Джоби вдруг стало страшно. Мир этих взрослых недоступен пониманию, в нем невозможно разобраться. Ему говорят - несколько дней, друг другу - две недели. А сейчас он в первый раз услышал, что его мать собираются резать. Он не подозревал, что дело так серьезно. Впервые к нему закралась мысль, что она может вообще не вернуться. Кусок сосиски застрял у него в горле, точно корка черствого хлеба.
- Не уезжай, я не хочу, - выговорил Джоби.
Слезы хлынули у него из глаз. Взрослые всегда держатся так уверенно, словно все знают и ничего не боятся. А потом приходит минута, когда ты видишь, что они тоже беззащитны, и земля уходит у тебя из-под ног.
- Не уезжай, мама, не надо!
Она уже стояла рядом, и он уткнулся лицом ей в бок, обтянутый мягкой тканью, чувствуя, как ее ладонь поглаживает его по макушке.
- Ну тихо, тихо. Ну будет, Джоби. Ты ведь у меня молодец, настоящий мужчина. Как же, сынок, мне не ехать - не поеду, кто меня вылечит? И чем я скорее лягу в больницу, тем раньше вернусь домой. Не бойся, ничего страшного нет. Ты не успеешь опомниться, а я уже буду тут как тут, живая и здоровая.
Она протянула ему батистовый платочек.
- На-ка, вытри глаза, пока не пришла тетя Дэзи. Зачем ей видеть, что ты плакал, верно?
Всхлипывая, шмыгая носом, Джоби вытер слезы.
- А теперь быстренько доедай, похоже, это уже она.
В заднюю дверь постучали.
Тетя Дэзи вслед за этим открыла бы дверь и вошла в дом, но стук повторился. Мать вышла в судомойню. Оттуда послышались невнятные голоса, и она вновь заглянула в комнату.
- Это тебя спрашивают. Сидни Прендергаст. Принесла нелегкая, и так дел невпроворот…
- Снап? - Джоби вскочил с места. - Мне нужно с ним повидаться.
Он выбежал на заднее крыльцо и припустился по двору на улицу. В отдалении, сунув руки в карманы, брел с опущенной головой Снап.
- Эй, Снап!
Снап поднял голову и оглянулся. Когда он двигался развинченной походкой на своих длинных ногах, долговязый и тощий как жердь, нескладный, выворачивая внутрь колени, точно новорожденный жеребенок, и болтая руками, чудилось, будто он вот-вот распадется на части. На носу, густо усеянном веснушками, сидели очки в стальной оправе, губастый рот широко улыбался, открывая неровные крупные зубы. Но примечательнее всего в его внешности была шапка жестких пламенно-рыжих волос. Раз увидев Снапа, его уже невозможно было спутать ни с кем, его узнавали за четверть мили.
Снап прошел несколько шагов обратно и остановился, ковыряя носком башмака грязь на краю мостовой.
- Я с утра не могу идти гулять, - сказал Джоби.
- Ага, твоя мама мне сказала.
- Ей сегодня ехать в больницу.
- Знаю, ты говорил.
- А я буду жить у тети Дэзи.
- И это говорил.
Они помолчали.
- Я, может, сам за тобой зайду после обеда, если пустят.
- Меня не будет. Мы едем с мамой в Лидс, за покупками.
- А-а…
- Чай пить пойдем в кафе.
- Понятно… Тогда лучше вечером зайду.
- Я только не знаю, в котором мы часу вернемся. Хочешь, заходи на всякий случай.
- Ладно…
Снап подошел ближе, волоча ногу по краю тротуара.
- Ты ревел, что ли?
- Нет, - сказал Джоби. - С чего это ты взял?
- Подумал так, вот и все.
- В глаз что-то попало.
- Бывает…
За Снаповой спиной из-за винной лавки на углу показались тетя Дэзи и ее дочка Мона и свернули в их сторону.
- Вон, я вижу, тетя идет, мне пора.
- Ну давай, - сказал Снап.
- Значит, увидимся, да?
- Ага, увидимся.
- Не застану вечером, завтра утром зайду за тобой.
- Договорились.
Джоби переступил с ноги на ногу.
- Тогда счастливо, Снап.
Снап поднял руку.
- Счастливо, Джоби.
Он двинулся вразвалку навстречу двум женщинам. Джоби побежал домой.
- Это надо же - Снап! - усмехнулась его мать. - И где только он сподобился подцепить такую кличку!
- Так он ведь Сидни Норман Артур Прендергаст. Сокращенно - С-Н-А-П. Ясно?
- Сидни, Норман, Артур… Фу ты, с ходу и не выговоришь. Хоть с королевской фамилией тягайся. Ишь сколько имен навьючили на шею парню, немудрено, что малость очумелый.
- Никакой он не очумелый! Голова работает - будь здоров!
- Чего-то не больно заметно.
- Он много думает, а потом пишет про это книжки.
- Да ну?
- Говорит, когда вырастет, отдаст их напечатать. Можно бы, говорит, и сейчас, только не поверят, что это он сам написал, если откроется, что ему всего одиннадцать лет, вот он и ждет, пока будет шестнадцать, а тогда пошлет издателям.
- Интересные у него мысли.
- У него их полным-полно, интересных мыслей. Ни у кого их столько нет, как у Снапа.
- Ничего, вот пойдешь в классическую школу, познакомишься с другими ребятами, и, возможно, тебя будет меньше к нему тянуть.
Джоби, не вполне улавливая ход ее рассуждений, промолчал.
- А теперь лучше бы отложил автомобильчики, какие брать с собой. Тете Дэзи давно пора быть здесь.
- Они с Моной уже идут по улице, - сообщил ей Джоби.
Отец, все еще сидя за столом, сдвинул в сторону посуду и развернул газету.
- Этому Гитлеру поганому опять неймется. Теперь на Польшу точит зуб. Вконец зарвался, прохвост.
- Вот именно, - сухо отозвалась мать. - Я так считаю, вам с Черчиллем нелишне будет его осадить.
- Пускай не мне, но кому-нибудь - самое время. Попомни мои слова, нам с ним не миновать схлестнуться.
- Тебе, во всяком случае, самое время надеть воротничок и галстук.
Уэстон посмотрел на часы.
- Сейчас только полдесятого, раньше половины одиннадцатого нам там нечего делать.
- Во-первых, неизвестно, как будет с автобусами. А потом, не люблю я приезжать в последнюю минуту.
- Джоби, смотайся-ка наверх за моим барахлишком, - сказал отец. - Оно там на комоде. Запонку поищи не забудь.
Когда Джоби, выполнив поручение, спускался по лестнице обратно, из-за двери донеслось: "Есть кто дома?" - и в комнату, благополучно завершив долгое путешествие по Рансибл-стрит, вплыла из судомойни тетя Дэзи, ведя за собою на буксире молчаливую Мону.
Тетя Дэзи приводилась его матери старшей сестрой, потом шли два брата, потом - его мать. Один из братьев содержал в Колдерфорде небольшую слесарно-водопроводную мастерскую, другой два года назад переселился в Австралию. Родив первого ребенка (умершего в младенчестве), тетя Дэзи раздобрела и осталась толстухой навсегда. Едва дыша после тяжелого подъема по крутой улице, она плюхнулась на стул и принялась отдуваться, хватая воздух открытым ртом.
- Когда уж наконец пустят автобус вверх по Рансибл-стрит, - пропыхтела она; грудь ее то вздымалась, то опадала под черным мешковатым пальто.
- Скажи Теду, пускай заведет этот разговор в автобусном парке, - сказал отец. Он взял принесенные сыном воротничок и галстук и стал, слегка подогнув колени, перед зеркальной дверцей буфета.
- Совсем не обязательно тебе было сюда тащиться, между прочим, - заметила мать. - Нам только довести Джоби до автобусной остановки, а дальше он бы и один доехал.
- Да я думала, может, пособить в чем понадобится. - Тете Дэзи, которая сопровождала сестру, когда та ездила к специалисту, было, по правде говоря, обидно, что не она везет ее в больницу. - Ты честно не хочешь? А то гляди, могу поехать.
- Не надо, Дэзи, хотя спасибо тебе, конечно. Сами справимся.
- Уж я говорил ей: раз сестра предлагает, поезжайте вместе, - сказал отец. - Какое там, и слушать не хочет.
- Давай не будем опять начинать все сначала. Меня отвезешь ты, и кончен разговор.
- Ладно, будь по-твоему - рабочий день все равно поломали.
С той минуты, как в доме появились тетя Дэзи и Мона, отца точно подменили. В брюзгливом, недовольном голосе зазвенели веселые, озорные нотки, особенно заметные, когда он обращался к племяннице.
- Чего стоишь, Мона? Здесь разрешается присесть за те же деньги.
- Садись-садись, - подхватила ее мать. - Нечего мешаться под ногами.
Мона, молча стоявшая у стола, опустилась на стул.
- Чайку не выпьешь, Дэзи? - предложила мать. - В чайнике много осталось, я только что заварила свежего.
Тетя Дэзи ответила, что никогда не откажется выпить чашку чая.
- А ты, Мона?
- Я бы лучше водички какой-нибудь, если у вас найдется.
Тетя Дэзи с матерью украдкой переглянулись. Обе считали, что Мона к двадцати двум годам недостаточно созрела и развилась, и это пристрастие к шипучке вместо чая служило лишним тому свидетельством.
Наружностью Мона пошла в отца, Джобиного дядю Теда, который работал в Транспортной компании Колдер-Валли водителем автобуса, - темноволосая, несколько вялая, с тонкой талией и большой грудью, которую она пыталась скрыть и оттого привыкла сутулиться. Левый глаз у нее слегка косил, что чуточку портило ее мрачноватое красивое лицо. Она жила и двигалась как бы в полусне, как бы поглощенная чем-то вовсе не связанным с окружающей действительностью. Часто, когда к ней обращались, она не отвечала.
Это обыкновение грезить наяву стало причиной того, что, окончив школу, Мона успела раз десять сменить работу: то на фабрике, а чаще - в местных лавочках, где она служила продавщицей. Откуда-то ее увольняли, в других случаях она уходила сама - либо работа оказывалась неподходящей, либо чересчур придирались хозяева, тщетно пытаясь стряхнуть с нее сонную одурь. Она не обрастала подружками, предпочитая одиночество, была равнодушна к увеселениям и нарядам, бережлива и потому в промежутках от одной работы до другой никогда не сидела на мели.