- Дорогой мой, - взорвалась она, - твои взгляды устарели. В таком деле, как "Крог", иностранцев нет. Мы там все интернационалисты, без родины. Это тебе не пыльная контора в Сити, где двести лет заправляет одна семья. Нет, иногда с ним можно говорить - все понимает с полуслова. - Сокровище мое, - ответил он, - может, это как раз по мне. Я тоже пыльный, - уронил он, обтекаемо предупредительный, с застывшей улыбкой на лице, в щеголеватом и единственном приличном костюме. - Кроме всего прочего, у меня нет рекомендаций.
- Ты же сказал, что уволился.
- Ну, все не так просто.
- А то я не знаю.
Они отступили в сторону, пропуская тележку.
- Умираю с голоду, - признался Энтони. - Одолжи пять шиллингов. - Поедешь со мной, - повторила она. - Эрик даст тебе работу. Паспорт у тебя есть?
- Где-то валяется.
- Надо забрать.
Огни прибывающего поезда залили его лицо, и она с сокрушительной нежностью увидела на нем растерянность и испуг. Он голоден, у него нет даже пяти шиллингов, а то бы он, конечно, никуда не поехал. Что он тоже пыльный - это видно: столичная пыль запорошила ему глаза, все ему здесь по душе - клубы дыма и пара, мраморные столики, шутки у пивной стойки; он был своим человеком в случайных, на одну ночь, гостиницах, в подвальных конторах, - встревал в сомнительные предприятия, якшался с маклерами. Если бы я не встретила Эрика, подумала она, то и мне пылить бы по этой дорожке. - Возьмем такси, - сказала она.
За окном тянулись велосипедные магазины на Юстон-роуд; по-осеннему зябко мерцало электричество за клаксонами, спицами и банками с резиновым клеем; на ночь велосипеды заводили в помещение, огни гасли, и все погружалось в зимнее оцепенение.
- Да, - вздохнул Энтони. - Красиво, а? - Сколько осенних примет: откуда-то прибившиеся листья на станции метро Уоррен-стрит, отблеск фонаря на мокром асфальте, бледный огонь дешевого портвейна в старушечьих руках. - Лондон, - вздохнул он. - Другого такого нет. - И прислонился лбом к стеклу.
- К черту, Кейт, не хочу я никуда.
По этой фразе она поняла, какой ад у него в душе. "К черту, Кейт". Она вспомнила темный сарай, луну над стогами сена и брата, мнущего в руках школьную фуражку. У них столько общих воспоминаний, сколько наживет разве только супружеская пара за тридцать лет совместной жизни. "Тебе надо идти", и только когда он совсем пропал из виду, сама вернулась в свою школу, где ее ждали забывшая про сон учительница, двухчасовой допрос и запись в кондуите.
- Поедешь без разговоров.
- Ну, конечно, тебе лучше знать, - сказал Энтони. - Как всегда. Я сейчас вспомнил нашу встречу в сарае. - Смотрите, он и впрямь способен иногда на интуицию. - Я написал тебе, что убегаю из школы, и мы встретились - помнишь? - посередке между нашими школами. Было часа два ночи. Ты погнала меня обратно.
- Скажешь, я была не права?
- Конечно, - сказал он, - конечно, права, - и посмотрел на нее таким пустым взглядом, что впору усомниться, слышал ли он вообще ее вопрос. Глаза пустые, как форзац после страшного или грустного конца.
- Прибыли, - сказал он. - Рад видеть вас в моих скромных апартаментах. - Ее покоробил его заученно веселый тон, в котором не было ни смирения, ни радушия: он просто отбарабанил азы торгового ученичества. Завидев их, хозяйка улыбнулась и громким шепотом предупредила, что не будет беспокоить, и Кейт начал понимать, что сделала с ним жизнь за время их разлуки.
- У тебя есть шиллинг на газ?
- Это ни к чему, - сказала она. - Не будем рассиживаться. Где твои чемоданы?
- Вообще-то говоря, я их вчера заложил.
- Ладно. Купим что-нибудь по дороге.
- Магазины уже закроются.
- Значит, будешь спать одетым. Где паспорт?
- В комоде. Я сейчас. Садись на кровать, Кейт. Присев, она увидела на столе фотографию в плохонькой рамке: "С любовью, Аннет".
- Это кто. Тони?
- Аннет? Милая была девчушка. Пожалуй, я возьму ее с собой. - Он стал отдирать картонку сзади.
- Оставь ее тут. В Стокгольме найдешь других.
Он взглянул на строгое глянцевое личико.
- Классная была девушка, Кейт.
- Это ее духами пахнет подушка?
- Нет, не ее. Она давно уже здесь не была. У меня кончились деньги, а девочке надо как-то жить. Где она сейчас - один Бог ведает. Из своей трущобы ушла. Я там был вчера.
- Когда продал чемоданы?
- Ну да. Знаешь, такую девушку теряешь раз и навсегда. Ушла - и пиши пропало. Странная какая штука: ты привыкаешь к ней, вы любите, друг друга, еще месяц назад она была рядом - и вдруг не знаешь, где она, жива ли вообще.
- Чьи же тогда духи? Может - этой?
- Да, - ответил он, - этой.
- Похоже, она не первой молодости?
- Ей за сорок.
- Куча денег, конечно?
- Да, в общем она богата, - ответил Энтони. Он взял в руки вторую фотографию и невесело рассмеялся. - Ну и парочка мы, Кейт: у тебя Крог, у меня Мод. - Она молча смотрела, как он, согнувшись, ищет в ящике паспорт; он сильно раздался в плечах со времени их последней встречи. Она вспомнила официанток, их взгляды поверх полотенец, тишину, обступившую их разговор. Трудно поверить, что ему приходится покупать девушку. Но вот он повернулся лицом, и его улыбка сказала все; он носил ее как прокаженный носит свой колокольчик; улыбка заклинала не верить ему.
- Ну, вот. Паспорт. А он точно даст работу?
- Точно.
- У меня нет блестящих способностей…
- А то я не знаю, - сказала она, впервые за встречу выдавая голосом силу своей горькой любви.
- Кейт, - сказал он, - глупо, конечно, но мне что-то не по себе. - Он бросил паспорт на кровать и сел рядом. - Мне надоели новые лица. Насмотрелся. - В глубине его глаз колыхнулись шеренги соклубников, спутников, собутыльников, начальников.
- Кейт, - сказал он. - Ты-то не подкачаешь?
- Никогда, - ответила она. Это можно было обещать твердо. Освободиться от него уже не получится. Он был больше, чем брат; он был духом предостерегающим: смотри, чего ты избежала; он был жизнью, которую она упустила; он был болью, ибо ей было дано чувствовать только его боль; еще он был страхом, отчаянием, позором - все потому же. Он был для нее всем на свете, кроме успеха.
- Хорошо бы ты осталась со мной здесь!.. - "Здесь" - это двойная шкала на газовом счетчике, грязное окно, растеньице с длинными листьями, бумажный веер в пустом камине; "здесь" - это пахнущая подушка, фотографии приятельниц, заложенные в ломбард чемоданы, пустые карманы, "здесь" значит: дома.
Она сказала:
- Я не могу уйти из "Крога".
- Крог даст тебе работу в Лондоне.
- Нет, не даст. Я нужна ему там. - "Там" - это стекло и чистота без единой пылинки, современнейшая скульптура, звуконепроницаемые полы, диктофоны, оловянные пепельницы и Эрик, в тихой комнате принимающий сводки из Варшавы, Амстердама, Парижа и Берлина.
- Ладно, едем. Деньжата, значит, у него водятся?
- Водятся, - ответила она, - водятся.
- И вашему преданному слуге что-нибудь перепадет?
- Перепадет.
Он рассмеялся. Он уже забыл, что боялся увидеть новые лица. Он надел шляпу, заглянул в зеркало, поправил платок в нагрудном кармане. - Ну и парочка мы с тобой! - Он поднял ее с кровати и поставил на пол, и она была готова петь от радости, что они снова парочка, но его вид охладил ее: он был настораживающе благопристоен, искушенно наивен и такой неуместный в этом старом школьном галстуке.
- Что это за галстук? - спросила она. - У вас же… - Нет-нет, - ответил он и так стремительно обрушил на нее правду, что она не могла устоять перед обаянием, которое ей было неприятно в нем. - Я себя повысил в чине. Это галстук Харроу.