- Значит, изворачиваетесь по мере сил, чтобы прожить?
- Частенько от этого и помираем.
- А что, сливкам общества изворотливости не хватает?
- Зачем им изворотливость? У них есть здравый смысл, ум, характер. А вот мы, подонки, иногда живем без оглядки, себе на горе.
- А остальные пассажиры, как, по-вашему, они подонки или сливки общества?
- Не могу определить мистера Фернандеса. Он может быть и тем, и другим. Да и аптекарь еще себя ничем не проявил. Ну, а вот мистер Смит - это уж настоящие сливки общества, первый сорт!
- У вас такой тон, будто эти самые сливки вам очень по вкусу.
- Нам всем хочется быть сливками общества, но бывают же такие минуты - признайтесь, старина! - когда вы завидуете подонкам? Временами, когда не хочется подводить баланс и заглядывать далеко вперед.
- Да, такие минуты бывают.
- И тогда вы думаете: почему мы должны за все отвечать, а они живут в свое удовольствие?
- Надеюсь, вы получите хоть какое-то удовольствие там, куда вы едете. Вот где полным-полно подонков - начиная с президента и до самых низов.
- Тем для меня опаснее. Подонок подонка чует издалека. Пожалуй, придется разыгрывать сливки общества, чтобы сбить их с толку. Надо приглядеться к мистеру Смиту.
- А разве вам мало приходилось разыгрывать из себя сливки общества?
- Не так уж часто, слава тебе господи. Для меня это самая трудная роль. Вечно смеюсь невпопад. Неужели это я, Джонс, - и рассуждаю в такой компании? Иногда даже пугаюсь. Теряю почву под ногами. В чужом городе страшно потеряться. А вот когда теряешься сам... Выпейте еще пива.
- Теперь я плачу.
- Я не уверен, что правильно вас определил. Когда я вас увидел там... с капитаном: заглянул в окно, проходя мимо... вид у вас был какой-то оробелый... Скажите, а вы часом не подонок, который разыгрывает из себя сливки общества?
- Разве знаешь себя? - Вошел стюард и стал расставлять пепельницы. - Еще два пива, - заказал я.
- Вы не возражаете, если я на этот раз возьму джин? От пива меня пучит.
- Два джина.
- В карты играете? - спросил он, и я подумал, что час искупления настал. Я осторожно осведомился:
- В покер?
Он что-то уж чересчур разоткровенничался. Почему он со мной так открыто говорил о подонках и о сливках общества? Наверно, догадывается о том, что сказал капитан, и прощупывает меня, пользуясь своей откровенностью как лакмусовой бумажкой. Может быть, он решил, что мои симпатии в данном случае не будут на стороне сливок общества. А возможно, и моя фамилия - Браун - показалась ему такой же липовой, как его собственная.
- Я не играю в покер, - осадил он меня, и его карие глазки весело заблестели: "Вот я тебя и поймал!" - Я не умею блефовать: в своей компании мне трудно хитрить. Единственное, во что я люблю играть, - это рамс. - Он произнес название игры, словно это была детская забава - свидетельство его невинности. - Вы играете в рамс?
- Раз или два играл.
- Я не настаиваю. Но нам бы это скоротало часы до обеда.
- Почему же не сыграть?
- Стюард, дайте карты. - Он бегло улыбнулся мне, словно хотел сказать: "Видите, я не ношу с собой крапленую колоду".
В общем, это и правда была по-своему невинная игра. Жульничать тут было не просто. Он спросил:
- Почем играем? Десять центов сотня?
У Джонса, как он мне потом рассказывал, в игре была своя система. Сперва надо заметить, как неопытный противник держит карты, которые собирается сбросить, и сообразить, можно ли выиграть кон. По тому, как противник раскладывает карты и сколько времени обдумывает ход, Джонс угадывал, хорошие у него карты, плохие или средние, и, если, по его соображениям, карты были хорошие, он предлагал пересдать, будучи заранее уверен в отказе. Это давало противнику ощущение превосходства и безопасности, отчего он начинал зарываться или затягивал игру в надежде сорвать банк. Даже то, как его противник брал карту и сбрасывал, говорило ему очень многое.
- Психология сильнее арифметики, - как-то сказал мне Джонс, и он действительно почти всегда меня обыгрывал. Мне надо было иметь на руках готовую комбинацию, чтобы выиграть кон.
Прозвонил гонг к обеду, Джонс выиграл у меня долларов шесть. Он, собственно, и не стремился к большему, чтобы партнер не отказался играть с ним снова. Шестьдесят долларов в неделю - доход скромный, но зато, по его словам, надежный, и он окупал курево и выпивку, Конечно, иногда он срывал куш и побольше - бывало, его противник презирал детскую игру по маленькой и требовал ставки в 50 центов за очко. Как-то раз в Порт-о-Пренсе я стал свидетелем такой игры. Если бы Джонс проиграл, сомневаюсь, мог ли бы он заплатить свой долг, однако и в двадцатом веке удача иногда улыбается смелым. Его противник два кона подряд объявлял capot [без взятки (фр.)], и Джонс встал из-за стола, разбогатев на две тысячи долларов. Но даже и тут он проявил умеренность. Он предложил партнеру отыграться и потерял на этом пятьсот долларов с небольшим.
- Нельзя забывать вот что, - как-то поведал он мне. - Женщины, как правило, не будут играть с вами в покер. Их мужья этого не любят - в этой игре есть что-то распутное и опасное. Ну, а в рамс по десять центов за сотню - тут можно обойтись карманными деньгами! И поэтому число возможных партнеров значительно увеличивается.
Даже миссис Смит, которая, я уверен, отнеслась бы неодобрительно к покеру, иногда заходила поглядеть на наши карточные бои.
В тот день за обедом - не помню, как об этом зашла речь, - мы заговорили о войне. Кажется, разговор затеял фармацевт; он сообщил, что был бойцом гражданской обороны, и не мог удержаться, чтобы не рассказать обычных историй о бомбежках, таких же тягучих и нудных, как чужие сны. На лице мистера Смита застыло выражение вежливого внимания, миссис Смит вертела вилку, а фармацевт все говорил и говорил о бомбежке общежития еврейских девушек на Стор-стрит ("Мы так были заняты в ту ночь, что никто даже и не заметил, как его не стало"), пока Джонс безжалостно его не прервал:
- Да, я сам однажды потерял целый взвод.
- Как это произошло? - обрадованно спросил я, подзадоривая Джонса.
- Не знаю. Никто не вернулся, некому было рассказать.
Бедный фармацевт только рот открыл. Он едва дошел до половины рассказа, а уже потерял всех своих слушателей; бедняга напоминал морского льва, обронившего свою добычу. Мистер Фернандес взял еще кусок копченой селедки. Он один не проявлял ни малейшего интереса к рассказу Джонса. Даже мистер Смит заинтересовался и попросил:
- Расскажите поподробнее, мистер Джонс.
Я заметил, что все мы неохотно прибавляли к его имени военное звание.
- Дело было в Бирме, - сказал Джонс. - Нас сбросили в тылу у японцев для диверсии. И взвод, о котором я говорю, потерял связь с моим штабом. Командовал взводом мальчишка, он не умел воевать в джунглях. А в таких условиях всегда sauve qui peut [спасайся кто может (фр.)]. Как ни странно, у меня, помимо этого, не погибло ни одного солдата, а вот этот взвод исчез целиком, словно ветром сдуло. - Он отломил кусочек хлеба и положил в рот. - Пленные никогда не возвращались.
- Вы воевали у Уингейта? [Уингейт (1903-1944) - английский генерал, воевал во время второй мировой войны в Бирме против японцев; знаток партизанской войны] - спросил я.
- Тот же род войск, - ответил он с обычной для него уклончивостью.
- И долго вы пробыли в джунглях? - спросил казначей.
- Да, понимаете, я как-то быстро приноровился, - сказал Джонс. И скромно добавил: - В пустыне я бы, наверно, сплоховал. Обо мне, знаете ли, шла слава, будто я издалека чую воду, как туземец.
- Ну, такой дар мог бы пригодиться и в пустыне, - сказал я, и он кинул на меня через стол мрачный, укоризненный взгляд.
- Как это ужасно, - сказал мистер Смит, отодвигая тарелку с остатками котлеты - котлеты из орехов, специально для него приготовленной, - что столько мужества и знаний тратится на то, чтобы убивать своих ближних.
- Когда мой муж выставлял свою кандидатуру в президенты, он пользовался в нашем штате поддержкой людей, которые отказывались нести военную службу.
- Неужели никто из них не ел мяса? - спросил я, и на этот раз миссис Смит поглядела на меня с укоризной.
- Тут не над чем смеяться, - сказала она.
- Это законный вопрос, детка, - мягко попрекнул ее мистер Смит. - Но если вдуматься, мистер Браун, неудивительно, что вегетарианство и отказ от военной службы часто идут рядом. Вот вчера я вам рассказывал о кислотности и о том, как она влияет на наши страсти. Избавьтесь от кислотности, и, фигурально выражаясь, вашей совести станет просторнее. Ну, а у совести есть потребность расти... В один прекрасный день вы не захотите, чтобы из-за вашей прихоти убивали ни в чем не повинных животных, а потом - может быть, неожиданно для самого себя - вы с ужасом откажетесь убивать себе подобных. А за этим уже возникает расовый вопрос и проблема Кубы... Скажу, что меня поддерживали и многие теософские организации.
- И Лига бескровного спорта, - подсказала миссис Смит. - Конечно, не вся организация. Но многие ее члены голосовали за мистера Смита.
- С таким количеством сторонников... - начал я. - Удивляюсь...
- В наш век прогрессивные люди всегда будут в меньшинстве, - сказала миссис Смит. - Но мы по крайней мере выразили свой протест.
И тут, как и следовало ожидать, началась обычная томительная перепалка. Ее затеял фармацевт; он тоже оказался представителем определенных кругов, хотя и не столь возвышенных. В качестве бывшего бойца противовоздушной обороны он считал себя фронтовиком. К тому же он был обижен: ему не дали досказать о бомбежках.