Однажды луна была так близко, так нахальна, что он не выдержал, схватил черепок льда и кинул вверх в заиндевевший круг. Черепок падал в чистом, текучем потоке морозного воздуха, лениво вертухаясь и шелестя, пока больно не врезался в плечо. И вмиг все изменилось. Все стало на место: позеленевшая луна, холод и, как подтверждение его реальности, клубочек застывшего пара у рта.
Сноп снега лился из перевернутой чашки уцелевшего уличного фонаря; внизу, в желтом круге, плескалась вода, так казалось… И это в феврале-то! Когда повалил фиолетовый снег…
В такие минуты приходили мысли об Ольге, вспоминались раскосые глаза, смолистые волосы и брови.
"Да, нелегко ей таскать Ирину в мороз-непогоду". За этой мыслью приходила другая - осторожная мысль-надежда, однако непрочная, как полоска рассвета.
Наступило, наконец, время, когда все скрытое - лишайники, желтые лютики, бледная немощная травка в стоячей ржавой воде - открылось. Проще говоря, неслышная работа земли, теплого воздуха и подземной влаги сделала свое дело.
Аверьян поднялся на носках, чтобы лучше разглядеть: земля так трудно освобождалась от тяжкого бремени зимы, что ему показалось, будто дневной свет вскоре исчезнет, и, охваченный внезапным волнением, он еще раз глянул на солнце.
У Великой Арктической Тишины каждый звук на счету. Влажные доски под ногами поют. То Бугель глотку прочистит, то пуночка чирикнет или тоскливо, голодно закричит бургомистр - крупная чайка в небе.
Ирка вышла ему навстречу, раскачиваясь, руки в стороны, словно пингвин. Снег топчет не глубоко - топ-топ-топ… Неуклюжесть от верблюжьего платка - пушистого и ласкового. "Бухх-ель, Бухх-ель", - говорит, словно звенит.
- Здравствуй, Ирка! Ну, что нового? Опять ничего? Кругом жизнь такая интересная, триста вторую лаву запустили, скоро премию дадут, а ты знаешь чем премия пахнет?! А?!
- А ты мне раньше что обещал?!
- Нет, Ирка, в магазине все конфеты кончились, ты вчера полкило ирисок съела, у тебя диатез будет.
- Жила долго не живет.
- Ладно, будь по-твоему, полезай в карман.
Он не смотрел, но слышал и чувствовал, как ползет рука в жесткий карман шубы, как шарит там по суровой подкладке, шелестя конфетными обертками. Но самое главное - это чувство прикосновения ручонки, радостное чувство.
"На мать похожа, - подумал он. - Глаза - как влажные сливы на коричневой веточке бровей…"
Аверьян долго играл с Ириной: то на Бугеля посадит ее, то снегом запорошит лицо. Девочка смеется, довольная. Бугель рядом скачет, радостно скулит, лает.
Вдруг Ирка остановилась, замкнулась в себе.
- Скоро мама придет, ругаться будет.
- Почему?!
- Не знаю… Она всегда ругается, когда ты приходишь, и плачет.
- Ну хорошо, мы у нее когда-нибудь спросим, отчего это она…
Но так и не договорил, услышал знакомые шаги.
- Ну, теперь держись, Ирина!
Даже не глядя, он мог бы все рассказать об Ольге, но не удержался и глянул: все такая же красивая, только скулы обтянуло да подбородок повыше стал, рот словно ниточкой вокруг обвязало, как видно - от дум…
На руднике "Пирамида" поговаривали, будто сама от мужа ушла; шахтерские жены языки чесали: "И что девке надо?! Мужик не горбатый - уже красавец, а тут денег куча! Что еще надо? А пьет - так нету мужика, чтоб не пил".
Она рывком подняла дочь, спросила:
- Что у тебя во рту?
- Конфета!
- Тысячу раз говорила тебе: не бери у чужих! Вот я тебе дома покажу!
- Ну зачем же так, Ольга? Разве ребенок виноват?
- Знаешь, заступничек, не твоего ума это дело, умник нашелся! Ну и гусь! Через ребенка действует! Актер! У, кобеляка! Посторонись. Вам женщина нужна для одного… - И зло повернулась к дочери. - А тебе последний раз говорю: не бери у чужих, а то поколочу. Понятно?
А Ирка думала так: раз обещала - значит не поколотит. Поэтому и не убоялась, крикнула:
- Аверьян! Когда солнце пойдем смотреть?!
Еще долго стоял Аверьян, отгородившись от всего, кроме обиды. Да Бугель заскулил, торкнулся в бок, так и пошли, хоть вместе, да одинокие.
Единственный двухэтажный дом на Пирамиде - в шахтерском поселке - стоит на деревянных "кострах", выложенных, как и все "костры", бригадой Ивана Козина. Умное дело "костер" - трещит кровля в забое, а "костры" упасть не дают, всю толщу породы на себе держат. Но нашлись умнее головы - использовать "костры" в строительстве домов. Обычный фундамент в мерзлоте не положить - размоет весной, осядет грунт, треснет дом и рухнет в конце концов. Так решили шахтерские "костры" под дома возводить, вместо фундамента: снег не задерживается, и только весной бесчисленные ручьи пробегают под днищем - сухота в доме, будто плывут люди в трюме большой деревянной лодки. Верхний этаж этой лодки занимает бригада Козина.
…Не комната - аквариум, где слова человеческие в табачном дыму плавают, как большие ленивые рыбы. Кравцова работа, третью соску во рту, как ребенок, держит и слова пускает такие же: легкие, невесомые, пус-то-по-рож-ние слова.
- Эх, кто бы спину растер?!
- Разболелся, черт? Давай разотру!
Лежат в комнате два лесогона, два дружка, Аверьян да Степан Кравцов, - больше некому. Комната крохотная - один на спине, вольготно; другой - на боку, калачиком.
Раньше такие картинки наглядные продавались - по силуэту можно характер было определить, очень удобные силуэты: заглянул в книжицу - и, что надо для себя, нашел. Рационально, удобно - думать не надо.
По такой картинке Степан Кравцов балда балдой, а для себя Аверьян картинку не нашел.
Потянулся Степан, крякнул, новую соску начал, старую - в угол и так, без видимой связи с прежним, продолжал:
- Бывало, Дуня, залетка медицинская, все удивлялась: "Ранка у вас пустяковая, а крови полно, словно у бугая". А потом добавит научно: "Давление крови, Кравцов, бывает двух родов, внутреннее и внешнее; которое переборет, то и получится - либо инфаркт, либо женитьба". - "Что это вы, Дунечка Ивановна, - либо то, либо другое. Лучше уж инфаркт, и не просите!" А она зажмурит свои китайские глазенки и снова за свое: "Кровь у вас застоялась, единственный коленкор - женитьба". А у самой бровки стрельк… стрельк… "Горячая кровь, как песок на пляже". И смотрит пристально в душу.
И вдруг переспросил обыденно:
- В Туапсе-то бывал?
- Бывал.
- Ну знаешь, значит…
- Что - знаешь?
- Ну, загорал небось? Сестра милосердия от ожогов лечила?
- Нет, не лечила!
- Ну, а какого черта там делал? - вскинулся Степан.
- Десять суток отсидел, а потом уехал.
- Как же, Аверьяша? Положительный - и десять суток, а?
- Да неинтересно все это.
- Расскажи!
- На пляже было ветрено. Никто не купался. Накат с моря. Вдруг волной мертвого дельфина прибило, ну а рядом мальчишка с отцом сидел, ну и бац камнем, бац в мертвого-то… Ну и не выдержал я и отцу по затылку тоже бацнул. В общем, скандал. "Разве так положено, гражданин, за дельфина - и по затылку?!" Вот и пришлось срочно уехать, милиционер толковый оказался.
- Ох-хо-хо, Аверьяша! Кончай, погубишь меня! Как же это?! Да ты хулиган, оказывается, а?! Завтра же перееду к другому напарнику, попроще. А то ты меня ночью ручищами чикнешь за Дуняшу. Ох-хо-хо, небось папашу искалечил, а?! Скажи по совести.
Аверьян, как бы не слушая, переспросил, словно вопрос был для него важен:
- Ну, а Дуняша? Что?! Не нравилась?!
- Нравилась, как не нравиться, просто красавица. - И вдруг с силой скомкал подушку, разозлился: - Ну и глупый ты, чего привязался? - И, помолчав, гордо, с вызовом, сказал: - Ихней сестры, что луку в огороде, а я, Степан Кравцов, один, в единственном роде.
- Вот именно, что в единственном! - подковырнул Аверьян. - Девушка, видно, хорошая была, зачем же не женился?
- Зачем! Зачем! - разозлился Степан. - Спать хочу, гаси солнце, кончай демагогию!
И повернулся лицом в подушку. Потом обиженно повернул голову и мирно спросил:
- Ну зачем мне хомут этот? А?
- Хомут-то при чем? Намек, что ли?
- А что Ольга? Также само, как любая женщина, да еще с приданым…
Аверьян заскрипел зубами, но сказал с расстановкой:
- Ну и дурак же ты, дурак! Понял?!
Аверьян отвернулся, как бы остановил время в нужной ему точке, и стал думать о другом.
"На земле снега белые, крыло чайки серое, море синее, трава зеленая. Откуда в природе такое многоцветье? Кто соединяет разрозненные частички мира, дает ему радость и торжество жизни? Если это солнце, тогда солнце есть надежда и любовь всего земного".
И ему стало очень приятно от неправильной мысли, будто солнце вращается вокруг земли, чтобы давать радость людям, а через это и всем трудящимся-одиночкам.
Лежа в темноте поверх одеяла грязноватого цвета, Аверьян смотрел в спящее, нахальное даже во сне, лицо Степана, и ему с опозданием захотелось приложиться рукой к квадратной голове дружка. Но в то же время он чувствовал, как волнами набегает мутное беспамятство, мысль неудержимо понесло в туманное, серое, бесцветное…
Он вздрогнул, засыпая.