Или, скажем, кино по четвергам. Так сказать, общение с коллективом. Вне работы. Он знает, что общаться нужно, - знает, помнит это, вот ведь как. Обычно Иван Серафимович приглашает с собой Ключарева или Бусичкина, самое большее еще кого-нибудь. Втроем или вчетвером. В конце рабочего дня Ключарев (или Бусичкин) входит к начальнику в кабинет и спрашивает:
- Ну что?.. Отправимся в кино?
- Да, да. Четверг... Традицию нарушать нельзя. - При этом Иван Серафимович улыбается и протягивает Ключареву "Вечернюю Москву", вчерашний номер. Той стороной, где перечень фильмов.
Ключарев, устало зевнув, выбирает - водит пальцем по названиям. И спрашивает:
- На дю-дю пойдем?..
Так они называют детективные фильмы с погонями и слежкой. Маленькая страсть Ивана Серафимовича... Они заходят за Бусичкиным - и втроем через полчаса они уже в кинозале. Иван Серафимович смотрит, как ребенок, чуть приоткрыв рот и не отрывая глаз от мерцающего экрана. Он весь в другом мире. Он там. Конус света, темнота кинозала, вульгарная речь героев и медная музыка - это как бы освобождает душу Ивана Серафимовича. Все его сокровенное, мужское, заторможенное работой и однообразной жизнью, спрятанное вглубь, - всплывает. Это он стреляет, скачет и грубо (но, разумеется, с оттенком бла-ародства) покрикивает на обнаженную красавицу.
Затем они выходят из кинотеатра. Дю-дю кончился, и теперь ясно, что это был фильм. Только лишь фильм, притом глупый. Ивану Серафимовичу как бы даже совестно - он, как всегда, ни слова не скажет о кино, о только что виденном и слышанном. Они - втроем - будут говорить о работе, о статье Федорюка и о том, что же, в конце концов, соизволит решить министерство... И ни словца о своем, о внутреннем. И уже само собой, что никогда и ни при какой беде Иван Серафимович не примчится в отдел и не скажет, протягивая руки с вывернутыми ладонями: "Братцы... Братцы мои!.." На секунду Ключарев притормаживает иронию (ишь, разбежалась!). Он как бы ловит себя, подкусывает: а нет ли в нем, Ключареве, скрытой и, в сущности, рабской тоски по сильному начальнику?
И в конце штришок.
- До свиданья, - говорит Иван Серафимович, как обычно первый протягивая руку, крепкую при пожатии (подсознательное влияние кинухи).
- До свиданья.
- До свиданья. - И все трое разойдутся. Пообщались.
Вот такой он, Иван Серафимович. Начальник Ключарева. В общем-то Ключарев привык к нему, и давно привык. И если бы не тот хитроватый зам, не двадцать пять рублей в месяц и не щекочущая возможность выбора (впрочем, какой там выбор: шильце на мыльце!) - не стал бы он перемывать его начальницкие белые косточки. Косточку, как говорили в Старом Поселке, перемывать косточку.
Ключарев идет в кабинет начальника. Ивана Серафимовича там нет - в эти неопределенные дни он все больше торчит в министерстве. Забегает на работу на час-два и опять мчит туда. Вымаливает хорошую тему. Вымямливает.
Ключарев сидит за столом - один в кабинете. Мысль о начальнике идет своим ходом, а руки сами собой (он для этого и вошел в кабинет) берутся за телефон. Ключарев набирает номер. Он звонит некоей Лиде, и это он звонит не потому, что он этого хочет. Более того, он совсем не хочет. Но если не позвонит он, то уж точно позвонит она. И это будет хуже, если позвонит она. Надо с ней развязаться немедленно. Она вчера звонила. И позавчера... Три года не виделись, а теперь ей ни с того ни с сего вдруг вздумалось его, Ключарева, дергать.
- Лида, - говорит он, услышав ее голос, - я зря вчера тебе пообещал. Я не смогу прийти.
- Я так и знала.
- Не сердись, Лида. Не сердись...
Он пытается переломить виноватящийся тон, но поздно. Разговор получается плавающим и неопределенным. Слово за слово. То да се. Ключарев наконец кладет трубку и (он еще вспомнит этот разговор) сидит очень собой недовольный. Не собрался внутренне. Разговор - штука самотечная. Как бывает подчас самотечной и сама жизнь.
В кабинет входит Иван Серафимович. Полдня провел в министерстве (судя по виду - зря).
- Никак не могут они принять решение, - подтверждает Иван Серафимович. - Все тянут и тянут!
Обеспокоенный и взволнованный, Иван Серафимович тем не менее замечает кислость в лице Ключарева:
- Вы чем-то расстроены, Виктор?
- Самотечностью жизни. - И Ключарев смеется, отмахиваясь от тех мыслей.
Иван Серафимович тут же истолковывает это как намек на работу отдела:
- Не тяготитесь, Виктор. Не тяготитесь, ради Бога... Нам предложат, и, быть может, на днях, интереснейшую тему!
Ключарев отвечает, что он и не думает тяготиться. Если даже велят продолжать старую - тема как тема. Работать можно.
- Нет, Виктор, я не успокаиваю. Будет великолепная тема. Великолепная!
В этом Ключарев как раз не уверен - у него трезвый ум. Но охладить начальника он не успевает. Иван Серафимович уже воспламенился. Вспыхнул. Уже мечтает:
- Представь себе для начала, что нам дают проблематику Н-ского завода!
Иван Серафимович ходит по кабинету взад-вперед. Он не умеет увлечь других, зато он умеет увлечь себя. Всплеск души. Волна за волной. Иван Серафимович уже говорит о смысле работы. Он обобщает. Он вспоминает Данте. Люцифер, застрявший в самом центре Земли. Вергилий и Данте начинают спускаться по огромному мохнатому телу Люцифера. Вот его плечи. Вот, наконец, середина тела (пояс Люцифера, центр центра Земли), и тут... они как бы в невесомости разворачиваются и, продолжая спускаться, спускаются, но одновременно уже идут вверх!.. То есть в другую сторону Земли - как это могло произойти?
- Потрясающе! - всплескивает руками Иван Серафимович. - Чем тебе не мнимая ось?! И еще, на том же запале:
- Вот тебе и кривизна пространства! И когда? - в тихом средневековье.
И еще (и это, видимо, вершина его мысли):
- Вот так и в работе. Делаешь самую черную работу, спускаешься все ниже и ниже - и вдруг оказываешься уже в направлении творчества - ты понял?
И, уже понижая голос, уже с лирикой, с мягкостью:
- А главное - незаметно. Работал, корпел, мучился - и вдруг: раз! - и, не меняя направления хода, ты уже творец - понятно ли?
Ключареву понятно. Модель как модель, почему же не понять? - и отчасти даже увлекает, не без того.
- Все так. Но это ж до центра Земли сначала дойти надо, - улыбается Ключарев.
- А мы?.. За столько-то лет на этой каторжной теме?! Разве нельзя сказать, что мы дошли туда?
Ключарев пожимает плечами: может быть, да, а может быть, нет... И тут ведь не о чем спорить. И еще штришок. Маленький. Ключарев угадывает скрытую суть всех этих рассуждений: Иван Серафимович надеется. Он очень надеется, едва ли даже признаваясь самому себе. Он надеется, что на этот раз (пора, пора! ему уже пятьдесят лет!) - на этот раз его отделу дадут некую творческую тему в самом высшем смысле. Золотую жилу. Но одновременно (задним-то числом, ведь вот оно как!) Иван Серафимович готовит себя к министерскому отказу, то есть велят продолжать прежнюю тему, и... и Иван Серафимович будет самому себе объяснять, что еще, значит, не дошел он до центра Земли, не заслужил. В этом и суть. А ведь это черт знает что: думать ночами, мучиться, подтаскивать себе в помощь потускневшую космогонию Данте, и все лишь для того, чтоб своему родному и любимому "я" не сделать больно, в случае если заставят продолжать прежнюю тему... Ключарев сдерживает иронию. И думает, как бы это (и чтоб не обидя) сбить всплеск пятидесятилетнего романтика.
- Но можно, Иван Серафимович, и по-другому это представить...
И Ключарев говорит, что скорее-то всего Данте почувствовал недостаточность художественных средств. Данте просто рванулся наугад (и никакой тут кривизны пространства) - рванулся, ну а полет фантазии доделал дело.
- Мне очень жаль, - суховато чеканит Иван Серафимович. - Мне очень жаль, что вас устраивают такие бедненькие объяснения.
Это он обиделся.
Ключарев встает и делает два шага к Ивану Серафимовичу (тот стоит у окна, смотрит туда).
- Не переживайте, Иван Серафимович...
- Я?
- Не переживайте. Я почти знаю, что новой темы нам не дадут. Отделов много, разве мы лучше других?.. Дадут нам новую документацию по этой же теме и скажут - продолжайте с Богом! - И тут Ключарев делает маленькую умышленную уступку: - Так что будем еще спускаться, круг за кругом... Верно?
Но начальник угадывает, что это уступка, чуть ли не снисхождение, - и вспыхивает:
- Скажите, Виктор. В вашей жизни вообще есть что-нибудь интересное? Ну, хоть что-нибудь?
Ключарев пожимает плечами.
- А где же интересное? Там?.. В вашем Старом Поселке?
- Да. (Да?..)
- А почему вы туда не поедете? Поезжайте. Живите там... Я в каждом молодежном романе читаю, как человеку надоела Москва, дряблые и развращенные городом люди, и человек взял в конце романа и уехал - кто в поле, кто в поселок. Словом, туда. К тем самым здоровым натурам, где так замечательно...
Ключарев помалкивает. Иван Серафимович обиделся, это ж понятно.
- А что?.. Поезжайте. Устройтесь работать, например учителем. И живите там себе на здоровье...
Ключарев молчит. Ведь не первый такой разговор. Ключарев улыбается, а затем говорит, правда не слишком находчиво:
- Может быть, и уеду. Не знаю...
- Чего не знаете?
А тут уж Ключарев говорит, найдя слова. Хорошо говорит:
- Себя не знаю.
Пауза.
Ключарев поворачивается, чтоб уйти.
Вот именно. Чуткий и деликатный. Ну, мямля, ну пусть. Да ведь и тот начальник хитроватого зама, Шилов что ли, ведь тоже квашня. Мыльце на шильце. Вот именно... Иван хотя бы добр. Интеллигентен. Поболтать при случае можно. Уезжай, говорит, в свой Старый Поселок. Чудак!..