САХНО
И опять жара, руки на штурвале, рубаха от соли фанерой шуршит, и пить хочется... Все время пить хочется.
Взлет, посадка, взлет, посадка... В горле першит, кашель раздирает легкие, и кажется: еще одно самое маленькое усилие - и сердце разлетится вдребезги, и на глаза надвинется спасительная и жуткая темнота, в которой не будет ничего - ни жажды, ни кашля, ни жары, ни штурвала...
Это хорошо, что рядом со мной Димка. Не для подстраховки. Нет. Плевал я на подстраховку! Мне всегда нужен был такой Димка. Его присутствие не дает мне возможности сосредоточить внимание на самом себе. Это прекрасно! В моем возрасте это прекрасно. Он начинает болтать, и я тут же перестаю вслушиваться в неровный, неверный стук своего сердца... Он затевает свару с девками-загрузчицами - я ору на него, и у меня тут же исчезает головокружение... Сосуды от злости расширяются, что ли?
Причем, вот забавная штука, все это со мной происходит только на земле. В воздухе ничего похожего. В воздухе я очень занят.
Хорошо, что именно Димка рядом со мной. Что-то в нем мне начинает нравиться. Не знаю, как пойдет дальше, но мне кажется, что он будет грамотным летчиком. Есть в нем то, что и не назовешь никак.
Это, видимо, целый комплекс качеств, которые не вырабатываются точным соблюдением инструкций и отличными отметками. Это заложено в руках и в душе. Это уже от Бога. Нет, он мне действительно начинает нравиться.
Тут еще дурацкий случай такой произошел. Он, правда, к счастью, об этом не знает.
Пару дней назад я себя особенно паршиво чувствовал. Давно я на этой каторжной работе не был и, надо прямо сказать, отвык. Сделали мы сорок семь посадок и еле до дома доплелись. Ну, думаю, помоюсь, перекушу - и спать, спать, спать... Так оно и получилось: помылись, перекусили, и по койкам. Димка через секунду разметался, засопел, и будто его выключили. А я лежу, курю одну за одной, и не идет ко мне сон - хоть тресни. Воспоминания какие-то все лезут в голову - то Надюшку молоденькой вижу, то будто мертвый Венька Гуревич, штурман мой, со мной разговаривает. Нас с ним в сорок третьем сбили. Мы выпрыгнули. Я затянул, а он сразу парашют открыл. Его и расстреляли в воздухе. Я в какое-то болото плюхнулся, только от подвесной системы освободился, а через несколько секунд и Венька опустился, совсем рядом. Весь в клочья... В него из крупнокалиберного разрывными стреляли.
Лежу курю, а передо мной все мои мертвые товарищи проходят. И будто они смеются, говорят о чем-то, а о чем - никак понять не могу... И будто Надя ко мне подходит, а в руках у нее ребеночек маленький... Что, думаю, за ребеночек?! У нас же никогда детей не было... И Надя плачет, плачет и все мне этого ребеночка протягивает... Я хочу крикнуть и не могу. Горло перехватило, дышать нечем... Я давай воротник гимнастерки расстегивать. Пальцы не слушаются, задыхаюсь... Рванул воротник и... проснулся.
Сел на койке, закурил сигарету, посмотрел на часы. Четверть первого. Вставать в четыре. Димка совсем раскрылся, одеяло на полу. Встал я, конечно, накрыл. Под утро у нас холодно. Проснется - зуб на зуб не попадет.
Накрыл я его одеялом и стою над этим пацаном, разглядываю его, будто первый раз вижу. Лежит он, свернувшись калачиком, сопит, губами чмокает, и физиономия у него, несмотря на его двадцать один год, еще очень детская... А у нас с Надюшкой детей никогда не было. И так мне жалко стало. Господи, думаю, ведь такой же мог бы быть!.. Рыжий. У нас вполне мог быть рыжий...
Чувствую - глаза набрякли, в горле комок, и я вот-вот сейчас в раскрутку пойду. Тьфу, черт! Что, думаю, такое со мной?! Натянул скорей штаны тренировочные, сунул ноги в сандалии - и на крыльцо.
Посидел с полчасика, отдышался, пошел в хату. Перевел будильник с четырех часов на пять и сам лег спать.
Вот какая сентиментальная история! Возраст, нервы...
И опять взлет, посадка, взлет, посадка... И опять жара, и пить хочется, и девки-загрузчицы моему рыжему что-то обидное кричат... А он сегодня ходит, нос свой облупленный задрал и даже в их сторону не смотрит. Характер, наверное, вырабатывает...
- Сергей Николаевич, вы в войну на чем летали?
- Эх, Дима, на всем, что летало, и на том, что летать уже не могло...
Где-то далеко шел самолет. Двигатель был еле слышен.
- Тсс... Слышите, Сергей Николаевич? Кто-то к нам идет... Только не разберу - на чем.
Я прислушался…
- "Як-двенадцатый"...
Со стороны деревни, отчаянно пыля, на взлетную площадку примчался ободранный "газик". Из него тяжело вылез председатель колхоза и протянул мне руку:
- Здорово, Серега!
- Здорово, да не очень, - сказал я ему.
- Нет, вы посмотрите, люди добрые! - закричал он. - Может, еще и я в чем виноват?!
- А кто же?!
- Он, понимаете ли, пуляет свою "химию" в белый свет как в копеечку, а я за это тыщами с эскадрильей расплачиваться должен! Я тебя, понимаешь, не затем нанимал, чтобы ты мне удобрения зазря переводил! Гастролер чертов!..
"Ах ты, куркуль несчастный! - думаю я. - Я б тебе сказал, если б не люди!"
- А ты сигнальщиков на северном участке выставил?
- А ты что, тут первый год летаешь? Ты это своему телку про сигнальщиков рассказывай, а мне не вкручивай!
- Но-но... - вдруг сказал Димка и пошел на председателя.
Ну я его, конечно, в сторонку откинул и говорю:
- Так вот, чтоб сигнальщики повсюду стояли.
- А в поле у меня кто работать будет?
- А это уж твоя забота.
- Тебя бы на мое место...
- Да уж сообразил бы как-нибудь.
- Ну, Серега!.. Смотри, накапаю я на тебя!
И, тут как раз из-за лесочка "Як" вывалился и на посадку стал заходить. Димка так в него глазами и впился.
- Чего у вас случилось? - спрашиваю я у председателя. - Зачем аэроплан вызывали?
- Да вроде аппендицит у счетовода. Слева внизу не дотронуться...
- А может, печень? - засомневался я. - Часто путают.
- Да что ты, Серега, окстись! Она ж не потребляет. Ты же знаешь...
Без сучка без задоринки сел "Як".
- Азанчеев... - сказал я Димке. - Почерк.
- Пижон... - завистливо пробормотал Димка, не отрывая глаз от "Яка".
- Это ты пижон, - засмеялся я. - Вот погоди, прилетит медкомиссия и спишет тебя из авиации за плохой характер...
- Если бы из авиации списывали за плохой характер, вас бы уже давно не было, - ответил этот рыжий и побежал к "Яку".
АЗАНЧЕЕВ
- Виктор Кириллович, придется сходить вам по санзаданию, - сказал Селезнев и замолчал, глядя мне прямо в глаза.
Прежде чем ответить "слушаюсь", я тоже немного помолчал. Он ведь ждал, что я попробую отказаться и он сможет одной-двумя фразами поставить меня на место, коротко и четко определив соотношение наших должностей в эскадрилье. Мне показалось, что он подготовил себя к этому еще до того, как я зашел к нему в кабинет.
- Слушаюсь, - ответил я и, стараясь снять напряжение, добавил совсем по-штатски: - С удовольствием.
Селезнев отвел глаза в сторону, свободно присел на край стола и сказал совершенно другим голосом:
- Распорядитесь, пожалуйста, чтобы вам подготовили "Як"... Проверьте, есть ли там носилки и... Ну, в общем, вы сами, надеюсь, знаете все, что нужно. Доктор ждет в штурманской.
- Куда идти?
- Ах да!.. - легко рассмеялся Селезнев. - В Журавлевку. Кланяйтесь Сахно и поглядите, что там делает этот наш Соломенцев.
- Слушаюсь, - ответил я, посмотрел на часы и сказал: - Василий Григорьевич, по всей вероятности, я не успею вернуться по светлому времени. Как быть?
- Ничего страшного, - ответил Селезнев. - Если больного не нужно будет везти сюда, к нам, то заночуйте. Если доктор скажет, что необходимо в больницу - взлетайте когда угодно. А зря навлекать на себя гнев Господний не стоит...
... Я летел на бывшем Димкином "Яке", рядом со мной дремал пожилой врач нашей верещагинской больницы - милый болтливый мужик, которого сейчас слегка укачало, и он, к счастью, молчал и клевал носом. Изредка он открывал глаза, виновато улыбался мне и тут же снова впадал в сонную одурь. И только в одно из своих пробуждений он, словно извиняясь, сказал мне слабым голосом:
- Я сегодня после ночного дежурства... Голова как котел.
Я летел и думал, что по всем канонам классического треугольника я должен ненавидеть Селезнева или хотя бы относиться к нему с неприязнью. Но вопреки классицизму он нравился мне почти во всем. "Почти" - потому что мне не совсем симпатична способность человека сохранять со всеми добрососедские отношения. Может быть, я в этом ошибаюсь, может быть, эта способность - один из компонентов профессии руководителя. Не знаю, не знаю...
А какого черта я вообще начал об этом?.. "Каноны классического треугольника"! Какого "треугольника"?! Да нет ведь никакого "треугольника"! Ни классического, никакого!.. И благородненько рассуждать о своем прекраснодушном отношении к мужу женщины, которую я люблю, я не имею никакого права! Это я ее люблю, и только! Так что из этого мифического "треугольника" существует только один полутемный угол... И больше ничего нет. Ничего...
- Что вы сказали? - Доктор открыл глаза и жалобно улыбнулся. - Я слегка задремал и, простите, не расслышал...
- Спите, спите, доктор, - сказал я ему. - Это я с Землей говорю...
Мы сели на журавлевскую площадку как раз в то время, когда самолет Сахно и Соломенцева стоял на земле под заправкой.
Я помог доктору вылезти из самолета и посадил его в "газик".
- Вы пришлите кого-нибудь, - сказал я доктору на прощание. - Чтобы я знал точно, возвращаемся мы сегодня в Добрынино или нет.