Она послушно сняла вслед за ним кроссовки, закатала до колен трико и осторожно погрузила белые ноги в жирную и холодную трясину.
- А змеи здесь есть? - тяжело дыша, спросила она.
Он шел впереди. Он оглянулся и сказал:
- Змеи? Я три года здесь... я за три года - ни разу... - И замолчал, увидев слева на кочке коричневато-зеленый резиновый крендель. Молодая змейка бездвижно лежала на солнечной сухой кочке, можно было подумать, что она мертва, но ее глаза были влажны, и две солнечные точки горели в них.
Он отвел глаза от кочки и спокойно сказал:
- Нет. Это благословенные места, я же говорил.
На них, распаренных, обливающихся потом, напали комары, и они шлепали себя по лицам, передергивали плечами и спешили пройти болото. Трясина пузырилась, шипела и жвакала под ногами. Грязь была холодная, а воздух тепел, и солнце раскаливало одежду на спине и плечах.
Вот же, думал он, за три года ни одной змеи, а сегодня, в этот последний день... Он обернулся, скользнул взглядом по ногам спутницы... Она вопросительно посмотрела на него и состроила бодрую мину. Лицо ее было мокрое, красное, заляпанное кровавыми кляксами, на щеке темнел раздавленный комар.
- Сейчас выйдем, - сказал он.
Надо было одному. А теперь бойся, как бы ее не укусила змея.
Они перебрели болото, прошли немного по твердой земле сквозь ивовые заросли и оказались на поляне под косогором. Поляна была желта от цветущих одуванов. Здесь трудились пчелы и шмели, всюду над цветами вспыхивали стеклянные крылья, и слышен был тихий бархатный гудеж. Там, где поляна переходила в косогор и начинала плавно вздыматься, белело глинистое око. Родник пульсировал, и по его прозрачной поверхности расходились круги.
- Это он? Да? Бог Бедуинов? - Девушка бросила велосипед и пошла к роднику. Она склонилась над шевелящейся водой, замерла и беспомощно оглянулась. Он приблизился и посмотрел в родник. На белом осклизлом дне медленно ворочалась, как бы исполняя ленивый танец, дохлая лягушка. Он засучил рукав, погрузил руку по локоть в воду, вытащил лягушку и бросил ее в цветы.
- Однажды, - сказал он, вытирая руку о штаны, - я нашел в роднике серую птицу с выбитым глазом, видно, лунь или ястреб неудачно поохотился.
- Кровожадный Бог, - ответила она, брезгливо глядя в родник.
Он пожал плечами и склонился над водой. Напившись, он насмешливо посмотрел на спутницу. Она поджала губы и отвернулась.
- Пей, чего ты?
- Ничего. Мог бы не говорить про птицу.
- Но это было давно. Пей.
Во рту было горячо и сухо, как на родине этих бедуинов с верблюдами. Придумал же - Бог Бедуинов. Она улыбнулась.
- Пей, - повторил он.
- Пей, пей, - передразнила она, нахмурилась, пригнула голову, вытянула губы к вздыхающей воде. Потом, глядя на ноги и шевеля перепачканными пальцами, она сказала:
- Отмыть бы.
Он вынул из рюкзака кружку и принялся черпать воду из родника и лить ей на ноги. Она терла ноги и задыхалась от холода. Потом поспешно надела носки, обулась и попрыгала на месте, чтобы согреться. На ее лбу билась челка, и под футболкой вздрагивали груди.
Он отвел глаза, лег в траву и сказал:
- Отдохнем.
Она села поодаль. Гудели шмели...
- А она как-нибудь называется? Ну, родник - Бог Бедуинов, а поляна?
Он ответил, что никак.
- А я бы эту поляну обязательно окрестила. Такая поляна.
- Как бы ты ее окрестила? - нехотя спросил он.
- Как-нибудь... что-либо в твоем духе. - Она наморщила лоб. - Шмелиная нива. А?
Он глядел сквозь ресницы в небо и молчал.
- Хорошо? - спросила она.
- Тут всюду.
- Что? - не поняла она.
- Нива. Тут много всяких полян с цветами.
- Ну, не хочешь, как хочешь, - откликнулась она и отвернулась.
Обиделась. Надо было что-нибудь сказать, но солнце жгло кожу сквозь рубашку, и язык был тяжел, и веки были тяжелы, и ни о чем не хотелось думать, и ничего не хотелось. Он лежал и ничего не говорил. Она сидела и следила за полосатыми толстыми шмелями. Шмели садились в одуваны и бродили в тычинках, как в желтом мягком лесу, шмели нектар сосали.
Две светящиеся точки, коричневато-зеленый резиновый крендель, ты могла бы не попадаться сегодня, в этот последний день, теперь ведь мне нужно бояться, как бы ты не укусила девушку; змея приподняла голову и тонко улыбнулась, он вздрогнул и открыл глаза, и вспомнил, что, кажется, девушка обиделась. Он сел и сказал:
- Да, пускай, это хорошо, пускай так.
- Ты о чем? - равнодушно спросила она и сощурилась. Она не глядела на него и отчужденно, презрительно щурилась.
- Ну, Нива Шмелей.
- А, - откликнулась она. - Спасибо за одолжение.
Он засмеялся. Девушка сердито взглянула на него. Он оборвал смех.
- Извини, но смешно, - пробормотал он. - Чего мы делим-то?
- Я ничего не собираюсь делить. Не надо ничем делиться со мною. И вообще я могу... дорогу теперь знаю.
Она почувствовала, что я сомневаюсь, правильно ли сделал, взяв в это, последнее путешествие ее. Мог бы и отказать, а не отказал, мне хотелось с ней ехать, ведь так же? - так какого черта я дурака ломаю!..
- Ну, давай не ссориться, чего мы, ей-богу, будем... из-за чего мы? Я просто не выспался, что ли. Какой-то заторможенный...
- Спи! Мешать не буду.
- Я уже не хочу. Я готов к труду и обороне. Поехали? Ты отдохнула? Ты очень устала? - суетливо спрашивал он и заглядывал ей в глаза. - Хочешь еще воды? Принести? Давай принесу. - Он встал и сходил к роднику, и принес кружку воды. - Пей. Это вкусная вода. Я вкуснее не пил. А ты пила вкуснее?
Девушка не выдержала и, фыркнув в кружку, обрызгав его лицо, рассмеялась.
Они вышли из лощины на пригорок, поросший золотистыми долгоногими цветами. Она спросила, что это за цветы, какие-то очень знакомые цветы, а никак не вспомню... Он не успел ответить, девушка что-то увидела на лугу и охнула.
Из перелеска на луг - люди давно бросили здесь косить, и дуг огрубел, зарос толстыми, раскидистыми, как сосны, медвежьими дудами, полынью, кустами - на луг вышла лошадь. Она была приземистая, коричневая, с выпуклыми боками, спутанной гривой и толстыми ногами. Лошадь склоняла свою массивную голову, рвала траву и медленно жевала, озирая луг. Наконец она увидела людей. Лошадь перестала жевать и, навострив уши, раздувая ноздри, вглядывалась в две фигурки среди золотистых цветов. Она поняла, что это не лоси, а люди, оттопырила губы, оскалилась, злобно заржала, развернулась и быстро затрусила в березы.
- Убежала. - Девушка говорила шепотом. - А откуда она тут?
- Ну, сбежала, может, - откликнулся он шепотом, кашлянул и добавил громко: - Из какой-нибудь деревни удрала. Что-то ей не понравилось, и она удрала. Может, надоело телеги таскать, и удрала.
- Ты говорил, здесь нет жилых деревень.
- Из какой-нибудь далекой деревни... Здорово?
- Да!
- А вообще здесь лосей тьма. И кабанов. Однажды за мной погнался.
- Кабан?
- Да. Он был с семейством, а я вылез прямо на них, и он бросился, а вокруг только кусты, ни одного дерева. Но, видно, он не очень был сердит - отогнал меня и вернулся к своим.
- Представляю, как ты бежал.
- Я очень бежал. Я увидел, что он не гонится уже, но все равно бежал. А потом купил ружье. У одного барыги...
- Где же оно?
- А! - Он махнул рукой и перекинул ногу через раму, сел на седло и нетерпеливо посмотрел вперед.
Девушка почувствовала, как было бы спокойно и хорошо с ружьем, и снова спросила: где же? Он ответил, что потерял, она спросила: где? Он кивнул в сторону: где-то, там где-то.
Они ехали по заросшей дороге. Высоко в небе летала птица. В болоте среди сплетения ивовых ветвей отстаивалась лошадь.
Высоко в небе парила птица. Это была старая, бурая, с пестринами на светлой груди хищная птица. Она описывала круги в синих толщах среди облаков. Далеко внизу серые, желтые и зеленые пятна кружились медленно; вспыхивали лужи. Воздушные потоки теребили перья и омывали серую голову с загнутым клювом. Внизу была переливчатая жидкая земля. Там шумели птицы и лягушки, звенели пчелы и комары, там было беспокойно и жарко. Старая птица плавала в синеве среди облаков, здесь было тихо и прохладно.
На краю болота в кустах таилась лошадь. Комары и слепни сновали по теплой горе, покрытой толстой потной кожей, и выискивали, дрожа крыльями, нежные места, и погружали в кожу хоботы, и сосали кровь. Мухи копошились в гноящихся ранках на крупе, ранки были симметричны, круглы и глубоки. Лошадь стояла в кустах; косила свои крупные черные глаза в сторону, втягивала напряженными ушами звуки весеннего душного дня, пришибала хвостом нажравшихся крови сосунов и дрожала, вспоминая людей среди желтых цветов.
В глубине болотных зарослей, между кочками, в теплых коричневых рытвинах чутко спало кабанье стадо. В норах Лисьего холма дремали барсуки и лиса с лисятами.
Они ехали по одичавшему лугу и глядели на высокий Лисий холм, поросший кустами, - он торчал над перелесками, и на его боку белело огромное пятно.
Они миновали луг, прошли, катя велосипеды рядом, низиной к полю, снова сели на велосипеды и вскоре подъехали к холму. У подножия холма они спешились и побрели в траве и цветах вверх.
Головки цветов колотили по щиколоткам. Вспугнутые пчелы и шмели, недовольно жужжа, срывались с цветов и, повисев перед лицами, отлетали нехотя в сторону.
Задул полуденный ветер.
Листва на кустах плескалась, и травы с цветами валились и вставали. Ветер сушил потные лица и холодил взмокшую одежду. Черные короткие волосы девушки метались и хлестали ее по лбу и щекам.