* * *
Держа в руке пачку газет и легко перескакивая через три ступеньки сразу, огромный Заикин бежал наверх по ветхой лестнице мурмелонского отеля.
А за ним, не поспевая, семенил старенький портье и кричал слабым голосом:
- Мсье Заикин! Мсье Заикин!
Заикин весело отмахнулся от него:
- Некогда, батя, некогда... Не до тебя сейчас!
Он промчался по коридору и затарабанил в дверь номера де ля Рош.
- Клава! Клавочка! Открой! Радость-то какая!.. - крикнул Заикин и потряс пачкой газет.
Подоспел старенький портье. Деликатно постучал сухоньким пальчиком в широченную спину Ивана Михайловича:
- Мсье Заикин, вам письмо от мадемуазель де ля Рош. - И протянул небольшой конверт.
Заикин услышал имя де ля Рош, резко повернулся:
- Чего?
- Вам письмо от мадемуазель, - повторил старик-портье. - Она уехала час тому назад и просила передать вам вот это...
Заикин ничего не понял, но осторожно взял письмо и напряженно спросил у маленького старика:
- А где Клава-то?..
* * *
Он лежал на траве за ангарами и смотрел в небо.
Рядом валялись десятки экземпляров одного и то го же номера "Ле Матен", где вся первая полоса была занята его фотографиями: Заикин у аэроплана, Заикин и Фарман на аэроплане, в полете, после приземления и среди других авиаторов. Была даже фотография факсимиле Заикина. Корявыми буквами "Борец Заикин".
Рядом сидел Лев Макарович Мациевич и глуховатым голосом читал ему по-русски письмо Клотильды де ля Рош:
- "...сумма, которую мы должны были выплатить в качестве неустойки, оказалась такой большой, что нам ничего не оставалось делать, как немедленно выехать в Мадрид. Каждый час промедления грозил нам грандиозными штрафами и резким уменьшением гонорара. Через две недели я на несколько дней прекращу гастроли и вернусь в Мурмелон за новым аэропланом, но тебя уже там не будет, и я знаю, что..." - Тут Мациевич оторвался от письма и сказал: - Дальше, Иван Михайлович, очень личное...
* * *
Мурмелонское летное поле было усеяно народом.
У посадочной полосы стоял стол, за которым восседала экзаменационная комиссия.
Заканчивая полет, на полосу садились три аэроплана: один впереди, два других чуть сзади. Зрители бурно аплодировали.
Аэропланы закончили пробег у самого стола комиссии. Из первого аппарата выпрыгнул Иван Заикин, из двух других - немец Шмидт и итальянец Пинетти. Все трое четко подошли к столу экзаменационной комиссии. Встали три члена комиссии. Анри Фарман представил им своих учеников.
- Имею честь, господа, рекомендовать своих учеников. Мсье Шмидт, мсье Пинетти и мсье... Заикин, - чуть запнувшись, произнес он. - Вы сами все видели, господа. - Фарман развел руками, как бы показывая, что он сделал все, что мог.
Пожилой француз-авиатор, по виду- глава комиссии, с интересом разглядывал Заикина. Потом что-то тихо сказал Фарману.
- Мой аппарат рассчитан и на больший вес. Он может выдержать и слона, - улыбнулся Фарман. - Если бы слон умел летать.
- Полагаю, слона выучить было бы легче, чем этого русского, - вставил другой член комиссии по-французски.
- Вы совершенно правы, мсье, - льстиво улыбнулся Фарман.
Иван Михайлович Заикин с тревогой вслушивался в непонятную речь.
Пожилой авиатор взял со стола диплом и зачитал его. Затем вручил диплом Заикину и пожал ему руку.
Деланно поморщился, как бы от крепкого рукопожатия Ивана Михайловича, и потрогал его мускулы через рукав пилотской кожаной куртки.
- Мсье будет лучшим авиатором среди борцов и... лучшим борцом среди авиаторов...
Заикин с напряжением вслушивался в чужую фразу, подумал и сказал по-русски:
- Благодарствуйте. Живы будем - не помрем.
* * *
А через несколько дней Мациевич провожал Заикина домой на парижском вокзале. Они стояли на перроне, ожидая, когда подадут состав.
-... в общем, все это достаточно серьезно, и за час до отхода поезда всего и не скажешь, - проговорил Мациевич.
- А ты мне самую суть, - попросил Заикин и по привычке погладил лошадиную морду.
- Сейчас попробую... Мне кажется, что Россия минует и смуты, и духовную гибель, на которые обречены многие нации и страны в нашем только что начавшемся веке, если овладеет вершинами науки и порожденной ею техники. Не очень сложно? Все понятно?
- А чего ж не понять? Хочешь жить - умей вертеться. - Заикин сделал хитроватую паузу и добавил: - Но вертись по науке, изучая законы вращения, чтобы тебя на барьер не выбросило и не разметало по первым рядам зрителей. Так?
Мациевич улыбнулся:
- Так... Можно и так.
- Ты в Россию вернешься - не бросай меня. Я тебя там с господином Куприным познакомлю. Вы люди друг к другу очень подходящие.
- Сочту за честь.
- А если вдруг Клава из Испании приедет... Ты скажи ей... - смутился Заикин.
- Скажу.
- И скажи, коли будет хоть малейшая возможность получить ангажемент в Россию, - пусть берет. Я ее там сильно ждать буду.
- Обязательно скажу. Я тут тебе маленький подарочек приготовил...
Мациевич вынул из фиакра большой элегантный портфель и достал оттуда знаменитую чемпионскую муаровую ленту Заикина с золотыми медалями. Порылся еще немного и достал золотые часы Заикина, которые они вместе закладывали в ломбард.
- Возьми, пожалуйста, Иван Михайлович, свои часы и награды и носи их на здоровье и счастье, - чуточку торжественно сказал Мациевич.
При виде такого количества золота у извозчика отвалилась челюсть от изумления и испуга.
- Господи! Лев Макарыч, как же это тебе удалось?! - потрясенно спросил Заикин. - Ведь копеечки же за душой не было!
- Бери, - коротко сказал Мациевич и сам надел чемпионскую ленту на мощную заикинскую шею.
- Стой, стой! - встревожился Заикин, быстро стянул с себя сюртук и жилет и надел ленту прямо на рубашку. - А то ненароком и сопрут в толчее.
Концы ленты с медалями он заправил прямо в брюки, а сверху надел жилет, сюртук и аккуратно застегнул их на все пуговицы.
- Не видать? - спросил Заикин.
- Все в порядке, - рассмеялся Мациевич. - Держи часы.
- Нет, - твердо сказал Заикин. - Ты часы эти себе в презент оставь. Пусть у тебя по мне память будет. Может, мы с тобой когда-нибудь в России с одного поля взлетать будем, а я тебя и спрошу: "Который час, Лев Макарыч?" А ты эти часики вынешь и вспомнишь, как Ивана-дурака на аэроплане в чужой стране летать учил. А, Лев Макарыч? - И Заикин расхохотался.
- Спасибо, Иван Михайлович.
- Слышь, Лев Макарыч! Ты давай возвращайся скорей... Мы с тобой всю Россию в новую веру переведем! В истинно христианскую воздухоплавательную! Ты со своей колокольни - инженерно-авиаторской, а я со своей...
- Садись, Иван Михайлович. Пора уже, - сказал Мациевич.
Они влезли в фиакр. Извозчик, подозрительно оглядываясь на них, тронул лошадь.
Заикин был возбужден. Он схватил своими огромными лапами руку Мациевича и с безудержной страстью проговорил:
- У меня уже Петька Ярославцев в Харьков выехал, первые гастроли заделывать, а потом по всей России летать буду! По всем уголкам, где людишки еще тележного скрипа боятся! Вот помяни мое слово, ты через месяц вернешься - такое обо мне услышишь!
* * *
На мерцающем экране харьковского кинотеатра "Синематограф" появились неровные, подпрыгивающие титры:
"Полет и падение Ивана Заикина".
А внизу, чуть правее экрана, на фальшивящем фортепьяно тапер играл "Барыня, барыня! Сударыня-барыня!.."
"Русское синематографическое общество гг. Харитонова и Картамонова".
И опять:
"Полет и падение Ивана Заикина".
На экране многотысячная толпа. Бегают мальчишки. Вдалеке на поле аэроплан начинает разбег. Взлетает...
"Барыня, барыня! Сударыня-барыня!.."
Восторженные лица зрителей. Кричащие рты. Полицейские лошади приседают на задние ноги от страха.
"Барыня, барыня! Сударыня-барыня!.."
Титр: "Подул ветер!"
Аэроплан на экране делает крен, пытается выровняться и...
Застывшие зрители в зале. Семечковая кожура прилипла к нижней губе. Баба кормит грудью младенца - глаза устремлены в мерцающий экран.
"Барыня, барыня! Сударыня-барыня!.." - тупо молотит тапер.
На экране конвульсивно дергается аэроплан и как падающая коробка врезается в землю.
Кормящая баба ахает. Мальчишка шмыгает носом. Гимназист застыл в оцепенении.
"Барыня" - и мгновенный переход - "На сопках Маньчжурии".
А у кассы харьковского "Синематографа" длинная очередь.
По всему фронтону - "Полет и падение Заикина". И приглушенные звуки вальса из зрительного зала
- Так ему и надо, антихристу!.. - веско говорит богато одетая старая купчиха, сидя в пролетке.