И я сказал ей - почему. Я не церемонился, отвел душу. Я сказал ей о Старохатове, который, может, обирает ребят, а может, и нет. И сказал о чужом белье, в котором я не хочу рыться. И что мне неважно, грязное это белье, или чистое, или только два дня в носке: я не хочу в нем рыться - вот что важно.
На том конце провода было тихо, как в пустом колодце, в который ты бросил гальку и она летит - и никак не долетит до дна.
Вера молчала, я ждать не стал. Повесил трубку.
И тут я почувствовал, что сзади, за моей спиной, кто-то есть - кто-то стоит. Кому случалось к ночи выпить лишнего, знают, что это за штука испуг. Такой вот классический испуг. Ночной. Я оглянулся - она стояла тихо-тихо и улыбалась. Как девочка. Это была она, потому что больше тут некому было появиться, - Аня.
- Я думал, что ты спишь.
- Я спала.
- И Маша спит?
- Да. Все хорошо… Мы вместе уснули.
Аня спала, так и было. Я же сидел возле телефона на кухне - спиной к двери - и не слышал ее шагов.
- Ты все-таки не прав, Игорь.
- Не прав? (Я потерял нить - а нить была.)
- Я ведь слышала - ты отказываешься помочь Вере Сергеевне.
- Не надо, Аня, об этой помощи. Уже ночь.
Но она сказала - надо, надо, Игорь. И присела на стул. Терпеливо и, пожалуй, даже ласково Аня высказала то, что надумала, пока стояла за моей спиной, когда я мял пальцами шнур и выкладывал Вере по телефону правду-матку.
- Тебе не удалось узнать про Старохатова?.. Но ты не огорчайся, Игорь. И ни в коем случае не бросай начатое на полдороге. Ты обязан узнать всю правду.
- Аня…
- Ты обещал Вере Сергеевне помочь или не обещал?
- Аня…
- Помогать, Игорь, - я где-то это читала - нужно не только тогда, когда помогать легко. Помогать нужно и тогда, когда трудно.
Ту часть ее реплик, которая относится к спасению нашего кино, я постарался не слышать. Ради доброты на ночь глядя.
- Аня, - я облизнул спекшиеся губы, - Аня. Я, видишь ли, выпил… Много выпил. Мне сейчас совсем не до кино.
- Тебе не стыдно?
- Мне не стыдно… Мне плохо.
Тут она увидела, что мне действительно не до кино.
- Ладно… Когда папа выпивал, мама заставляла его лезть в ванну с холодной водой.
- Ты, Аня, наверное, шутишь?
- И не собираюсь.
- Да откуда у них была в те времена ванна?
- Была бочка.
И она решительно повела меня к ванне, чтобы делать то, что мама делала с папой. Она велела мне раздеваться. А сама открыла кран, притом открыла мощно и только один - синенький. Некоторое время я гневно говорил ей те слова, какие папа, видимо, говорил в таких случаях маме, а затем смирился. Я влез в ванну, сидел там и вскрикивал от холода. Но стало легче. Это точно.
Отдав дань традиции, Аня уложила меня в постель - лежала со мной рядом и тепло дышала в ухо.
И шептала:
- Игорь… Игорек… Все-таки помоги Вере Сергеевне… Ладно?
- М-м…
- Прошу тебя… Из небольших честных поступков складывается большая правда.
- Кто это тебе сказал?
- Все говорят.
В ход пошли и другие глубокие истины. Потом Аня уснула. Было тихо. А я еще раз встал и сделал то, что, по-видимому, делал папа, если его здорово мутило, а мама уже крепко спала, - влез в холодную ванну на этот раз самостоятельно.
* * *
Никогда я не был счастлив больше, чем в те дни с Аней. Никогда и ни с кем (счастье не ценят, я тоже не ценил), - можно долго рассказывать, можно воспроизвести и зафиксировать сотню милых мелочей, но счастья все равно заметно не будет, потому как оно вообще незаметно.
- Ты еще шшанок, - говорил я ей иногда, шутливо намекая на разницу в возрасте и на ее юность. Оказывалось, что я попадал в больное: Аня вдруг делалась сама не своя. Ей слышалось в этих словах нечто большее, потому что так уж она была устроена.
- Я не щенок. И вообще - я не собака.
- Шшанок… - поддразнивал я.
И лишь много-много позднее выяснилось, что ее обижал не намек на зеленость: обижало удвоенное "ш" - Ане казалось, что я заодно подсмеиваюсь над ее простоватой речью. А речь, кстати, простоватой у нее уже не была. Как говорили у них на заводе, выйдя замуж, "Анька стала тянуться".
* * *
Мы перешептывались - и этот тихий ночной треп был током крови в том своеобразном организме, который зовут молодой семьей. Ночник еле горел, чтоб не тревожить дочку. Маша спала.
- Массажистке надо будет отдать на той неделе, - шептала Аня.
- Верно, - шептал я.
И трогал пальцами мочку ее уха.
- Перестань, - шикала она. Протягивала руку и брала с полки книгу - сборник пьес Мариво, случайно возникшее, а затем закрепившееся временем и привычкой место хранения наших денег. Их там было еле-еле, то есть денег, а не пьес. Даже в лучшие дни казалось, что Мариво написал лишь несколькими страничками больше.
- …И еще пятерка, - Аня шелестела бумажкой, прикидывая, отделить ее от других или нет, - купить бы крупу, а?.. Чтобы впрок была. Чтобы в конце месяца мы не оказались на мели.
- Крупу?.. Обязательно! - горячо и, конечно, фальшиво поддержал я.
- Значит, покупаем?
- Да.
- Решено: так что и этой пятерки уже нет…
А мне было все едино. Пятерки, трешки, рубли - я не совал в это нос. Однако я участвовал. Потому что знал, что Аня очень любит, если мы это как бы коллективно обсуждаем, и очень не любит, если я во время обсуждения как бы немного вздремну. Иногда все же случалось попасть впросак.
- Ну как же так? Ты же сам только что сказал - купим крупу! - возмущалась Аня.
- Крупу?.. Какую крупу?
- Ты опять пропустил мимо ушей, не слушал?
- Ах да, крупу, - поспешно соглашался я. - Ну конечно. Ну ясно… Подумать только!
Глава 6
Старый дом спал, как и положено спать старому дому, когда пик его деятельности уже пройден и остается стареть или идти под жилье. Дом старел. Но в тот вечер бывший киношный дом наверняка ударился в воспоминания, потому что в самой его сердцевине, в прохладном и пустынном холле, проводилось достаточно шумное мероприятие - отмечалось шестидесятилетие Павла Леонидовича Старохатова. И одновременно сколько-то лет творческой деятельности. Кажется, тридцать. Столики по этому случаю были выволочены из захиревшего и безлюдного буфета, и, когда их приставили один к другому, как детские кубики, они образовали стол. Длинный стол. Большой стол. Или, чтоб совсем понятно, богатый стол.
Можно считать, что на событие я налетел случайно и случайно же увидел серебристые горлышки выставленного шампанского. Можно считать, что это не случайно и что это, например, судьба. Или стечение обстоятельств. Как угодно. Во всяком случае, я ехал поговорить с Верой. Но, узнав о торжестве, я не уклонился, не отложил, не перенес разговор на завтра, а сказал себе - дождусь. Посмотрю. Даже любопытно.
И вот - я видел застолье. И эти самые, серебристые головки шампанского.
Я услышал третий или, может быть, четвертый тост. Но уже никак не первый. Предлагалось выпить не за заслуги и не за такие-то фильмы, а просто за то, что Старохатов Павел Леонидович был с нами и жил. Как человек.
- …За то, что жил! За то, что есть на земле такой человек. Был и есть среди нас!
Дальше пар из говорившего будто бы слегка выпустили - он стал мямлить, разжевывать и путаться. А начало было неплохое. И будь в руках рюмка, я бы тоже выпил за то, что Старохатов был и есть. Поддержал бы. Не бог весть чему учил он нас, но люди, с которыми он нас сталкивал, и фильмы, которые он выпрашивал и крутил для нас в зале, уже сами по себе стоили тоста.
Я рассматривал застолье издалека, из глубины холла, - их было человек сорок. Это не много, это скромно. Правда, половина из них были, что называется, имена. Громадный холл давил пустотой. Из зевак кроме меня была пожилая вахтерша - она как раз затаилась возле входа, полусогнутая, тихонькая, и указывала в сторону застолья скрюченным пальцем. Указывала и шептала то ли своему сыну, то ли своему племяшу.
Объясняла ему, кто есть кто.
- …А этот? - спрашивал племяш. Спрашивал недовольно и нетерпеливо. Вид торжества и серебристых головок выводил его из равновесия.
Она ему шептала. Этот - такой-то. Знаменитый. Очень знаменитый.
- А этот?
Она опять шептала. Знаменитый. Очень знаменитый.
- Не знаю такого, - сердито шипел племяш.
- Ну как же так, Володенька! Как его можно не знать…
- А вот не знаю!.. А этот? Который с трубкой?
Она шептала. Теперь для большей ясности она нашептывала ему звучные названия давних фильмов.
Я отметил, что некоторые из именитых были с женами. Сам Старохатов сидел во главе стола.
И конечно же я отметил столик с самого края. Замыкающий столик. Там, как бы образуя особый мирок, сидели (двое плюс двое напротив) четыре человека. Рыжая секретарша. Уборщица тетя Дуся. Шутник киномеханик. И Вера.
Вера была в белой строгой кофточке (оттенок нарядности). Она улыбалась. Она в меру чокалась. И нельзя сказать, что она только чуть пригубила шампанское. Она выпила.
После основных тостов, как водится, начались хождения туда-сюда и шумные разговоры. Было объявлено о специально привезенном документальном фильме - просмотр в зале, милости просим.
Где-то тут (не первая и не вторая) встала из-за стола Вера и вышла. И я за ней.