Его он познает благодаря убеждениям суннитов… не в том смысле, что он познает его с помощью доказательств, ибо это не обязательно, но примет и уверует. Их (религиозных знаний) совокупность также не обязательно разбирать. Надо знать в целом о свойствах Всевышнего, качествах Посланника, мир да пребудет с ним, и качествах загробного мира, Ада и Рая, Сбора и Воскрешения, чтобы убедиться в том, что у мусульманина есть Господь и Его милостью являются желания на языке Его Посланника, мир да пребудет над ним. Если он (мусульманин) будет благочестив, то после смерти придет к определенному счастью, а если станет грешить, то, умерев, придет к несчастью".
Таким образом, в понимании ал-Газали необходимость знания зависит от потребности в нем. Он иллюстрирует это самыми наглядными примерами:
"Когда наутро он (человек) становится мусульманином, во время подхода полуденного намаза ему обязательно научиться ритуальному омовению (тахарат) и намазу в той мере, которая требуема. Если, например, он дойдет до вечернего намаза, тогда знание вечернего намаза становится обязательным – следует знать о том, что в нем три молитвенных цикла (рак’ат), а в большем нет необходимости…
Знание о паломничестве (хаджж) не становится обязательным, пока он не захочет совершить хаджж, ибо время для него есть в течение всей жизни.
Точно так же и знание о всяком деле становится обязательным, когда оно ему предстоит".
В изложении ал-Газали, так же, как и в изложениях его современников, нужно твердо понимать категорию "обязательного".
"Обязательное (фазл)" – это нечто необходимое к исполнению в любом случае, и к этой категории, согласно канонам ислама, отно сятся в первую очередь главнейшие религиозные обязанности и по нятия.
Знание, как мы видим, понималось в те времена в первую очередь как религиозное знание. Затем, по порядку важности, шли знания о ремеслах, и, наконец, собственно научное знание, которое, как и сегодня, было достоянием меньшинства. Более того, как просвещает нас ибн Хальдун, те знания, которые мы сегодня называем научными, были "вспомогательными" по отношению к религиозному знанию. И не случайно, что выдающиеся исламские ученые, будь то в области математики, медицины, химии и других естественных наук, были в то же самое время и выдающимися богословами и юристами ислама.
Дилемма, которая стояла перед ал-Газали, ибн Рушдом, ибн Хальдуном и – гораздо ранее – перед ал-Аш’ари, состояла в том, чтобы, с одной стороны, не закрыть путь для философской и естественнонаучной пытливости человеческого разума, пытающегося постичь тайну мироздания, а с другой стороны, удержать неопытный и невежественный разум от впадения в ересь и полное безбожие. Как определить границы допустимого в религиозном познании, чтобы не дойти до непонятной народу полной абстрактности понятия Бога (чем грозил исламу му’тазилизм), но и дать в религии место разуму?
Ал-Газали, как и его великие предшественники, знал, что уже в самом символе веры, утверждающем Единственность и Единство Аллаха и пророческую стезю Посланника, содержится океан смыслов для людей разумеющих. Однако, во всяком поиске смыслов есть опасность уклонения от истины. Как найти золотую середину между религиозным и философско-научным знанием в условиях, когда на усиление рационалистической философии в атмосфере общего политического брожения и открытого карматского мятежа исламское общество ответило усилением крайнего консерватизма ханбалитов, упростивших ислам до духовного аскетизма и набора готовых ответов на все вопросы бытия?
Этот вопрос так и не был решен в исламе Средних веков, да и сегодня его решение неочевидно. Именно "необязательность" научного знания стала одной из главных причин того, что в исламе к середине XI века создался богословский консенсус, фактически запретивший самостоятельное размышление над природой Божественного. Следование традициям было сочтено более безопасным, чем порывы даже самого подготовленного разума к объяснению мира и места религии в мире.
Так, постепенно, в исламе была закрыта дорога к самостоятельности суждений. Все более слепое следование традиции (таклид) без учета исторического и часто политического контекста, в которых та или иная традиция зародилась, со временем и создало Догму, в тисках которой живое Откровение ислама, ставшее достоянием относительного небольшого числа мусульман, заменялось внешней обрядностью и набором готовых ответов на все случаи жизни.
Ханбалиты, выступавшие за господство традиций, не хотели ничего плохого, но они умели глядеть только в прошлое, страшась самой категории сомнения и опасаясь всякой новизны. Но для мусульманских философов мир, созданный Аллахом, был столь многобразен, что никак не исчерпывался готовыми ответами. Для них категория сомнения была естественной категорией, хотя и они понимали, что найти равновесие между сомнением и убежденностью в сфере религии чрезвычайно нелегко.
И все же, едва изложив доктрину "необязательности" знания, ал-Газали пишет:
"Если в убеждениях человека появляется какое-то сомнение, то ему обязательно обучиться соответствующему знанию, чтобы сомнение исчезло".
Думается, что огромным счастьем для Северного ислама было то, что первоначальное пришествие и утверждение веры на берегах Волги и Камы происходило в атмосфере, когда ее творческий дух еще не попал окончательно в силки Догмы! Мы не знаем, сумел ли булгарский царевич в дни своего пребывания в Багдаде заручиться приездом в Волжскую Булгарию "учителей веры" из числа тех, которые, мягко говоря, не решились приехать в северные пределы с посольством ибн Фадлана. Их отсутствие, между тем, могло сыграть в истории Северного ислама самую положительную роль: они не внесли в богословие поволжского ислама того идейного раздора, которым был отмечен в центральном Халифате дух времени.
Сама удаленность булгарских пределов от идейно-политической борьбы в Халифате также имела огромное значение для развития Северного ислама. То, что мы узнаем из следующей нашей беседы о бурном развитии Волжской Булгарии в экономическом, политическом и религиозном отношениях, свидетельствует о том, что знание еще не представляло для новых северных мусульман тех проблем, с которыми оно постоянно сталкивалось внутри Халифата, уже расколовшегося на несколько самостоятельных государств.
Прежде, чем перейти к своду Абу Ханифы, лежащему в основе верований мусульман России с самых ранних времен, добавим, что сам Священный Коран защищает место знания в исламе гораздо более широко и убедительно, чем любой мусульманский философ-рационалист. В Суре ал-Нахль (Пчела), после того, как Аллах приводит поучение о молоке, Пророку далее говорится:
"И Господь твой внушил пчеле, говоря, "Построй дома свои на холмах, и на деревьях, и на решетках, которые они (люди) сооружают;
И вкушай от всяких плодов и следуй путям Владыки твоего, которые сделаны легкими для тебя". Из чрева их (пчел) исходит напиток различных цветов. В нем – исцеление для людей. Истинно, в этом есть знамение для размышляющих людей". (16:69–17)
Эта удивительная метафора гласит, что всякое знание, добытое и переработанное на пути Аллаха, является целительным, подобным молоку и меду, то есть, является благом для людей. Для пчелы и коровы хорош любой источник, из которого происходят мед и молоко; самые разнообразные цветы и травы составляют такой источник при условии, что они не ядовиты для животных и людей. Но если инстинкт животных уберегает их от ядовитых растений и плодов земли, то для человека вместо инстинкта промыслен разум, укрепленный верой и размышлением.
Однако самое важное в этой коранической метафоре, что пчела называется в этом тексте "вахи", то есть "откровение". Если вдуматься, то из одного этого уподобления проистекает вся философия земной жизни исламского Откровения.
Следовательно, Откровение, живя среди людей, может и должно питаться самыми различными знаниями ради того, чтобы принести человеку свою целительную благодать. Разве в этой ситуации можно запретить человеческой душе и человеческому разуму отдельные виды знаний – как пчеле отдельные виды цветов – на том лишь основании, что нам пока неизвестно их происхождение и их прямая польза? Уподобляя Откровение пчеле, Коран говорит, что осмысление Откровения в процессе приобретения знаний является природным процессом, над которым человек не властен. Важно лишь жить в унисон с природой, сотворенной Аллахом, и различать добро и зло, чему и учит вера ислама.
Однако и различение добра от зла может и должно происходить через научное и нравственное сомнение в самом себе, коль скоро только этот путь, а не слепое подчинение внешней уверенности и закосневшим традициям других людей, приводит человека к выстраданной, а потому целительной истине. Отсюда следует, что изучение всякого знания, откуда бы оно ни происходило в широком, разнообразном и всегда неожиданном мире, его осмысление и переработка являются не только допустимыми, но и всячески рекомендуемыми для мусульман.