидовали нам. Каменный домик, вернее, сарайчик, стоял в километре от полка, на дороге, уходящей в степь; эта дорога да еще одна на другом краю полка - две дороги были единственными незаминированными отрезками земли, полк окружали минные поля, и дороги соединяли полк и чужой, враждебный мир.
Круглосуточно мы стерегли дорогу. Двое спали, двое, облачившись в бронежилеты, несли дежурство. Кормились мы в батальоне. Ну и, конечно, был у нас очаг в окопе, чайник и таз для плова. На стенах висели вырезки из журналов, на столе лежали книги, в тайнике хранился коротковолновый приемник. Была колода самодельных карт. Неплохо жили.
Еженощно к нам наведывался дежурный по полку, иногда наезжал начальник штаба Акимов или замполит полка.
Акимов любил Блока. Поэта. Александра Блока.
Как-то он заехал к нам проверить, не опились ли мы браги или не накурились ли анаши. Мы не опились и не обкурились, и всюду у нас был порядок, и подворотнички свежие. Майор остался доволен нами. На столе он увидел томик стихов Блока, спросил, чья книга, я сказал, что взял ее в библиотеке, он продекламировал меланхолически: "По вечерам над ресторанами", - сказал, что это любимый его поэт, и взял томик, разрешив мне через неделю за ним прийти. Через неделю я пошел в полк, прождал майора в штабе час, он появился, пригласил в кабинет, протянул книгу и сказал: хрустальные стихи. Я ответил: да, не железные. Он внимательно посмотрел на меня. Я вспотел. Ну иди, отпустил он.
Майор Акимов прервал нашу хуторную жизнь.
Это было вечером. Шел снег. Мы топили печку. Один в брезентовом плаще вышагивал перед шлагбаумом; иногда он подходил к окну и смотрел на нас. Мы готовили праздничный ужин. У нас было жарко, дымно, шумно. Мы пекли лепешки и жарили картошку. У нас был именинник. Он, застенчивый парень, сидел сложа руки и ждал подарков и гостей. Вскоре гости пришли. Их было двое, они принесли в подарок пол-ящика сгущенки и подтяжки: носить подтяжки у нас было очень модно.
Мы уселись вокруг стола, разлили по кружкам виноградный сок, я встал, чтобы произнести речь, но часовой постучал по заснеженному окну и сказал: машина! Все перепугались и начали прятать под койки праздничную снедь, гости бросились вон. Я останавливал всех и говорил: ну что тут такого, если у нас именинник? Но меня никто не слушал.
Машина подъехала. Мы ждали. Хлопнула дверца. Донесся глухой голос нашего часового, он доложил, что за время его дежурррства - и все такое. Дверь отворилась, и в домик вошел хмурый майор Акимов и дежурный по полку, лейтенант. Акимов окинул взглядом наши распаренные, встревоженные лица. Из-под коек пахло лепешками и картошкой, на столе лежали хлеб, консервы и горка порезанного репчатого лука.
- Доставайте, - сказал Акимов. - Всё.
Мы вытащили из-под коек сковороду и тарелку с лепешками.
- Я сказал всё, - напомнил Акимов.
- Это всё, - сказал наш сержант.
- Брагу!
Мы пожали плечами.
- Лейтенант, - позвал Акимов.
Лейтенант обшарил все утлы, заглянул под подушки, вышел на улицу.
- Товарищ майор, - начал объяснять наш сержант, - у нас именинник...
Лейтенант вернулся с заснеженными гостями.
- В окопе лежали.
- Так, - сказал, оживляясь, майор. Он снял шапку, пригладил волосы и сел на табурет.
- Откуда? - спросил лейтенант у гостей. Те мялись, понуро клонили головы и молчали.
- Откуда? - тихо спросил майор, и гости вздрогнули, вскинули головы и назвали свои фамилии и подразделения.
- На КПП посторонним запрещается, знаете? - спросил лейтенант.
Гости молчали.
- Знаете? - спросил майор, и гости хором ответили: так точно! никак нет!
Один знал, другой нет.
- Так, - сказал майор. - Сержант, вы тоже не знаете?
- Да, но именинник, - сказал наш сержант, - а мы в вечном наряде...
- В вечном? - Майор побледнел. - Паразиты, - сказал он тихо.
Посмотрел на стол и вдруг рубанул ребром ладони по ручке сковороды. Картошка вывалилась на пол.
- Именины, - процедил майор, вставая. - Именины! У них именины! Кругом враги, того и гляди всем глотки перережут! Я говорю: война! А у них именины. Име... Ты пачччему сидишь?
Именинник вскочил с койки и вытянул руки по швам.
- Зажрались, закабанели! Веч-ч-чный наряд! Я вам покажу веч-чный... Я вас научу... мать... Весь полк в цинкачи? В цинкачи, да?.. У них именины! Нет, лейтенант, ты погляди, ты только погляди на барсуков ссулявых! Вечный наряд!
Кто-то, я уже не помню кто, хихикнул. Наверное, от страха. И этого было достаточно, чтобы начштаба совсем сошел с орбиты.
- Смешно? Вам смешно?
Он схватил буханку хлеба, тяжелую, корявую, и смел со стола банки, соль, лепешки, кружки. Один гость струхнул и бросился вон, лейтенант выскочил следом и приволок его в дом. Уцепил его за ухо: ты что, а? что такое ты? куда это ты? может, к духам?
Солдат заплакал. Майор побледнел еще сильнее, гадливо сморщился.
- Убрать все! Живо!
Я взял веник, чтобы замести картошку, лепешки, соль.
- Руками, - сказал майор. - Ручками. Р-ручка-ми! Ну!
Я стоял, опустив голову. У меня дрожали ноги.
- Ну!