* * *
... Потом Кацуба сидел у себя в каптерке и внимательно разглядывал себя в зеркальце.
- Заметна, заметна, - сказал он своему отражению и увидел через окно эскадрилью, которая возвращалась из УЛО в казарму.
Кацуба встал и вышел.
- Прямо в казарму на построение, - сказал он старшине первого звена.
- Хоть учебники-то положить можно?! - заорал Никольский.
- Отдохнуть бы до обеда! - завопил Сергеев.
- Разговорчики! - рявкнул Кацуба. - Равняйсь... Смирно!
И когда в казарме наступила тишина, Кацуба негромко скомандовал:
- Вольно.
Строй обмяк, настороженно и ненавидяще глядя на Кацубу.
- Товарищи, - сказал Кацуба, - я не хочу, чтобы у вас создавалось неверное впечатление обо мне. Не хочу, чтобы вам казалось, будто я замечаю только плохие стороны и занимаюсь только тем, что наказываю вас. Это совсем не так. Я отлично вижу и ваши хорошие качества, вашу готовность помочь командованию. И вот вам пример: курсант Лесаев, два шага вперед!
Обмерший Лесаев вышел из строя.
- Кру-гом! - скомандовал Кацуба.
Лесаев повернулся лицом к строю. Никто ничего не понимал.
- Товарищ Лесаев - один из тех товарищей, кто мужественно, с полным сознанием ответственности и своего воинского долга, честно и прямо борется со всеми отклонениями от установленного порядка нашей жизни... Только благодаря товарищу Лесаеву мы располагаем подробной информацией о недостойном поведении некоторых наших товарищей...
Лесаев был близок к обмороку. Эскадрилья стояла не шелохнувшись. Ласково глядя на Лесаева и укоризненно на эскадрилью, Кацуба продолжал:
- Я не буду называть фамилии. Товарищи сами узнают себя и сделают соответствующие выводы. Но я надеюсь, что никто больше не захочет бегать после отбоя в самовольные отлучки, даже на день рождения к любимой девушке. Никто больше не станет менять казенное имущество в виде кальсон на урюк и сушеные дыни! А тем более жрать их ночью под одеялом!.. Я уже не говорю о сочинении разных песен про своих непосредственных начальников. Спасибо вам, товарищ Лесаев! - Кацуба посмотрел на часы: - До обеда у нас есть еще достаточно времени. И пока я буду в отделе вещевого снабжения выписывать вам же летное обмундирование, вы сможете обсудить свое недостойное поведение и правильно оценить мужественную деятельность таких замечательных товарищей, как курсант Лесаев. Разойтись!..
И Кацуба, тяжело ступая своими кривыми ногами в брезентовых сапожках, вышел из казармы...
* * *
Вечером Кацуба читал дневную рапортичку командиру эскадрильи капитану Хижняку:
- Списочный состав - сто четыре... В наряде - семнадцать. В отпуску - нет. На гауптвахте - нет. В санчасти - один.
- Кто?
- Курсант Лесаев.
- Что с ним?
- Какое-то осложнение после простуды... - небрежно сказал Кацуба. - Закружилась голова, говорит, упал в курилке, обо что-то стукнулся...
* * *
На КПП авиашколы стоял инвалид Иван Никанорович в новых сапогах и лаялся с дежурным курсантом:
- Ты человек или кто? Тебе чего сказано: вызови старшину первой эскадрильи Кацубу! А ты чего делаешь?
- Я уже вызвал.
- И где он?
- А я почем знаю?
- Вызывай еще раз!
- Мое дело петушиное - я прокукарекал, а там хоть не рассветай, - сказал дежурный. - Что мне, бежать за ним?
- Надо будет, и побежишь. И еще "уря" кричать будешь!
- А ну, давайте, гражданин, проходите отсюда...
Очень Иван Никанорович обиделся на "гражданина".
- Ах ты, салага мокрохвостая! Я тебе покажу "гражданина"! Я тебе счас устрою переход Суворова через Альпы!.. Ты меня вовек не забудешь! Нашел "гражданина"!
И в это время пришел на КПП Кацуба.
- Здорово, Иван Никанорыч. Чего базаришь?
- От, старшинка, чего делается?! Меня, фронтовика-калеку, "гражданином" обзывает! Мы ему уже не "товарищи"! Куды там! Они уже себя генералами мыслют...
- Да чего они привязались ко мне, товарищ старшина? - отчаянно завопил дежурный по КПП.
- Тихо, тихо, все в порядке, все смеются. - Кацуба взял под руку Ивана Никаноровича и отвел его подальше от КПП.
- Ну, как сапожки? В размер? - спросил Кацуба.
- Как на меня, старшинка! Как на меня... Наталья-фельдшарица принесла, ноги заставила помыть, портяночки мне простирнула и только тогда дала. Надевай, говорит, Иван Никанорыч, старшина Кацуба тебе вот чего, говорит, передал... А потом, говорит, старшину этого надо в гости пригласить. Так что приходи. Мы тебя ждать будем. А то они быстро сносятся. - Иван Никанорович показал на сапоги.
- Приду, - просто сказал Кацуба. - Уложу спать своих гавриков и приду...
* * *
Играл патефон. Трясущимся голоском пела Эдит Утесова.
Наталья посуду мыла, пьяненький Иван Никанорович рассказывал Кацубе про свою неудачную жизнь.
- Вся закавыка в том, что я без сознания был... Ежели б мне в тот момент сознание, я бы ни за что не дал бы их оттяпать! - Иван Никанорович помахал своими культями. - Это что за мода такая - чуть что, ампутация! Ты вылечи! Ты же доктор на это!..
Кацуба молчал, курил. Наталья оскорбилась за медицину, грохнула сковородочку о рукомойник. Иван Никанорович понял.
- Ты, Наталья, свою обиду не показывай. Думаешь, без рук-то легко жить? Вот я и ищу виноватого.
Иван Никанорович не заплакал, а слезы сами, просто так, покатились у него по щекам.
- Это не доктор, Иван, а война виновата, - сказал Кацуба. - Доктор тебя жить оставил.
- Война вообще виновата, - не согласился Иван Никанорович. - А вот передо мной лично кто?
- И перед тобой лично. И перед Наташей. Перед каждым из нас в отдельности.
Иван Никанорович затряс головой и запричитал:
- Э-эх, рученьки мои, рученьки! Где вы, мои рученьки?! Играл бы я счас на баяне разные песни! А люди бы пели....
Наталья и Кацуба одновременно взглянули на Ивана Никаноровича.
- А ты что, раньше на баяне хорошо играл? - осторожно спросил Кацуба.
- Нет, - опустил голову Иван Никанорович. - Я на нем и совсем не умел.
Помолчал и вдруг спросил с сумасшедшей надеждой:
- Но ведь мог бы научиться, правда?
- Конечно, - быстро согласился Кацуба.
* * *
Глубокой ночью Наталья и Кацуба вышли из калитки Ивана Никаноровича и сразу же, метров через десять, остановились у другой калитки, которая вела в дом Натальи.
- Недалеко меня провожать, правда? - нервно спросила Наталья.
- Уж куда ближе, - буркнул Кацуба и посмотрел на часы.
- Послушай... - вдруг зло сказала Наталья. - Не смотри на часы! Умоляю тебя, не смотри на часы...
- Все в порядке, - растерянно сказал Кацуба.
- Что "в порядке"? Что ты мелешь? Какой "порядок"? У тебя, что ли, все в порядке? У Никанорыча? У твоих курсантиков?.. А может быть, у меня все в порядке? Может быть, у меня все в порядке, а я просто об этом не знаю?! А? - задыхаясь, проговорила Наталья.
- Успокойтесь, Наташа.
- Слушай, старшина! Да что же это, черт подери! Что я, с ума сошла?.. Слушай, останься со мной хоть немного... Я больше не могу так! Господи, да что я... Ну, до утра хоть останься. Ну, прости меня, прости, прости...
Она истерически целовала его сильные большие ладони, и он осторожно пытался высвободить то одну, то другую руку...
* * *
... Потом он лежал в ее постели, а она сидела по-турецки у него в ногах и курила, завернувшись в какое-то тряпье. В свете керосиновой лампы она казалась совсем еще девочкой, и непривычная нежность вливалась в душу Кацубы. Он вглядывался в ее белеющее лицо и вслушивался в ее глуховатый, спокойный, чуточку монотонный голос.
- ... Я уже еле ногами двигала. Он меня в самолет на руках внес. Последний самолет из Ленинграда. Мороз. Помнишь, какой мороз был в сорок втором? Истребители сопровождали нас до Тихвина. Прилетели в Свердловск - у него брюшняк. Похоронила. Ни аттестата, ничего. Кто такая? Почему не расписаны? Надо было успеть... Упустили мы свое материальное счастьице! Устроилась в медпункте на вокзале. Все мерзла и есть хотела... Военный комендант орет - в медпункте спать нельзя! А где спать? Платить нечем, карточки - "служащие", одежонки - кот наплакал. А беременность уже четыре месяца... Все лейтенантишка один, помощник военного коменданта, приставал. А как узнал, что я в положении, так испугался, что даже здороваться перестал, дурачок. Родила семимесячного. Дней десять всего лишь пожил, бедненький. Из больницы выписалась, села в эшелон с эвакуированными - и сюда...
* * *
... Кацуба вдруг снова, и страшно отчетливо, увидел грязную снеговую лужу, летящую по воздуху орудийную башню и обожженного, умирающего у него на руках мальчишку... И откуда-то издалека услышал его предсмертный последний всхлип: "Старшина!.."
Кацуба рывком приподнялся в постели, притиснул Наташину голову своими огромными ручищами и зашептал в самое ухо:
- Замолчи, замолчи, замолчи, замолчи!..
- Прости меня, - сказала Наталья.
Но он уже целовал ее лицо, руки, шею, глаза, рот. Его трясло как в лихорадке, он что-то бессвязно шептал ей, потом вдруг стиснул зубы, зажмурил глаза, еще сильнее прижал к себе эту внезапно ставшую ему родной одинокую женщину...