Вурст-колбасник колбасу в кредит отпускал по желанию и все другое из свинины, и всегда с удовольствием, почтением, такой добрый, а уж если молоденькая кухарка забежит, так он сразу ей анекдот, а она - Фи! Вурст! Пакостник! - и вон, зардевшись. А Вурст только свое любимое - Хо-хо-хо! - и за трубкой в карман… Раскурит так трубочку, дым колечками закручивается. Бесподобные Вурст знал анекдоты, особенно немецкие, но и всякие другие. Веселый человек! Он, когда рядом и нет никого, один он, Вурст, так он и один похохатывает - Хо-хо! А дружил крепче всего с трубачом Мишею. Миша росточку маленького, мальчик, да и только!
…Встанет Миша ввечеру на бульваре, противу "Арсу", и плачет. А тут случится какой-нибудь приезжий, так он, приезжий, сразу заинтересовывается и к нему, чего, мол, бедный маленький, плачешь. А тот - у-у-у! - ручки болят, бобо, хочу по надобности, а расстегнуться не могу. Ну, если кто Мишу пожалеет и в кусты с ним пойдет, то уж все эту забаву знают, крадутся следом, и Вурст с трубочкой тут…
Приезжий Мишу успокаивает нежно - маленький! Маленький! Сейчас! Сейчас! - расстегнет, а у Миши… Нет, не могу…
Анекдот уж потом пошел, после Миши от Вурста и пошел известный анекдот, знаменитый на всю страну.
Ах, Миша! Ах, Вурст! Где вы, друзья неразлучные? Где молодость наша?
А лилипуты, они как узнали, кто на них из темноты зубы скалит, так они просто дрожат, словно листики осенние. И только телохранитель портупеей заскрипит, а у него ремни новые, со складу, и он ими скрипит на весь партер и к уху бриллиантовому куклы этой чертовой клонится, так лилипуты со сцены - врассыпную… Но они - артисты! Они собою овладевают, "Макбет" продолжается благополучно и благополучно заканчивается.
Мне знакомый гримировальщик Фолберг рассказывал, что лилипуты после ночь не спали. Фолберг их уложил по трое, по четверо поперек кровати; он их всегда так укладывал, и было им очень удобно, лилипутам: они вообще, лилипуты, всегда у гримировальщика останавливались, с детками Фолберговыми игрались и стол брали незадорого; кухаркой-то у Фолберга была моя коллега Маруся, Фолберг к ней тяготение имел, но это уж другая история, а тут он их уложил обыкновенно, а они спать не желают, плачут и водки просят. А главным над лилипутами был не лилипут, а хохол полтавский. Его в Гражданскую враги изувечили, и он негоден стал; вот его к лилипутам и приставили, чтоб паек получать. Но лилипуты его обожали и "тату" звали. Они ведь сироты - лилипуты! Кто видал мать у лилипута или там бабушку? Никто не видал! И хохол полтавский к ним тоже душою своей раненой… Шалил, правда… Выпьет и велит лилипуткам его развлекать, на столе танцевать или что еще, потом на каждое колено по лилипутке, обнимет девушек, пригорюнится и песню заведет грустную хохлацкую. Пел дивно, а больше ни на что не годился, особенно на мужское… Вот лилипуты к хохлу и подступили:
- Тату! Тату! Боимся мы! Мы - маленькие, мы - лилипутики… Увези нас, тату, своих деточек, из этого страшного Чирикова!
А хохол к ним руку простер, как положено:
- Товарищи лилипуты! Самостийные громадяне!
Он с ними всегда так разговаривал, вроде не у Фолберга они, и драники на столе стынут, а митинг идет революционный…
- Самостийные громадяне! Не вы це написалы, не вам отвечати! А у жинки с хахалем делов нэмае, поко чоловик ее у Чеке працуе.
А чоловик - муж, и выходит по-русски: пока муж на работе.
И вот лилипуты сызнова играют "Макбета", но хохол ошибся жестоко: она опять сидит в партере и глазами из-под челки лилипутов жжет, пиявит, а портупея ее телохранителя скрипит на всю залу. И лилипутиков, конечно, дрожь бьет, но куда им деваться, и оци играют! Будто в огонь керосин льют, так они играют, особенно Первая лилипутка… Но когда она кричит про мазь аравийскую, которая кровь не смывает, и ладошки показывает, то публика чириковская уж тут ею не интересуется: некоторые, что побойчее, даже приподнимаются, вроде как от восторга, а на самом деле на руки другой дамочки поглядеть, и назад они откидываются в страхе, и кто-то вон из театра, домой бегом, а Вурст, а он здесь с Мишею, Вурст говорит: Хо-хо-хо! - и Мише подмигивает, потому что у той, вот ужас! руки - в перчатках… А июль! Самая жарища в Чирикове! И Вурст говорит: Хо-хо!
А ведь ничего боле и не сказал, только "Хо-хо!". А лилипуты в дому Фолберговом снова волнуются. Маруся им, значит, пирог к бульону, нэп зачинался, а лилипуты пирог не трогают, не желают пирога, и всё! и даже плачут.
Хохол им ласково:
- Лилипутики, не ревите, лилипутики мои, диточки степные! Играйте что могете. Играйте про других королей и разбойников.
Но тут Маруся вбегает, она в кухне была, Маруся, и она говорит:
- Ой!
И она белее снега.
А это к дому Фолбергову подъехал автомобиль, а в нем - эти.
И уже стучат.
Но хохол поднимается храбро навстречу, он - герой войны, а лилипуты, они как дети - под стол, в шкаф - и затаились.
А за дверью портупея скрип-скрип, ну, и телохранитель входит. Глазом дергает, и у кого научился? Ногою бьет, чистый заяц.
- Кто здесь за лилипутов отвечает? - а сам шапку не снял. Никакой в нем интеллигентности. Мой отец уж на что пьяница горемычный, а братцев учил меньших:
- Сашко! Петрусь! В дом входишь - шапку долой!
А этот, из гимназии, и не запомнил ничего.
- Скажи своим лилипутам, - приказывает нагло, - нечего революционному пролетариату нервы тревожить! "Макбета" играйте, но с лэди - поаккуратней!
И кулак показал, а сам - вон…
А как они на автомобиле укатили со своей, так лилипуты хохла умоляют:
- Увези нас, тату, из этого страшного Чирикова!
И хохол уж на что храбрый человек, воин, но засомневался: может, и вправду до Украйны ридной тикаты, - и по хохлацкой привычке затылок чешет, но тут выступила вперед Первая лилипутка и говорит:
- Стыдно мне, лилипуты-братья, что вы плачете!
А они, лилипуты, действительно плачут, рыдают.
- Стыдно мне! - говорит. - Хотя мы - лилипуты, и недодал нам Господь многого, но такой уж у нас путь и судьба роковая. Артисты мы, братья и сестры! Слава об нас и в Украйне идет, и здесь в Белоруссии. И я, - говорит, - словечка не порушу. Я, - говорит, - напротив сделаю. Я так играть буду, чтобы невинно убиенные, Розочка и Фиалочка, пред ведьмой этой предстали. А если правда, что Вурст с Мишею сообщали, будто она в такие жары руки в перчатках содержит, так - мы "Макбета" исполним, чтобы у нее и на роже кровь показалася… Вот! А теперь, - говорит лилипутка хохлу, - шампанского мне, тату! Шампанского!
И все лилипуты, обрадовавшись, с нею согласно закричали:
- Шампанского!
И до поздней ночи в Фолберговом доме, а дом хороший, гримировальщик за него еще царскими золотыми сорок рублей положил, смех да пляски.
И Фира, это жена Фолбергова, ее Фирой звали, деткам разрешила, с гостями посидеть да песни послушать, которые хохол спивал дивно, и сама дверь из комнаты своей открыла, она ведь больная была, Фира, на кровати больше лежала, а все на Марусе - и дом, и хозяйство, и дети. А детей куча: и Сарра, и Абрам, и Мойше, и еще двое, ну и Марусина трехлетка Маечка, полненькая, вся в гримировальщика.
А как детки с Фирою спать полегли, веселие не кончилось: Маруся с хохлом плясать стали, и мимо как раз Вурст с Мишею парочкой… Заглянули нежданно, выпили, и пошла потеха. Вурст в Марусину шаль завернулся, челку на лицо сбил, губы - красным, глаза - синим, жопой вертит, а Миша перед ним скачет с почтением, глазом дергает, за револьвер игрушечный - это у деток Фолберговых пистолетик был на забаву - хватается. Ну, точно ведьма с сынком провизорским… А ведь как отца-то жалко, почтенного провизора! Провизор этот всегда голову потупив держал, когда рецепт разбирал, к бумажкам клонился и пообвык, а уж потом совсем голову опустил, бедный человек, и к домам жался…
Далеко за полночь веселилась компания, но и ей пришло расставаться: Фолберг с хохлом лилипутов по кроваточкам, как обыкновенно, и сами спать, утро вечера мудренее, а Миша с Вурстом под ручку и дальше гулять, дружки закадычные.
Это уж после разводу попала я на бал к одной дамочке. Дамочка - так, ничего себе, в конторе служила. Позвала она кавалеров, барышень, Миша с Вурстом пришли… А девушки все были нашего союза, из домработниц-кухарок, но когда кавалер спрашивает, кто вы, мол, такая? - они все чирикают: медсантруд. Одна - медсантруд, другая - медсантруд.
А я откровенно:
- Я со щами полощусь!
Вурст сразу - Хо-хо! - и ко мне, и Миша ко мне, и подружились…
И третий раз лилипуты играют "Макбета" в городе Чирикове, и зала театральная битком, а ведьма в блистающем наряде опять пришла, так ее и тянет, и перед сценою села: по левую руку - ближе к сердцу ее жестокому телохранитель в портупее, по правую - муж-начальник. Потом многие гадали, как он в театр попал, удивлялись, но пришел, поместился справа, у печени. В печенках он у ей сидит, вот где!
И начинается "Макбет".
Понимающие люди, те, которые понимают, замерли в восхищении. Муху было бы слышно, но в нашем театре мух не водилось, даже в буфете, их оттуда жестоко изгоняли. Чириков - город красивый, культурный! И надо же, в тихом красивом городе невинные детки погублены, а ведь родители, мыловаренные фабриканты, так их прихотливо воспитывали: у одной в локонах бант розовый - Розочка это; у другой - фиалковый, это и есть Фиалочка! Чудо! А не насладилися жизнью, пупсы милые!
А на сцене тоже погибают невинные, и зала бурлит, но замирает, когда выходит Первая лилипутка.
Как она играла! Это теперь и понять невозможно. Она была как Пат! Как Паташон! Как Добчинский с Бобчинским! Ныне уж такого нет - умерли настоящие артисты: Чарли в земле сырой, Русланова скончалась, Тарапунька - где…