Кладбище за моей спиной, всегда успокаивавшее меня, самое маленькое в Париже и самое любимое мной, где похоронены Бодлер, Бальзак и Сен-Санс; россыпи культуры и истории, в том числе истории моей собственной жизни; церкви, отдаленно напоминающие Торунь и Краков; безостановочность наполненного литературой и искусством времени – не выстояли против расползания этого чёрного, неудержимого в своём расширении провала. Под ногами я ощущал самой подошвой ботинок отвратительные Катакомбы, какие прежде всегда находил романтическими; мне казалось, что я иду по черепам и костям, по жизням людей. Перед моим внутренним взором встала карикатурная панорама Монпарнаса, с преобладанием жёлтого и бурого цветов, панорама-пародия в стиле Босха, заволакиваемая смогом и предчувствием Апокалипсиса. Бесповоротно смятые любимые образы превращались в раздражавшие нервные импульсы; аномалия красоты одного из прекраснейших городов мира – в свою противоположность, и чёрная дыра во мне всё разлезалась, соизмеримая с размером Вселенной. Разрушительная деэстетизация продолжала своё безостановочное движение, как фантастическое орудие смерти на поле жизни, оставляющее за собой черепа и кости. В моём сознании чётко звучали, произносимые чужим голосом с невыносимой издевкой, имена одноименных Башни, Вокзала, Кладбища, Бульвара, Улицы, Театра, Обсерватории и других Объектов, носящих имя Монпарнас. Это открытие поразило мой мозг с какой-то жестокой откровенностью обратного прозрения, когда это псевдо-прозрение изначально понимается как чудовищная ложь, но настолько законченная в своей реальной экзистенции, что становится бытием. Онтологические края этого нового существования трепетали, словно крылья жуткого монстра, окрашивая пурпуром невидимой крови всё, что было вокруг. Я зашёл наугад к моему другу Марицио и напился у него до беспамятства.
* * *
Позже я решил считать эту главу моей жизни закрытой и старался не думать о ней. Даже когда мой приятель, художник и поэт Ги Серпо, всколыхнул мои чувства, вскользь упомянув о появлении Анны-Марии на какой-то party богемного полусвета, на моём лице не дрогнул ни один мускул. С плас Конкорд до меня доходили слухи, что на какое-то время ей стали интересны русские барды-художники Саша Савельев и Лёша Хвостенко, но один был женат на милой русской художнице, какую боготворил, и на него не действовал яд Джульетты, а второй оказался её кратковременным увлечением. Именно в тот период литературовед и издатель Патрик Ренодо, с которым я столкнулся в симпатичном русском ресторане "Анастасия", скрывавшемся в одном из самых живописных пассажей между rue de Faurbourg и бульваром de Strasbourg, попросил меня дать рецензию на творения одного графомана и маргинала. Этот чудаковатый француз писал исключительно по-английски, непременно после чтения Чехова и Достоевского (в подлиннике). С последними сходства у его писанины было мало, разве что нелепый налет "русского акцента" в английском, каким он, вероятно, старался перебить "французский". Его очередным ударным шедевром оказалось нечто под названием "This Fucken World", а очередным экстравагантным условием рецензирования – обязательное чтение самим автором.
Мы встретились на нейтральной территории, в районе Монматра, куда я, будучи не совсем "трезвым, как стеклышко", добрался на метро. Автор оказался высоким костлявым пожилым человеком с лысым блестящим черепом и профессорскими очками на носу. Он одарил меня мягкими, приятными манерами; от него исходила атмосфера достатка и гарантированного благополучия. Тонкий вишнёвый свитер немного скрадывал его худобу. Поправив очки, он стал читать гнусавым голосом, с лёгким элегантным французским произношением:
THIS FUCKEN WORLD
– Listen, there is nothing I can do about them. What should I… – give them orders?
– You fucken coward! You're a member of that body!
– Listen…
– I'm listening to you tree whole fucken years. Next year I'm graduate – and… Fuck off! I told you – F U C K O F F.
– What's the matter with you? I am going to speak to them, OK? Turn 'round. That's better. Much better. Yeaa! Mmmm. Nice. Very nice. Come closer… Shit! What are you doing! What's on your head, you fucken…
– I am always fucken.
– Very good. Tell me what else on your mind.
– Ya mom callin': who's there? As if she knows nothing about our fucken life. "I am not recommending you to press the "mute" button". ' never touched this fucken button.
– Why shouldn't you speak to her?
– Why shouldn't she fuck off?
– OK. Calm down. Let's go.
– No fuck! I said no fuck!
– Come on! You want it always. Or I know you that little?
– I hate your MIX-96. It's fucken primitive…dumping. Fucking hell! Isn't I telling you no fuck?
– Change the station.
– Giving you my fucken ass? Ya? You can watch your fucken video stream instead… OK, look, but don't touch. Don't touch!
– Your skin is like a magnet. My hands are sticking to…
– Not only hands!
– How about that, sweetie?
– How 'bout that, fucken sweaty?!
– Oh, magnificent!
– Would you sacrifice your fucken Laura for that?
– I would sacrifice this whole fucken world for that. This whole fucken world…
* * *
Наступила принужденная пауза. Он ждал моей реакции – смеха, слов, хотя бы покашливания. Но меня душили слёзы. Я с трудом смог выдавить из себя извинение – и поспешно выскочил за дверь. Истерика, случившаяся со мной, потрясла меня. Без всякой видимой причины опять возникло грозное размывание реальности, как будто на этот мир наслаивался какой-то другой. Я сидел на окне и жадно курил, когда сзади подкрались мягкие шаги. "Est-ce que ca va? – спросил рецензируемый . – "Ca va, – откликнулся я в тон.
* * *
Проходя по нижним улицам в районе Монмартра, я видел сверху, надо мной, белую громаду Le Sacre-Coeur.
* * *
И снова меня охватило беспокойство потери реального Парижа, м о е г о бытия, место которого вероломно занимало чьё-то враждебное и внеземное. Собор Le Sacre-Coeur виделся мне теперь диковинным восточным дворцом или мечетью, его византийские пропорции и формы излучали присутствие иного времени и пространства. Во дворе одного восточного посольства дети говорили на каком-то непонятном тысячелетнем языке, что лишь усилило разрушение реальности. Белые тюльпаны вытянутых книзу куполов собора, теперь видные в просвете улиц, стали казаться ещё более загадочными объектами внеземного происхождения. Необходимо было остановить эту коррупцию мира. Единственное, что я мог предпринять – это поехать в центр.