Я послушал их самые последние заводские новости, а потом выключил их, как выключают приемник. Зевнул. Повернулся на спину и лежал, глаза в потолок, рассматривая на потолке полоски света, скромные художества нашего ночника с трещиной. Он так и прибыл из магазина - с трещиной, так как Аня, несмотря на азарт и лаборантскую свою закваску, не могла ничего купить без того, чтобы ее при этом не надули. Я думал об этой ее черточке и любил ее за это.
Потом я немного прибавил звук - послышался тот же медлительный, будто бы иссыхающий ручеек, разговор, который не иссыхает и будет течь еще сто лет.
- …Если кто и знает жизнь доподлинно, то это дядя Вениамин. Он как-никак и в профком выбирался, и несчастным был, сидел пять лет ("Нет, он шесть сидел, потому что два раза по три"). И рыбак отменный. И директору при случае правду-матку кроет…
Я слушал и не смеялся, потому что их лица цветом как заржавевший лом, жесткие и задубевшие, сковывает и деревенит сейчас то же непосильное напряжение, какое сковывает и деревенит лицо Ани.
* * *
Из второго периода я узнал, что актриса Олевтинова любила драгоценности. Собирала камешки. Почти как и я.
"Что тут особенного? - сказал я. - Все женщины любят драгоценности".
"Но она уж очень их любила".
"Покупала, что ли?"
"И покупала. И подарки принимала".
Картинка четвертого периода, то есть нынешнего периода жизни Старохатова, на сегодняшний день была такая:
Коля Оконников - ОБОБРАН.
Женька Бельмастый - ОБОБРАН.
Тихий Инженер - АКТ БЛАГОРОДСТВА.
Лысый Сценарист - АКТ БЛАГОРОДСТВА.
Павлуша Шуриков -?
Фактов было уже немало. Факты накапливались, но ничего не проясняли.
Глава 3
Потому что нужна была примиряющая их мысль. Все мы грешим понемногу, это так. Но ведь объяснимо грешим, во всяком случае для нас самих объяснимо, - и именно объяснимость, она-то, родная, внутренне нас и примиряет. И дышать нам дает. И по головке нас гладит. А вот, скажем, обычный карманник. В автобусе. Охает, кашляет, задыхается, как астматик на жизненном финише, и склоняется в приступе кашля все ближе и ближе к дамочке, - а у дамочки сумочка прозрачно-синтетическая, и кошелек сквозь сумочку виден, как горящая свеча. Взял он кошелек. Выудил. Сумел. Перешел в другой автобус. И опять кашляет, как астматик, склоняется все ниже и ниже, чтобы подбросить кошелек какой-нибудь другой дамочке. Трогательно, а?..
К разгадке человека, можно подбираться изнутри - то есть ставить себя на его место и пытаться понять. Собственно, этим я и занимался. Но сколько-то шагов можно сделать, подбираясь к нему извне. Извне - это значит сличать Старохатова с другим человеком, так или иначе тебе уже известным. Разумеется, впрямую тут ничего не выудишь по той простой причине, что люди не повторяются. Но плюс в другом. В сравнении. Были большие воры, были маленькие. Были и склонные к благородству, это верно. Но почти все они были жалкие. Нагие. Почти все они лишь кичились и выставляли наружу внешний эффект. И почти все они не имели ни малейшего отношения к Старохатову, творившему свои благие поступки втихую и не напоказ.
(Да. Именно тогда я записал на листочек ценнейшее наблюдение, которое не пошатнулось до самого конца пути. В случаях, когда он помогал кому-то, благородство Старохатова было истинным благородством. Оно было не напоказ. Оно не было ни жестом, ни игрой.)
Важно было углядеть жившего когда-то (и живущего сейчас тоже!) человека. Потому что, если уж ты взялся копаться в характере, тебе должно быть все равно, кто перед тобой - нобелевский лауреат или неведомая парализованная и делающая под себя старуха. Все они люди. И ты это помнишь лучше других. Раз уж ты взялся за портреты, говорил я себе.
Современная жуликоватая шушера, что там ни говори, мелкотравчата - а вот, скажем, в Меншикове этого не было ни на грамм. Это и подкупало. Баловень судьбы и счастливчик. Талантливый полководец (и вор). Государственный деятель (и вор). Преданный соратник и друг гениального человека (и вор, вор, вор). Конечно же скидка на век, тут тебе и нравы, и распущенность, и размах, - но ведь не только. Общеизвестны случаи его почти бессмысленного "хапанья".
"…У него сие зло в породе, - писал один из вельможных, - он схватывается с сим злом, воюет, а побороть не в силах".
И не надо было вглядываться с лупой в полустертые страницы "Переписки вельмож", чтобы заметить закономерность: после каждого своего срыва Меншиков спешил доказать царю и отечеству, что главнейшее в нем "есмь человек, но не вор". И может быть, не только и не столько царю спешил он доказать это. Может быть, себе. Поди знай.
И, кстати, Меншиков тоже в свой час был лихим человеком.
(О Меншикове можно было и по пятому разу писать повесть, - это мог быть сам по себе портрет, увлекающий и поражающий омутными, темными местами. Но это было не мое. И не потому, что истории боязно, а потому, что я привык делать свое дело - с живого. Я любил это. Как, должно быть, упыри любят привкус тепленькой крови.)
Да, вор, но не вор-накопитель. Вор, который был скорее раб этого своего воровства, а не хозяин. Как раньше говорили - раб страсти своей.
Две интереснейшие черты извлек я из сравнения с Меншиковым.
Первое - раб страсти своей.
И второе, не менее важное, - барство.
* * *
"Как он вел себя, расскажи, Женя. Когда вы обсуждали "ваш совместный" сценарий, как он себя вел?"
"Спокойно".
"Совершенно спокойно?"
"Да".
"Ну, а хоть в чем-то, хоть в мелочи, Старохатов проговорился, что это все-таки твой сценарий?"
"Зачем ему проговариваться? Дело есть дело".
"А на худсовете?"
"Тем более. На худсовете он вставал, величественный и важный. И говорил: "Мы долго работали… Мы задумали этот образ… Когда Мы отрабатывали диалоги"".
"И ни одно слово у него не дрогнуло?"
"Он улыбался".
Магнитофонная лента крутилась и отдавала то, что когда-то заглотнула в себя. Иногда вспархивали звуки, как при неторопливом выдохе сигаретного дыма: мы с Женькой Бельмастым сидели тогда в его пустой комнате и курили.
"Женя, скажи, - когда с глазу на глаз вы оставались, Старохатов тебя не смущался?"
"Это я его смущался".
"Но ведь сценарий твой. А Старохатов - только толкач".
"И тем не менее смущался я".
"Почему?"
"Мне все время казалось, что я в чем-то нечестен".
"А он?"
"Он не из тех, кто смущается. Барин есть барин".
* * *
Это барство, несомненно, было барством человека, попавшего в первый ряд совсем недавно. Барство очень простого и доброго, в сущности, человека. Барство одаренного человека. И немножко - барство выскочки.
* * *
Магнитофон на поверку дерьмо. (Не оправдал надежд.) Магнитофон хорош при записи, там он делает свое дело, но при расшифровке это мука мученическая. И не только потому, что разговор в жизни - это не разговор на бумаге. Я переписывал разговорную выжимку на бумагу, хватал авторучку и без конца нажимал то "пуск", то "стоп", - это дергало, как дергает живого человека машина.