Ну все, хватит об этом! Сейчас же возьми себя в руки и прекрати! Нужно вырубить выключатель (щелк!), чтобы наконец разомкнуть цепь бессмысленных сексуальных фантазий и сию же минуту серьезно настроиться на эти записи. Я хочу потратить драгоценное время до рассвета на что-то поважнее сексуальных фантазий. Что полезно, а что нет - пусть решает кто-то другой и где-то в другом месте. И что они там решат - мне наплевать, я и чашки ячменного чая за это не дам!
Так, да?
Да, только так!
А потому - давай дальше, вперед!
Говорят, попытка пересказать сон в своем литературном произведении (будь то реальный сон, который действительно когда-то приснился, или же некое видение, рожденное творчеством) - дело довольно рискованное. Ведь лишь единицы из писателей, наделенные Талантом, способны с помощью слов воссоздать гармонию иррациональных связей, которая существует в сновидениях. Согласна. И все-таки, несмотря на это соображение, хочу, набравшись смелости, рассказать здесь свой сон. Он приснился мне совсем недавно. Я записываю его как некий факт, имеющий отношение ко мне лично. Здесь я - всего лишь добросовестный кладовщик, и литературное качество повествования почти не имеет значения. (Да? А на самом деле?)
По правде говоря, мне и раньше снились сны, по смыслу чем-то похожие на этот. Различаются детали. Места разные. Но общая канва всегда одна и та же. И боль, когда я просыпаюсь от этих снов, тоже одинаковая (по силе и продолжительности). Как ночной поезд, который перед слепым поворотом каждый раз дает гудок, так и в этих моих снах навязчиво повторяется одна и та же тема.
"СОН СУМИРЭ"
(Эту часть буду писать от третьего лица. Так рассказ получится точнее.)
Сумирэ поднимается по длинной винтовой лестнице, чтобы встретиться с мамой, которая давно умерла. Должно быть, мама ждет на самом верху этой лестницы. Мама что-то хочет сказать Сумирэ. Нечто очень важное, Сумирэ просто обязана это узнать, чтобы жить дальше. Сумирэ страшно: она впервые встречается с мертвецом и к тому же не знает, что за человек - ее мама. Может, ненавидит Сумирэ или злится на нее (почему - непонятно). Однако Сумирэ не может отказаться от встречи с мамой. У нее есть только этот единственный шанс. Первый и последний.
Длинная лестница. Сумирэ все взбирается и взбирается наверх, но никак не может добраться до ее конца. Сумирэ задыхается на ходу, но продолжает восхождение в том же темпе. А время ее истекает: мама не останется в этом здании бесконечно долго. На лбу Сумирэ выступил пот. Ну вот, наконец-то, последняя ступенька.
На самом верху - просторная площадка, в конце ее, прямо по ходу - стена. Прочная каменная стена. В ней, точно на уровне лица - круглая дыра, похожая на вентиляционное отверстие. Узкая, диаметром где-то сантиметров пятьдесят. И тут мама Сумирэ вся как-то съеживается, и ее, будто насильно, начинает за ноги засасывать внутрь дыры. Сумирэ понимает: время, отпущенное ей, истекло.
Мама лежит в узком пространстве дыры, лицо устремлено прямо на Сумирэ. Она смотрит так, словно умоляет ее о чем-то. С первого взгляда Сумирэ понимает, что эта женщина - ее мать. "Тот человек, который дал мне душу и тело. Но эта мама почему-то отличается от мамы на фотографиях в семейном альбоме. Настоящая мама - красивая и очень молодая. А женщина в альбоме наверняка не моя настоящая мама, - думает Сумирэ. - Отец обманул меня".
"Мама!" - решается крикнуть Сумирэ. Словно вырвали из груди какую-то заслонку - такое чувство. Голос Сумирэ еще звучит, как вдруг вакуум с той стороны дыры начинает мощно засасывать маму внутрь. Мама открывает рот, она что-то кричит Сумирэ. Но слова ее не долетают - их поглощает гулкий рев ветра, вырывающегося наружу. Еще мгновение - и мамина фигура полностью исчезает в темном чреве дыры.
Взгляд назад: лестницы больше нет. Сейчас со всех сторон Сумирэ окружают каменные стены. Там, где была лестница, появилась деревянная дверь. Повернув ручку, Сумирэ толкает дверь вовнутрь, а там - небо. Она стоит на верхушке высокой башни. Если посмотреть вниз, от высоты темнеет в глазах. В небе летает множество каких-то штуковин, похожих на маленькие самолеты. Примитивные самолетики на одного человека - кто угодно может такие сделать. Из бамбука и легкой древесины. За сиденьем - двигатель величиной с кулак и пропеллер. Сумирэ громко кричит пролетающим мимо пилотам, чтобы они спасли ее и забрали отсюда. Но те даже не оборачиваются в ее сторону.
"Это оттого, что на мне такая одежда, - думает Сумирэ, - просто никто меня не видит". На ней какой-то безликий халат, похожий на больничный - белый и длинный. Она скидывает с себя халат и остается совершенно голой: под халатом ничего нет. Снятый халат летит в пустоту за дверью. И вдруг, словно душа, разорвавшая путы, устремляется в погоню за ветром и вскоре теряется из виду. Тот же ветер ласкает ее тело, колышет волоски на лобке. И тут Сумирэ внезапно замечает, что все мелкие самолеты, до этого летавшие где-то рядом, превратились в стрекоз. Все небо сплошь наполнено большими разноцветными стрекозами. Они таращат свои огромные, ослепительно сверкающие шарообразные глаза во все стороны. Стрекот их крыльев становится все громче и громче - будто кто-то крутит ручку радиоприемника. Еще немного, и грохот становится просто невыносимым. Сумирэ садится на корточки, зажмуривает глаза и затыкает уши руками.
И просыпается.
Сумирэ отчетливо помнит этот сон - в мельчайших подробностях. Так хорошо, что может нарисовать все это на картине. Только вот лицо мамы, исчезнувшей во тьме дыры, начисто ушло из памяти. Как и те важные слова, которые мама тогда произносила - они тоже навсегда затерялись в вакууме Небытия. Сумирэ лежит в постели и плачет, со всей силой вцепившись зубами в подушку. Плачет и плачет.
"ПАРИКМАХЕР БОЛЬШЕ НЕ РОЕТ ЯМ"
После этого сна я пришла к одному важному решению. Конец моей мотыги, которой я весьма усердно вкалывала, уже ударился о выступ твердой скалы. Бумс! Я решила дать ясно понять Мюу, чего же я все-таки добиваюсь. Находиться и дальше в этом подвешенном состоянии я не могу. Как тот бесхребетный парикмахер - забиться в тоске на задний двор, рыть там яму и тайком признаваться себе самому: "Я люблю Мюу!" - нет, нельзя! Если так будет продолжаться, я просто совсем исчезну - медленно, но верно. Все рассветы и вечера будут отгрызать частички меня - кусок за куском. И совсем скоро та некая субстанция, которая именуется "я", смоется потоком времени, а на ее месте останется "ничего нет".
Все абсолютно ясно, ситуация прозрачна, как кристалл.
Кристалл… Кристалл…
Знаю, чего хочу: обнимать Мюу, и чтобы она обнимала меня. От стольких самых важных для себя вещей я уже наотказывалась в жизни. Больше Они от меня ничего не получат. Сейчас все-таки еще не поздно. И потому я должна быть с Мюу. Я должна войти в ее тело. И хочу, чтобы она вошла внутрь моего тела. Как две алчные скользящие змеи.
А если Мюу не примет меня - тогда что? Ну тогда ничего другого не останется - только смириться.
"Вы позволите?.. Человек так устроен: если в него выстрелить, польется кровь".
КРОВЬ ДОЛЖНА ПРОЛИТЬСЯ. Я должна заточить нож и где-то перерезать собаке глотку.
Ведь так?
Именно так!
То, что я пишу здесь, - послание себе самой. Похоже на бумеранг. Подброшенный вверх, он разрезает тьму вдалеке, остужает маленькие души несчастных кенгуру и в конце концов снова возвращается в мою руку. Но вернувшийся бумеранг и запущенный бумеранг - вовсе не одно и то же. Мне это ясно.
Бумеранг… Бумеранг…
12
ДОКУМЕНТ 2
Сейчас - день, на часах - половина третьего. Мир за окном похож на ад: ослепительное пекло. Скалы, небо, море - все сверкает и искрится на солнце, сливаясь в сплошной белый цвет. Когда смотришь какое-то время на эту картину, уже перестаешь различать, где скалы, где небо, где море, и только видишь, как они плавятся в одно общее месиво, проглотив границы друг друга. Все разумные существа удрали в тень, спасаясь от прямых, откровенно палящих солнечных лучей, и погрузились в легкую дремоту. Даже птицы не летают. Но дома у нас - приятная прохлада. Мюу в гостиной слушает Брамса. Она в синем летнем платье на тонких бретельках, белоснежные волосы собраны сзади в маленький узел. Я сижу у себя за столом и пишу все это.
- Тебе музыка не мешает? - спрашивает Мюу.
Я отвечаю, что Брамс не может мешать.
Я роюсь в памяти, чтобы восстановить историю, которую Мюу рассказала мне несколько дней назад в бургундской деревушке. Непростая это работа. Рассказывала она отрывочно, кусками, постоянно ломая всю хронологию до полной неразберихи. Что было раньше, что потом, где причина, где следствие, - периодически мой мозг плывет, не в силах разобраться во всем этом. Конечно, я не могу винить за это Мюу. Зарытая в недрах памяти жестокая бритва заговора вспарывает ее плоть. Звезды над виноградниками потихоньку гаснут на рассвете, и вместе с ними краски жизни покидают щеки Мюу.
Я уговариваю, заставляю ее рассказать мне эту историю. Приободряю, принуждаю, потакаю, хвалю, искушаю. Мы пьем красное вино и говорим до рассвета. Держим друг друга за руки и вместе бредем по следам ее памяти, раскладываем все по полочкам, перестраиваем заново. И все равно есть куски, которые она ни в какую не может вспомнить. Натыкаясь на такие места, Мюу тихо расстраивается и пьет еще больше вина. Опасная территория. Здесь мы завязываем с серьезными расследованиями - ничего не поделаешь, - осторожно покидаем эту зону и движемся в сторону более безопасной.