- А ты там жуировать собираешься? - спросил Парфен. - Мы будем работать! Мы наймемся на сейнер рыбу ловить.
И Писатель со Змеем тут же поняли, что они именно хотели на сейнер рыбу ловить. И дружно кивнули, уважая умного друга.
Парфен подвел итоги:
- Прав Змей, родным надо что-то оставить. И сказать, что уезжаем. Честно. Без экивоков. Поэтому: план. Берем билеты. Договариваемся, где встречаемся. И прощаемся с теми, с кем хотим. Навсегда.
Слово это, печальное и высокое, заставило друзей встать. И они стоя выпили.
И не прошло и часа, билеты были куплены, деньги спрятаны, каждый имел при себе наличность для родных и на собственные прощальные нужды. Встреча была назначена на вокзале за полчаса до проходящего ночного поезда на Москву. (№ 183, Астрахань-Москва, убытие в 1 час 13 мин.)
Глава тридцатая
Прощания. Змей.
Змей стоял перед матерью, и был он теперь, конечно, не Змей, а Сергей Углов, потому что Лидия Ивановна даже и не знала, что его так дразнили в школе.
Она сидела на старом стуле, покрытом старой шалью, перед ней на круглом старом столе лежали вороха денег, она даже и оценить не могла, сколько, понимала лишь: много. Страшно много. Именно - страшно.
- Когда ты учиться после школы дальше не пошел, а работать, я думала: ладно, не всем профессорами быть, главное - человек ты не злой, хороший!..
- Мама, эти деньги честные, говорю же! - бубнил Углов.
Не слышала его Лидия Ивановна, продолжала причитать:
- Когда с женой тебе не повезло и ты один бобылем зажил, я думала: ладно, не всем под женами маяться, может, и к лучшему, главное - человек ты спокойный, честный!..
- Сама ты посуди, где я украсть их мог? Для воровства умение надо! - с тихим отчаяньем говорил Углов, страдая за мать.
- Когда работы ты лишился и выпивать начал, я думала: ладно, опять не повезло, главное - человек ты тихий, безответный, выпьешь - не буянишь, всегда домой придешь… да на своих ноженьках… да на постельку ляжешь… да на маму смотришь весь бледненький… виноватый!.. - совсем уж заголосила Лидия Ивановна, будто по покойнику. - А теперь да что мне и делать? Да и как людям в глаза глядеть? Да и убери ты деньги свои поганые! - с мукой и со слезами речитативом выговаривала Лидия Ивановна, и сыну стало страшно за нее.
- Мама! - закричал он. - Да я тебе чем хочешь клянусь, нашли мы эти деньги, с утра встретились - я, Пашка Парфенов и Свинцитский Ванька, писатель, через дорогу живет, мы учились вместе, вспомни! Станет тебе писатель воровать?
- Воровать, может, не станет, а жульничать - все могут. Сжулили вы эти деньги.
- Да как?
- Это вам виднее. Убери. Видеть не могу.
- Еще раз объясняю: нашли мы их! У "Трех медведей". Голые деньги, без документов, неизвестно, кому отдавать. Ванька, Пашка! Пашка вообще в правительстве губернском, ему-то зачем воровать? - кричал Углов.
- А чего там еще делать, если не воровать? - заметила Лидия Ивановна, но уже как-то поспокойней.
Помолчали.
- Не выбрасывать же их теперь, - сказал Углов. - Купим еды себе. Тебе кофточку купим розовую.
- Старухе - розовую? Ты думай, что говоришь. Сынок, посмотри на меня.
Углов посмотрел.
- Скажи мне, только глазами не виляй: нашли деньги или что?
Углов прямо посмотрел матери в глаза и сказал:
- Нашли.
И она поверила.
И как не поверить, если Сергей Углов не умеет врать? С детства пробовал: не умеет. Если еще отвернется от человека, то, может, и получится. А когда в глаза - не может. И пытается, но сразу видно: врет. Поэтому попытки оставил. Нет, учителям-то врал - и даже иногда в глаза, но тут ведь общая игра: ты учитель - я дурак, ты хочешь, чтобы тебя надули, ну, я и надуваю, и оба в дураках, но к обоюдному удовольствию. Врал и по комсомольской линии, и по профсоюзной на работе; тоже ведь игра: один врет, другой кивает с удовлетворением. А вот в серьезных человеческих отношениях Углов - не врет. (Единственное, может, исключение: когда просит денег на выпивку, но тут врет не сам Углов, а его больной, надо прямо сказать, организм.) Из-за этого в свое время и ушла от него жена. О чем она ни спросит - ну, обычные супружнины вопросы: где был, почему поздно, с кем пил, куда деньги дел и т. п., заставив при этом смотреть в глаза, - Углов все выкладывает. По молодости гульнул на стороне: всего один шальной полухмельной вечер с шальной полухмельной полузнакомой бабою - и по первому же запросу-подозрению все сам рассказал, дурак! Какая женщина от мужчины подобную правдивость стерпит? И - ушла. Были, возможно, и другие причины, но эта, пожалуй, главная.
И вот мать поверила - и вспомнила, что сын ей еще что-то молол про какой-то Владивосток.
- Куда ты, говоришь, ехать собрался? - насмешливо спросила она, совершенно не веря его намерению и считая, что он спьяну брякнул. Мало ли: месяц назад тарахтел, что сделает вместо чердака мансарду, застекленную на все четыре стороны и наверх - чтоб, как он выразился, "спать в окружении неба и звезд".
- Да мы решили, - сказал Углов, - поехать и на работу устроиться там. На сейнеры рыбу ловить. Заработки хорошие, говорят.
- Это из тебя - работник?
- А почему нет?
- Сереженька, роднуся, ты же алкоголик! Кто тебя возьмет?
- Сегодня алкоголик, завтра - нет. Я брошу.
- Бросал один такой… Спрячу я деньги пока…
И мать пошла прятать деньги, а Углов смотрел ей вслед и думал, что она хоть и не старуха полная еще, а в возрасте серьезном. Как же он уедет от нее? А - заболеет? На старшего брата не оставишь, он даже ей не рассказал о нем, чтобы не расстраивать. Как же быть? С собой - не возьмешь. Вопрос получается - неразрешимый!
Но так устроен человек, что умеет откладывать неразрешимые вопросы на потом, надеясь, что они сами как-то разрешатся. А главное - Углов услышал голоса и заулыбался. Он ведь фуршет созвал!
На втором этаже его дома есть веранда, верней - сушилка для белья, там стулья старые, скамьи, столы дощатые, там часто собираются местные алкаши, вот их, родимых, он и созвал, обегав всю улицу, и заранее радовался: он всегда радуется, когда имеет возможность угостить товарищей. Послал гонцов купить водки и пива, хлеба, консервов…
Он появился на веранде, когда фуршет уже начался: тут сигналов к началу не ждут. Не те традиции. И тем, кто именно виновник торжества, не особо интересуются, поэтому появление Змея обошлось без фурора. Шумели умеренно: по местным же традициям. Люди все-таки городские, обтесанные, зачем песни горланить или скандалить, когда можно по душам потолковать?
Змей взял стакан, плеснул в него и встал, прося этим к себе внимания.