Так я оказался на одной из самых светлых и людных улиц. В эти предрождественские недели везде зажгли иллюминацию. Все деревья по обе стороны были увешаны гроздьями лампочек, отбрасывающих снопья ТЕНИ СВЕТА. Машины скользили в этой прозрачной воде бликов как совершенные блестящие твари. Развешенные над всеми улицами кружева белых и жёлтых лампочек ткали на проезжей части невесомый магический узор. Кругом теснились толпы народа, и я двигался в этой плотной среде, среди смеха и шуток, разговоров, шагов, голосов. Огни магазинов и ресторанов ярко горели; повсюду сияли новые рождественские рекламы; световые панно и отражения выражали всю гамму цветов. Ветви деревьев с лампочками редко покачивались от ветра – и только это выдавало экстерьер. Всё остальное с неопределимым совершенством имитировало гигантскую, бесконечную комнату-интерьер, комнату-город, с её улицами-коридорами, залами-площадями, с патио – Сеной и набережными. На поднятых на уровень пятых этажей платформах грохотали поезда; жёлто-красные трамваи сворачивали на поворотах; от автобусных остановок отъезжали автобусы; запахи моющих веществ, еды, новой одежды и парфюмерии доносились отовсюду; медленно двигались полицейские машины; женщины держались с самой потрясающей в мире парижской элегантностью. Даже магазинщики в этой части Парижа закрывают свои лавки с изысканной грацией. Я вдыхал запахи, звуки, краски, усиливаемые и множимые сотнями взглядов, всплесков, эмоций. Но столкновение самой динамичной, эксклюзивной, сверхреальной среды с растущим во мне серым, неопределимым безмолвием – как столкновение огня и воды – вызвало взрыв, некий экстра-экзистентный выброс энергии. Все эти потёки огней, блеска, сияния, ореола и свечений стали смываться средой – как следы блесток с зеркальной поверхности. И вдруг из парижской сутолоки я шагнул прямо в бездонную пустоту. Пространство всколыхнулось – и выпустило меня с другой стороны в совершенно невообразимый континуум, ни границ, ни законов которого невозможно ухватить и постигнуть. С тех пор я нахожусь в этом рассеянном анти-пространстве, не осознавая ни времени, ни событий. Может быть, меня переехал трамвай или какой-то случайный маньяк всадил мне в сердце острый клинок; может быть, на меня обвалился балкон – или я был сражён неожиданным и молниеносным кровоизлиянием в мозг. Нахожусь ли я в коме, умер или сошел с ума – этого нельзя даже предположить. Может быть, это такой длинный и страшный сон. Или мир, поддерживаемый мышцами моего внутреннего взгляда на магическом экране майя схлопнулся, сложился, как неуловимый феномен самой жизни, и сгорел, оставив кучку пепла в виде чёрной дыры беспробудно-неопределимого не-бытия…
Париж, 1989 – Вильнюс, 1990
Патриотка
Мой сон отвалился от меня, как насытившаяся кровью пиявка от грузного тела. Ослепительное солнце, неправдоподобно яркое, проникало сквозь закрытые "трисы". Южные кедры отбрасывали на них свои невесомые хвойные тени. Никогда в жизни мне ещё не было так спокойно и беспечно. Я вдыхала эту глубокую тишину, наполненную тысячами мелких, еле слышимых шорохов-сотрясений. С большого двора – тенистого хвойного парка – веяло ранней прохладой. Я втягивала в себя эту замысловатую тишь словно упоительный бальзам – невероятную анестезию.
Казалось, окружающее впитывается всей поверхностью моей чувствительной кожи. Ближайшие улицы, дворы, ботанический сад – стали продолжением моего естества. Я помнила, что моя бабушка лишь наполовину еврейка, а дедушка – чистокровный венгр. Но сейчас это казалось какой-то ошибкой, нелепым недоразумением. Разве я не родилась здесь – до своего рождения, до рождения бабушки и дедушки, до появления на свет своих дальних предков? Разве могла бы я чувствовать подобное единение с таким исчерпывающе моим собственным миром, если бы не историческая память, не генетический след? Звуки и запахи, таинственные и родные, окружали меня. Я была в коконе всевозможных ощущений (толчков?), отсутствие каждого из которых внесло бы резкий, разрушительный диссонанс. В каждой вещи, в каждой детали моей квартиры царила глубокая, исчерпывающая умиротворенность. Где-то у соседей низко гудел кондиционер (холодильник?), как утренний ропот дороги на Ариэль. Мягко, умиротворенно журчала вода… Стоп! Откуда в моей квартире вода?! Неужели я проснулась во сне? Неужели я ещё сплю, и этот невыразимый покой мне снится?
Я перевернулась на другой бок – в надежде скорее проснуться.
По стене (я к ней лицом) полз огромный паук. Я хотела его стряхнуть или прихлопнуть, потянулась за книгой. Книга с тумбочки упала на пол. Нагнулась за ней – и вдруг что-то меня потянуло с кровати. Я полетела вниз головой, но не стукнулась о пол, а прошла сквозь него, как сквозь масло. Я и не представляла, что под полом моей квартиры может быть такой тёмный, омерзительный мир. Затянутые паутиной – словно завешенные коврами – стены, обломки чьей-то мебели, железные сейфы с заржавленными боками. И посредине – лёгкое, еле видимое сияние.
Любопытство берёт верх над страхом. Я приближаюсь к полоске свечения – и вижу, что на самом деле она большая, и внутри неё целая мерцающая страна. Я кажусь сама себе Алисой в стране чудес, героиней этой замечательной еврейской сказки. Еврейской? ну, конечно, давно известно: ничего замечательного нееврейского нет. Я просунула (или просунул?) руки в этот серебряный свет, ступив, как в тень, в зыбко-мерцавшую фата-моргану.
Пространство всколыхнулось – и выпустило меня с другой стороны человеком с тёмной кожей, с пропитанной песком одеждой пустыни и семитскими генами.
Сухой ветер трепал ощетинившиеся кочки колючей травянистой поросли – осенний ветер, ещё не охладивший жары. Ни каравана верблюдов, ни лагеря местных племён, похожих на бедуинов, ни привычного джипа. И всё-таки ландшафт не был девственным. За ним угадывалась близкая хозяйственная активность. Несмотря на кажущуюся безлюдность, можно было назвать сотни качеств этих волнистых, усеянных пучками растительных "мин", песков. Тем не менее, одно качество этой неприветливой для глаза поверхности было универсальным – это была поверхность планеты.
И вот – параллельно земной поверхности – возник серебристо-лучистый шлейф, уходящий в даль и терявшийся в ней. Я ступил на этот зыбкий тротуар, и, сумев сохранить равновесие, удержался на нём, теряя ощущение конкретного места и времени. Я сошёл (сошла) с этой ленты женщиной с закрытым лицом, в типичной арабской одежде, с бахромой вокруг завешивающей лицо ткани. Страна, где я очутилась, называлась Катар, небольшая страна с нефтеносными пластами и гордой княжеской знатью. Я обнаружила себя в посёлке, который не найти ни в одном туристическом справочнике. Даже в специальных географических книгах он вряд ли упоминался. Это – посёлок Аль-Кут'мар. Оставленный жителями примерно 100 лет назад, он лежал в стороне от дорог, экспедиций, нефтеразведочных групп и туристских маршрутов. Государство Катар, почти не посещаемое туристами, не имеет "ничего" на своей территории: кроме одного большого (для этой страны) города и двух маленьких, в сравнительной близости от одного из которых – городка Духан - мы находились. Моего мужа привела сюда тщательно скрываемая необходимость. Он взял с собой слуг,
носильщиков – и даже меня. Из богатой семьи, я, несмотря на молодость, не была дурочкой, и понимала, что оказалась тут не просто так. Если Аллах надоумил его коротать время в этой дыре со мной, значит, его одолевали нешуточные сомнения. А это означало: то, что привело его сюда, несёт опасность и неприятности. Мне удалось ухватить обрывки каких-то перешёптываний; приглушённые разговоры доносили до меня отдельные интонации. Лёжа в темноте перед сном и слушая привычный шелест пальм и плеск волн Залива, я представила эти обрывки фраз в одной лексеме – "тени света" ("фэй нур"). Откуда взялась эта навязчивая мысль и чем была вызвана? Наверное, чем-то из подслушанного, осевшего в памяти.