- Вы мне, гражданочка, сказки не рассказывайте! Где это видано, что свинья на демонстрацию ходит. Привлекать надо вас за такие надсмешки! А кто вы сама такая, по фасаду видно - рюшечки и прочее!..
И ножом поигрывает.
Меня в страх бросило, но я крикнула отчаянно:
- Верка-Верунчик!
А Верка голосок мой услышала, поленницу у мужика этого рылом своротила - свинья все-таки! И вдвоем от мужика побегли-побежали…
У меня дар природной укротительницы: после свиньи цыпленка взяла. А кот нянькой для него. Приручила, как Дуров.
А было так.
Иду тропкой через овраг - это у нас в Чирикове овражек есть, через него на чулочно-веревочную фабрику дорога короткая, так вот иду, с работы шла, а за мной кто-то и нежно:
- Пи-пи-пи!..
Гляжу - комочек желтенький. Один. Без матки. Выводок коршун поел или собаки разорвали, ну, я и взяла.
Домой пришла, цыпленка - в горшок, горшок - на печь теплую. Стала ухаживать. Ртом отогревала! Хорошо, кот Вася помогал, я его в честь Василия Васильевича Парусова назвала, тоже - кот… А петю - Петей. Как Пиера! Вася, значит, подойдет к горшку, где Петя пищит, спать нам с Евочкой мешает, лапой его торкнет, он и уснет - думает, что это - я. Так и жили! Только, вырастая, петушок совсем в меня влюбился, даже к Евочке ревновал и нрав стал показывать. Любовь его непомерная наказаньем стала, никуда без него не выйти: ни в гости, ни на свидание… Я - за калитку, он - за мною. Уже полуторакилограммовый, а плачет!
А тут в Чирикове при торжественном стечении народа красный автобус пустили. Вони от него! Но можно мчаться быстрей ветра, и многие девушки и мужчины молодые свободные стали на красном автобусе до станции кататься - вокзал железнодорожный у нас в семи верстах, и хотя поезда курьерские мимо едут, интересно на поезд посмотреть, как он вдаль летит - к Гомелю или там Берлину…
А шофера автобуса вместе с автобусом из Минска прислали, и он вроде и не так уж плох, а никому не по нраву… А перед мордой у него висело зеркальце - происходящее за задом автобуса обозревать, а он пялится на меня, да и не только на меня - на многих наших женщин и девушек: сидишь в платочке или там в шляпке, а он - глядит. Но вот однажды петушок мой Петя за мной и вскочи! Что делать! Я Петю - на колени, а он головку на плечо мне склонил. Едем так, и - тпру! остановка! сигнал страшный, прямо сирена! А люди от войны, революций, испанки едва отходить стали, про коллективизацию еще слухи, но сирена воет. Уж не к войне ли какой? Пассажиры друг дружку спрашивают, а водитель сигнал выключил и ко мне подходит.
- Гражданочка с петухом! С вас штраф причитается. Вы на базар и так дойти можете, а не на автобусе разъезжать королевною…
Тьфу! Дурак!
Я ему сперва спокойненько:
- Товарищ водитель красного автобуса! Петушок не продается! Он - дрессированный, да я его и не брала никуда. Это он меня отпускать не хочет.
А тот как не слышит: карандаш слюнявит и деньги выписывает, такие деньги, что нам с Евочкой на них неделю жить. Если повезет…
И еще приказывает:
- Если у вас с собой денег нет, документ покажьте! И я вам квитанцию на место работы вышлю.
Тут народ чириковский взмолился:
- Это же наша Наталочка! Вы, товарищ водитель красного автобуса, в Чирикове человек новый, и вы не знаете, какую женщину чудесную наказываете! Она на чулочно-веревочной фабрике поваром второй руки, но в нашем городе нету лучше повара! И дочурку свою Евочку она одна воспитывает. Откуда же у нее деньги?
- Ладно, - говорит, - но пусть она со своим петухом дрессированным убирается! Я петухов ее даже с билетом катать не намерен!
Сошли мы с Петей-петушком. Ковыляем по пыльной дорожке, я с разочарования такого еще больше прихрамывать стала, а Петя, глупый, у ноги толчется. И уже не: пи-пи, а: ко-ко!
Вырос Петя.
- Ах, - говорю, - Петя! Нет у меня денег на курочек для тебя, чтобы мы, Петя, жили с курями и яичками лакомились с дочуркой Евочкой. Но даже если бы и нашлись деньги, Петя, хозяин наш - а он банкир был, в банке работал потому, - не разрешит курятник городить, выбросит нас с Евочкой на улицу: он мне Парусова простить не может, что с ним, с банкиром, не захотела, и к Елене мне уж не возвращаться, Ваня Еленин на меня зуб имеет, так что придется, Петя, тебя резать.
Тосковали потом оба с котом. Вася к горшку подойдет, в горшок заглянет, а нету Пети нашего…
А вот, но это уже когда Сталин деньги менял, одна дева старая, соседка моя московская с Композиторской улицы, Елизавета Витальевна, от грусти своей на Арбате яичко купила простое - не диетическое - и петуха вырастила. Назвала Тарзаном, но по голове била в младенчестве, и Тарзан на женщин зло заимел. Увидит какую, особенно в шляпке как у девы, сразу кидается и топчет.
Казнили Тарзана!
А деве, чтоб не страдала, я малинового варенья отнесла…
Да!
Лежу, думаю, неужели варенья из малины мне больше не варить?!
Ведь - апрель! Самое дело - рафинад запасать. Я с песком не варю. Только сахар-рафинад беру - сиропу больше и прозрачнее он, ягода полнее… А готовую ягодку выбираю осторожно и в баклажку складываю. Сверху уже сироп лью через ситечко.
Раздумалась о варенье так, а в голову - интрига…
Пугач, Абрам и заяц
А в подсобке этим пыжикам тушенку выдают.
Слухи.
Мне не надо, коту,
Шапки плисовой,
Шубки бархатной!
И опять про кота. Уже другого.
Этот кот был котом начальника по культуре Миколы Ефимовича Пугача, а звали кота Абрам.
Я к нему на дачу правительственную по рекомендации самого Михалева попала. Нестор Платонович преставился, Евочка наконец за своего военного инвалида Саню замуж вышла, а мне свежий воздух необходим.
Только он так говорил, Микола Ефимович, особенно после борща с ватрушкой чесночной:
- Я не Ефимович! Я - Юхымович! Здесь у москалей получается Ефимович и вроде еврей, а я - Микола, хохол чистоплеменный. И ты мне, Нонна, не подмигивай, - супругу его Нонной звали, - и глаза не делай! У меня в культуре столько евреев работает, и ничего, довольны евреи. Я даже котяру своего любимого, у-у-у, шкура! Абрамом назвал. А как живет Абраша?
А котик Абрам - мурр, мяу, мол, хорошо живу…
И Микола - свое:
- Но объясни мне, Нонна, почему у евреев всегда напереди штанины задираются?
И хохотать! А смех у Пугача будто кашель сухой.
А супруга его Нонна наоборот: всегда носом хлюпала, особенно когда своего Миколу слушала или горячее ела. Умилялась постоянно:
- Микола Ефимович так людям помогал, что и вспомнить страшно! Такой отзывчивый, человечный…
А Микола кота Абрама поглаживает, мясо из зубов выковыривает да похохатывает:
- Когда сплю, - похохатывает, - зубами к стенке!
Зубы у Миколы Ефимовича Пугача длинные, желтые, на темечке - лысина, а по аллейке к "ЗИМу" идет пузом, плащом габардиновым песок подметает…
И так вот Микола на своем "ЗИМе" катался, смеялся смехом нехорошим, а другие времена подступали, и время грянуло: Сталинумер - Никитавзошел, и вождей меняли.
Не только деньги, а вождей!.. Сегодня ты - вождь, а завтра - вошь.
…В нашей стране человек всегда работу найдет!
Интеллигенция, если ее откуда выбьют, - сразу в лифтеры или сторожа ночные. Барыни после революции на фортепианах в кино играли дивно. Вдовы профессорские - обеды готовить, не в домработницы, а просто обед. А чтобы с половичка пыль стряхнуть, так это никогда! Учительницы, кто поздоровее, пожалуйста, на бульвар, детишек водить с песнями, а называется группа. А про нашего брата и говорить нечего - был бы жив-здоров! Но когда вождя снимут… Его еще по портретам узнают, в очереди вперед пропускают, в домино приглашают, если он во двор выйдет, а на даче его многоколонной уже новенький живет.
Но для начальства поменьше - это тоже невыносимо!
И Микола Ефимович по культуре и раньше-то спасибо не говорил, шляпы перед дамами не снимал, но хотя ел с аппетитом. А теперь! От компота вишневого отказался!
- Изжога, - говорит, - сердце жжет! И еще ваши подсиживают!
И коту Абраму - кулак.
А подашь бефстроганов, он - рыбу! Рыбу пожаришь, а он - отварную! Отваришь с соусом польским, а он спрашивает: откуда в соусе яйца крутые?
Супруга Нонна - хуже! Стала за мной следить, сколько сливочного масла трачу! И еще мыши привалили - нашествие! А кот Абрам ни ухом, ни усом не ведет. К чему балованному труд, когда он молочка попил, рыбки поел, сметанки подлизал и перед телевизером на диване развалившись?..
А по плите - мыши. Две толстые сударушки, гладко-черные, пришли поживиться, а меня увидали: одна - в таз, я ее и сдавила, а другая - прямо в руки!
…А вот когда Гитлер наступал, я в питомнике работала, в Оренбурге, а Суслики туда шастали корни выедать, а сами крупные, как кроли. Женщины наши - ай! яй! яй! а они одну - за палец! А я их - за окорочка, и конец. Грамоту выдали за отлов. Тут как раз Гитлер отступил, нам с Евочкой в Москву к Нестору Платоновичу возвращаться, а к грамоте - деньги! Сто рублей!
А Пугачу я мышей ловить не подряжалась! Ну и объявила Абраму:
- Хватит чваниться, мордатый!
И рацион втайне сократила.
Уж он орал - вопил прямо. По коврам казенным валялся-катался, шторы рвал, пальму государственную опрокинул…
А Нонна с верхнего этажа, в недоумении, в страхе даже:
- К чему Абрам так кричит?
- Кошку, - вру, - хочет!