- Знаете… я все-таки никак вас не пойму.
- Что же тут замысловатого? Был Старохатов вашим соавтором? Или нет?
- Был.
- А кроме своей, извините, фамилии, он что-нибудь в сценарий вписал?
- Бросьте шутить!
- Я не шучу.
- Вы можете это наговаривать на других, но не на Старохатова! Но не на Павла Леонидовича!..
У него даже дух захватило. От гнева. А едва дыхание возобновило свою деятельность, он стал взахлеб объяснять мне, какой Старохатов благородный и какой замечательный. И какой чуткий к людям… А я уже вспомнил, где я эту интонацию слышал. Лысый пьянчужка сценарист. Ну конечно. Точь-в-точь. "Великий он человек, великий!"
- Ничего вы не знаете! - продолжал инженер. - Ничего!.. Старохатов взял мой сценарий. Переработал. Слышите: переработал. И только потом отнес на худсовет.
- Одному лысому человеку, - поддакнул я, чтобы его успокоить, - он перелопатил весь сценарий вообще задаром.
- То-то!
- И даже соавтором не стал.
- У меня он тоже соавтором не стал.
- Вы же только что сказали - был соавтором.
- Был фактически. То есть помогал в написании… А что касается авторства, автором был только я.
- И деньги пополам не делились?
- Нет.
- Чудеса!..
Теперь удивился я. Тем более что я не мог не отметить разительного сходства этого случая с тем другим - как бы специально для меня опять появился человек, опять немножко жалкий и опять боготворящий Старохатова. Точь-в-точь. Я не мистик. Но тут немножечко запахло этакой дьявольщиной.
Но уже через минуту реализм взял верх.
Мысль пришла простая: а помогал ли им в написании Старохатов? Была ли помощь?.. Скорее всего, он выкинул из сценария сцену-другую, как в случае с Колей Оконниковым. И отнес на худсовет. А худсовет одобрил. Вот и все.
Я спросил:
- Вы сами присутствовали на худсовете?
- Нет, - сказал инженер.
То-то, подумал я. И больше не спрашивал.
Мы взяли еще кофе. Время от времени Тихий Инженер (так я его окрестил) прислушивался, не кончилось ли торжество и не спускаются ли к выходу Старохатов и его друзья. Желания бывают разные. Тихий Инженер желал постоять несколько минут около Старохатова и других, пока они будут рассаживаться по машинам. Просто постоять около. И когда машины их стронутся и уедут, постоять еще немного на опустевшем асфальте, теребя от нахлынувшего волнения узкий темный галстук.
- Я от кого-то услышал о его шестидесятилетии. И вдруг весь взволновался… - рассказывал он.
- И пришли сюда.
- Пришел!
Он побывал и в холле - видел, как хлопали и слетали пробки с шампанского. Слышал тосты и здравицы. Он за этим и приехал сюда - скромно постоять в сторонке, увидеть и поздравить (мысленно! от себя!) человека, которого уважал.
Он крикнул буфетчице - она показалась в дверях:
- Скажите, они еще не спускаются вниз?
- Нет.
- Спасибо.
И он опять сидел напротив меня, глотая понемногу кофе. Он был такой - из тихих. Он работал в КБ и, в сущности, ничего и никого, помимо своего небольшого конструкторского бюро, не знал. Жил себе и жил. Однажды, когда его потрясла смерть жены, он написал о ней некую повесть - и получилось, что он высунул нос. И его не только по этому носу не шлепнули, а даже скроили из его повести фильм, пусть обычный и рядовой, но фильм шел, афиши висели, и, отдав полтинник, можно было пройти в полутемный зал и там сесть - и не обязательно в уголке. Потому что сначала он считал, что сядет именно в уголке и, присмирев, будет смотреть и слушать, как актер и актриса говорят те самые слова, что говорили когда-то жена и он. А после - и лучше сказать: после, после, после, так как он смотрел фильм не меньше трех раз, - он опять стал жить обычной жизнью, спрятался и зарылся в своем КБ. Он не хотел большего. Он не попытался сделаться сценаристом. Он остался инженером. А кино для него (и Старохатов как часть кино) осталось навсегда светлым делом - и светлым, и добрым, и унимающим боль. И стоило ли сейчас открывать ему глаза на то, что Павел Леонидович Старохатов бывал иногда похуже и поземнее, чем в голубином его случае, - рассказать было не трудно, но чего ради?
- Пойду, - сказал я, прощаясь. - Вы остаетесь?
- Да… Подожду, - быстро проговорил он. Он улыбнулся.
Он дал свой телефон. Встал и с большим чувством пожал мне руку. Я для него тоже был частью кино.
* * *
Наконец я пришел домой и объявил:
- Все кончилось само собой… Быки упирались, но их развели по загонам.
Аня спросила:
- Что кончено?.. Какие быки?
И я пояснил, что Вера смирилась и уходит в школу - и что так оно всем будет лучше. Потому, например, что знай сверчок свой шесток. Вера начинала в школе, пусть там и кончает: все на круги своя.
Я ожидал, что начнутся охи и ахи по поводу того, что наше кино теперь уже никогда не возродится. Но Аня спросила:
- Значит, ты вмешиваться не будешь?
- Не буду.
- Очень хорошо, - значит, теперь у тебя появится свободное время.
И она раскрыла карты:
- Нам нужно срочно покупать картошку. На зиму.
- Срочно? - В моей голове шла перестройка на быт.
- Да… Потому что надо купить совхозную картошку. Сейчас не модно покупать картошку в магазине.
- А хранить где?
- Я все продумала. У соседки Галочки есть подвальчик, я уже с ней переговорила.
Я помолчал. Я вздохнул.
- И не думай увиливать, - сказала Аня, и стало ясно, что она вся горит и волнуется от новой важной заботы.
Для жизни с молоденькой женой типично это вот задорное (и всеми восхваляемое) желание молодой девчонки начинать что-то заново и всюду совать нос. Для нее в этом воздух. Для нее в этом жизнь. А для тебя нет. Иногда тебе хочется лечь, если это вечер, поджать ноги и тихо вздремнуть лишние две минуты. И в дреме думать ни о чем. И вот я лежал, поджав ноги, и думал ни о чем - о погоде, о том, что прошел день, и о том, что, глядишь, и Аня назавтра забудет идею заготовки картофеля на зиму, как забыла о спасении кино. То есть увлечется чем-то новым и забудет. Совсем забудет. Бывает же так.
Мог быть рассказ или могла быть повесть о том, как некий пишущий человек собирал материал о некоей знаменитости, - знаменитый человек завершал земное свое существование, был уже стар, и писателю надо было заранее определить его в ад или в рай. Писатель был похож в своем рвении на сотрудника Чистилища, ангелоподобная птица с большими крыльями, но только с серыми - не белыми и не черными - перьями. И вот он как бы летал над грешной землей и собирал информацию.
Время шло, однако одни люди упорно твердили о знаменитом человеке, что он хорош, другие, как водится, еще более упорно настаивали на том, что он - плох. Никто их за язык не тянул, сами говорили. И было неясно: в ад - или в рай?
Писатель не знал, как быть. Тогда он решил собрать все факты воедино. Да, да, он не станет верить ни тем, кто бранит, ни тем, кто хвалит, а выберет золото середины. Он выберет только то, что будет совпадать в их рассказах. И только совпавшему, подтвержденному с обеих сторон он поверит.
И он свел, сличил все факты. Все до единого. И оказалось, что общим в рассказах было только то, что этот старый человек в течение всей жизни любил есть отварную картошку, притом купленную в совхозе, а не в магазине. Да, любил, чтобы купили ему в совхозе картошки, помыть ее и отварить. И кушать.
И это единственное, что о нем можно было сказать наверняка.