Это не так… Он главным образом о Саше и думал. Даже, может быть, только о ней одной. Но определить как-то свою мысль или хотя бы просто выделить ее из ряда боялся, чувствуя инстинктивно, что она – главная. А поэтому ходил вокруг кругами, отвлекал сам себя, возможно, специально даже напускал на себя помрачение и наводил сатиру на жизнь.
Правда, в последнее время стало ему казаться, что есть в кружении по ее топям какой-то порядок, что он с неизбежностью должен был пережить это, а может быть, и каждому суждено пройти чрез этот ливень тоски.
И ожила в нем вечная надежда путника, что человеческий след выведет.
Так или иначе, но почувствовал он в себе особую раскованность, а в своем еще недавно лишенном смысла существовании – ритм. И еще – возродилась в его душе готовность. Не к чему-то готовность, а вообще. Есть такое состояние.
Поэтому, в частности, когда шел он однажды вечером домой и увидел горящий свет в припозднившемся пивном ларьке и остановился, колеблясь: выпить ему пива или не стоит, и заметил, что кто-то из очереди делает ему знаки, то и не подумал, что знаки эти относятся к кому-то другому, и не прошел мимо, и не встал в конец очереди, а подошел к тому, кто, может быть, его звал.
Им оказался незнакомый старик. Пиджак его был надет прямо на тельняшку, шея, коричневая, дряблая, открыта, в руках – банный портфельчик. И причесан он был аккуратно, как будто и правда из бани или из парикмахерской.
– Вставай, земляк, не робей, – сказал старик.
Он взял впереди старика пиво и отошел. Вскоре подошел старик, встал с ним рядом.
– Пиво брусникой пахнет.
Андрей однажды сам почувствовал, что пиво пахнет иногда брусникой, но уже забыл об этом, а сейчас вот, услышав от старика, обрадовался и задержал глоток во рту – правда, пахнет.
Старик ему нравился.
– Вы знаете меня? – спросил он.
– А ты, значит, меня не признал? Я думал, признал. Я-то многих своих клиентов в лицо помню. В бане на Обуховской мылся?
– Но это когда было! Я же еще пацаном был.
– Не-ет, – улыбнулся старик. – Потом тоже приезжал. Курточка еще вельветовая у тебя была.
И он действительно вспомнил, что долго еще ездил в эту баню по старой памяти, когда уж и ванная была дома. И курточку вельветовую вспомнил. Ай да старик!
– А вы банщиком там были?
– Ну.
– Помню! – соврал он радостно.
– То-то. Я уж восемь лет на пенсии и то помню. Инженеришь?
– Нет, учителем работаю.
– Понятно.
И снова к нему пришло чувство, что все, что с ним происходит в последнее время, имеет какой-то скрытый смысл. Старик этот недаром выплыл к нему из белых сумерек. То есть это сам он, конечно, перед ним выплыл. Но суть не в этом. Такие старики всегда появляются, когда надо. Классика русской литературы.
Он вглядывался в старика, пытаясь угадать, как того зовут. И остановился почему-то на Тимофее Лукиче. Только после этого спросил:
– Как вас зовут?
– Wie heist du? – почему-то по-немецки повторил старик. – Тимофеем Лукичом меня зовут.
– Правда? – почти вскрикнул Андрей.
– Твоего вот имени не знаю.
– Да откуда же?… Андрей.
– Ну, давай тогда, Андрей, выпьем за встречу. – Андрей почувствовал: старик боится, чтобы он ему не отказал.
– Прямо здесь? – спросил он.
– Зачем? У меня в сауне приятели работают. Пристроимся.
Ему было удивительно, что старик, шедший рядом с ним, тоже, наверное, помнил их двор, и Сашин барак. И ведь в той же бане он был, в которой они стояли с Сашей друг перед другом как херувимы.
Понимал он, что наличие там старика вовсе еще не говорит о какой-то его причастности к их с Сашей отношениям, а в то же время чувствовал, что он как бы и причастен, и посвящен в это не меньше их обоих.
Андрей представил, что сейчас неизбежно надо будет о чем-то говорить, рассказывать, может быть, свою жизнь и вообще вести себя так, словно у тебя душа нараспашку. В этом, возможно, и есть главный смысл подобных встреч со стариками в классических образцах: разговориться, выплакаться… Мол, сам, дружище, понимаешь: влюбляются женщины в несчастных, а мужьями делают благополучных. Все обжигаемся. Еще Аристофан говорил… Что он там говорил? Неважно. Надо только попасть на верную волну.
Была, значит, баба, а теперь нет ее. К другому, что ли, ушла? Теперь, может быть, и ушла.
Нет, он расскажет старику только первую, самую общую часть: была баба, а теперь нет. Жила у "Катушки". Вы знаете. Да, в бараках. Была и нет. С кем не бывает.
Андрей даже содрогнулся при мысли о том, как просто это вышло. И чуть ли не радость почувствовал, что не у него одного так случилось.
Они уже обогнули баню, прошли в потемках по сырой визжащей траве и оказались в котельной. Старик познакомил его с котельщиком – Филей. Тому было лет сорок. Был он косоглаз, черен лицом, а щеки его так втянулись внутрь, что в эти впадины вошло бы, кажется, по райскому яблочку. Со стены, холодно улыбаясь, смотрела на них Барбара Брыльска.
На столе мигом возникли бутылка "Экстры", две бутылки чешского пива "Радгост", консервы "Уха атлантическая" и здоровый кусок балыка. Сервировал Филя. Старик был тих и угрюм.
От водки Андрей отказался, и ему открыли бутылку "Радгоста".
Филя стал угощать Андрея, подсовывая ему уху и отрезая балык:
– Как говорится, чем богаты. Один любит арбуз, другой – свиной хрящик. – И первым засмеялся.
Филя, по всему видно, привык брать инициативу на себя и теперь, не зная того, грубо нарушал их классическую встречу со стариком. Впрочем, может быть и так, что Филя был домашней заготовкой гроссмейстера.
– Филька, на манометры смотри, – сказал Тимофей Лукич.
– Та-а, – махнул рукой Филька. – Пес с ними. Взорвемся, так вместе.
Андрея такая перспектива ничуть не грела. Он усмехнулся:
– Лучше бы по одному. – Но почему-то вспомнил, как в детстве мечтал, чтобы, если смерть окажется неизбежной, бомба ударила (бы) в их квартиру и они погибли бы все разом. Может быть, и Филя думал когда-нибудь об этом? Странно, у таких, как Филя, как будто никогда не было детства и матери. Кажется, что появились они на свет сразу сорокалетними.
В котельной стало душно. Барбара Брыльска смотрела на них все таким же холодным, усмехающимся взглядом. Может быть, она-то и есть его, Филькина, Пенелопа?
Тимофей Лукич отправился смотреть на манометры.
– Жена у него померла недавно, – тихо сказал Филя. – И вдруг спросил неожиданно: – У тебя женщина есть?
– Есть, – отозвался Андрей, но как будто не своим голосом.
– Законная или так – знакомая?
– Законная, законная, – вяло врал Андрей.
– Ну и как?
– Нормально.
– Исключительный случай семейного благополучия. А у меня-а! – Филя поднял глаза к потолку, напряг жилы и выразительно помотал головой. – А никуда не денешься. Жить-то надо.
– Брось, – вдруг посоветовал Андрей.
– А дальше что?
– Ищи.
– Чего? Любовь? – Филя расхохотался.
Андрею вдруг стало скучно. Он подумал, что гроссмейстер явно дал маху. Этот вариант с Филей был давно отработан.
А Филя словно окаменел. Взгляд его огибал по параболе голову Андрея и видел что-то там, за его затылком, чего увидеть было невозможно. Впадины его щек всасывали в себя сумрак котельной. Андрей вспомнил свою курительную трубку, чубук которой представлял резную головку Мефистофеля. Изображение Филиной головы можно было тиражировать на эти чубуки. Не хватало только бородки. "А Мефистофель, интересно, тоже был косоглаз?" – почему-то подумал Андрей. – Или это уже Филин поклеп на беса?"
– Я ведь уже искал, – сказал Филя как бы про себя.
– Ну и?…
– Выходит, что нашел.
Андрей посмотрел на него непонимающе.
– Я с ней познакомился на танцах, – начал Филя повествовательно. – В промкооперации. "Маленький цветок" знаешь? Подлая, я тебе скажу, музыка. Душу высасывает. Танцуем мы с ней "Маленький цветок", а я чувствую – подыхаю, так эта музыка меня сгибает. Затяжечки в ней такие… И она тоже, вижу, волнуется. В сторону блестящими глазами смотрит. Ну и влюбился я без разбегу. Как в кино.
Андрею вдруг показалось, что его сидение в котельной стало приобретать какие-то ясные очертания и смысл. Он уютно приготовился слушать.
– Стали мы с ней встречаться. Она в техникуме тогда училась. Сматывались куда-нибудь на Кировские острова. Там тоже это танго часто гоняли. Садимся с ней на колесо обозрения и как в рай подымаемся. Пончиками друг друга кормим. Под нами пони по дорожкам бегают. А мы все кружимся, я ей руки отогреваю. Париж. Что еще надо? Верно?
Ну вот. Стали мы с ней уже эту заветную черту переходить. И чувствую я, пахнет чем-то от нее неприятным… Мучился я с этим долго. И она-то ведь, понимаю, не виновата. Но и меня с этого запаха воротит. Мелочь вроде, а и не попрешь против нее. Так? В общем, расстались мы. Я все как бы холоднее становился, а потом вообще пропал. Зубами скрипел, так к ней хотелось. А вспомню запах – и не могу.
Так года три прошло. Ничего у меня с другими не получалось. Пластинку "Маленький цветок" купил…
Пошел как-то к матушке на день рождения подарок присмотреть. Зашел в косметику на Невском, думал, может, духи какие. Чего еще-то, верно? Народу!.. Спрашиваю – розовое масло дают. Взял и я одну пробирку. Вышел на улицу, поднес к нюхалу, и… чуть меня кондрат не хватил. Клавка-то моя розовым маслом душилась.
Я – к ней. Люблю, и все такое… "А чего же раньше-то думал?" Мычу что-то. Что я ей, про розовое масло объяснять стану?