"Но я…" – гардемарин притих,
Пытаясь совладать с собою.
Прислушался – какой-то стих
Главенствовал над всей судьбою.
Слова летали друг за другом,
Как бабочки над майским лугом.
Сливаясь в пестрый полукруг,
Чаруя звуком нежный слух.
Какое было наслажденье
Описывать глубокий взгляд,
Что жег который день подряд
И поражал воображенье.
В пятнадцать мы пылаем жарко,
А в тридцать пять эмоций жалко.
"Я знаю эту кутерьму…" -
Сергеич с горечью добавил, -
"Поймешь не сразу, что к чему,
Игра жестокая, без правил".
Он замолчал, припоминая,
Как был влюблен в начале мая,
Как осенью ушел в поход
И верил, что зазноба ждет.
Весной в Кронштадте их линкор
Пришвартовался на рассвете,
И он в "парадке", при букете,
Вбежал в знакомый сердцу двор…
Порою души моряков
Сдают за кучку медяков.
"Так что бросай свои амуры,
Служи Отечеству, сынок.
Забудь стихи и партитуры,
Все будет, когда выйдет срок.
Будь верен Родине и чести,
Не поддавайся сладкой лести.
Морское братство не пустяк,
И флот не сборище бродяг".
Глаза Сергеича блеснули,
И на затылок сполз парик,
К нему он так и не привык,
Шутил: "Я в энтом, как в кастрюле".
Моряк на берег списан был,
И прикрывал у "кэпа" тыл.
* * *
Глава III
Сергеич нянчился с Алешкой,
Как только тот пошел под стол.
Хоть не знакомил парня с "кошкой",
Но с дозволения порол.
Любил мальчишку, словно сына,
Не брал за службу и алтына.
Учил владеть любым клинком -
Стилетом, финкою, штыком,
Вязать узлы и штопать парус,
Знать назубок боезапас,
Использовать морской компас,
Карабкаться на верхний ярус.
Как "Отче наш" знать такелаж,
До блеска шлифовать палаш.
Но нежный возраст паренька
Конфликтовал с морским уставом.
В душе неясная тоска
Звала бродить к густым дубравам,
Где, спешившись, гардемарин
Грустил без видимых причин
И морду жеребца гнедого
Лобзал, не проронив ни слова.
Потом галопом гнал коня,
Чтобы успеть на построенье,
И слышал строй сердцебиенья,
Барона юного браня.
Курсант краснел, как маков цвет,
Смешны грехи в пятнадцать лет.
"Подъем! И быстро на зарядку! -
Сергеич рыкнул грозным львом. -
Вспахать спортзал ползком, как грядку,
Потом по вантам кувырком,
Работать с манекеном хук,
Вприсядку каждый третий круг.
Спущусь, немного пофехтуем,
А после кнехту отрихтуем".
Алешка испарился вмиг.
Старик парик седой поправил,
Пусть это было против правил,
Он перед возрастом не сник.
Хоть шаркал старчески ногами,
Но мастерски владел клинками.Когда на завтрак в зал просторный
Слуга Алешку подтолкнул,
Он, этикет забыв придворный,
Присел на первый с краю стул.
Две девочки в роскошных платьях,
На шейках – золотых распятьях,
Хихикнули в конце стола,
Мальчишку оторопь взяла.
Чужие люди и посуда,
Чужая мебель, а паркет,
Лежавший здесь две сотни лет,
Сияет гранью изумруда.
Дом коммуналок тесноту
Сменил на блеск и красоту.
"Ну, что же ты, сынок, не весел? -
Спросила дама в парике. -
У нас вполне хватает кресел,
Иль будешь дуться вдалеке?
Не подобает дворянину
Держать обиду на кузину.
Хоть соглашусь, в том чести нет -
Читать при всех чужой сонет.
Иди, обнимемся скорее,
В душе обиду не держи,
Будь выше подлости и лжи,
Прости ее и стань мудрее".
Курсант, что свойственно парням,
Вмиг покраснел, но мать обнял.За чаем долго все молчали,
Пока внизу на мостовой
Зацокал конь, и прочь печали -
В дверях с пакетом вестовой.
"Я доложить вам буду рад,
Уже швартуется фрегат!
Извольте получить депешу
И не сочтите за невежу".
Читает женщина письмо,
Дрожит бумага с вензелями.
Молилась ночь под образами,
И вот оно пришло само.
"Сегодня, дети, ваш отец
Домой вернется наконец!"
Девчонки кинулись в объятья
Счастливой матери своей.
"Уж лучше б это были братья, -
Подумал он, став чуть храбрей. -
Наверно, что-то спутал маг,
А, может, мне иной был знак,
И новый галс по воле рока
Судьба взяла еще до срока?"
Пацан растерянно смотрел
На женщину с веселым взглядом,
И быть хотелось с нею рядом,
Как страннику морских новелл.
Дороже верности и чести
Нет ничего, хоть мир изъезди.