Брагин старательно потер глаза, даже близоруко сощурил их, все равно не помогало: его взгляд постоянно ускользал в сторону от предметов. Он не видел ни эмалевых листьев тополя, ни стрекоз с прозрачной конструкцией крыла, ни кузнечика, одетого в зеленый капюшон, ни даже, чего проще, ромашки, стоящей одиноко, как балерина в короткой белоснежной пачке. Отныне объектом его зрения стала земля. Огромные распаханные куски земли предстали перед его взором, словно он находился над ней в состоянии полета.
Какая-то побудительная сила толкала его вперед. Он кружился по парку, но не находил себе места. Его тянуло уединиться и хотелось быть на виду у всех, бродить босиком по траве, собирать полевые цветы, петь, дурачиться и свистеть. Соединение холода и жары мирно уживалось в нем.
Брагин увидел группу людей, обступивших небольшую скалу с минеральным источником. Женщины зачерпывали воду и медленно пили, запрокинув головы, словно горлицы.
В середине группы стоял человек с воспаленным от бессонницы лицом. От его голоса у Брагина пересохло в горле.
- Посмотрите на эту мрачную землю, - сказал человек, протягивая руку вперед. - Она красна. Это земля Марса. Она также безводна.
Человек с грустными глазами чем-то нравился Брагину, но вместе с тем было жаль его, этой необходимости говорить в такой солнечный день о засухе и печали.
Высоко по небу полз крохотный двукрылый самолетик, похожий на стрекозу. Неприхотливый работник неба еще долго кружился в вышине, словно разрешал для себя какую-то замысловатую задачу. Брагин с завистью следил за ниточкой его полета. Он никак не мог освободиться от мысли, будто там, наверху, не металлическая машина, а сам пилот, распластанный в небе. Что-то в душе Брагина было сродни этому пилоту.
- Посмотрите на эту воду, - вновь услышал Брагин знакомый голос и поймал себя на мысли, что уже слышал его прежде. "Что со мной происходит?! Кажется, я уже был здесь раньше, значит, я хожу кругами".
Он посмотрел в сторону источника. Из его глубины медленно всплывали пузырьки, похожие на рачьи глаза.
- От этой воды сохнут цветы и деревья, - продолжал человек.
Брагин начинал привыкать к его голосу, но последние слова пробудили в нем острое желание действовать.
"Если это Марс, - думал Брагин, - значит, должны быть и каналы. Если же их нет, мы обязательно построим. Разве есть благороднее задача, чем строительство каналов на красной безводной земле… Люди будут пить воду, плескаться, заливать радиаторы машин, растить детей и дважды собирать урожай, сажать новые цветы и деревья. Вода будет многообразна, а ее ощущения бесконечны".
Брагин вспомнил женщину с удивительными глазами и почувствовал щемящую грусть.
Он нашел ее в плотной тени платана: узкое лицо было зеленоватым и бледным. Глаза ее округлились, и нечто веселое блеснуло в них.
- Вы ищете меня?!
Брагин смутился, потому что действительно искал ее, но отчего-то соврал. Однако женщина не поверила и рассмеялась Брагину в лицо.
- Кто вы? - спросила она весело и непринужденно.
- …Я строитель каналов, - продолжая думать о своем, пробормотал Брагин.
- То вы говорили, что милиционер, то…
- Что? Да, то есть я действительно работаю в милиции, - смущенно пояснил Брагин.
На ее лице появилась улыбка.
- Помните, в первую нашу встречу, у моря, вы тоже были обидчивы… Ну ладно, все равно, пойдемте купаться.
- Сейчас, - поспешно согласился Брагин, - только сбегаю за полотенцем. А как вас зовут?
- Маша.
Вечером, перебирая бурные, неожиданные, а порой непонятные впечатления дня, Брагин достал тетрадку. Разграфил лист вдоль, на две неравные части. На одной написал "я", на другой, большей, "она". Именно против этой, последней, записал следующую фразу: "Кто умеет так хорошо смеяться и плавать, брызгаться водой, бросать камешки в море? Есть только одна женщина…"
О себе же Брагин сочувственно написал: "Дурак".
Зал был белым. В центре потолка овально вырастал купол, вершина которого - бельведер - оставалась в полумраке и казалась ноздреватой и съедобной, напоминая круглую половину пирожного бизе. Этого забавного впечатления не могли изменить ни ряд дорогих красных кресел, ни темнеющая в глубине публика.
На освещенной сцене пел красивый бледный молодой человек.
Позади него, в глубине, стоял темный рояль с поднятым лаковым крылом, похожий на черного взлетающего жука. Сразу и не решишь, что создавало веселую атмосферу в зале. Может быть, то, что пел не кто-нибудь гастрольный, а свой товарищ - инженер Фальковский.
- Ура, Фальковский!! Браво, Юрочка!
Фальковский… Он появился в санатории вскоре после приезда Брагина, но за это короткое время стал популярным. Поговаривали о частых любовных связях, о его жене, красавице-занозе, не отпускавшей мужа далеко. Впрочем, относительно молодой жены делались только догадки, потому что говорили, будто он женат на богатой старухе.
Во всяком случае, никто не был более точен в оценках, чем сам Фальковский. "Вопрос о верности мужчины, - говорил он, - может ставиться только в одном плане… в плане измены".
За время пребывания в санатории к внешности Фальковского прибавилась полоска усов: тонкие, над самой губой, они повторяли изгибы чувственного рта, и порой казалось, что вверху две губы.
Чтобы освободиться от прилипчивой мысли, казалось, достаточно встряхнуть головой. Брагин так и сделал, однако все: и сахарный бельведер, и лаковое крыло жука, и темный зал - исчезло, а Фальковский остался, ибо он сидел тут, за обеденным столом, напротив. Закончив второе, Фальковский с видимым удовольствием тянул компот; он говорил, чуть растягивая слова:
- Вы милейший парень, Брагин, но не можете понять простых и естественных законов жизни. В природе существует определенная гармония, равновесие. Вот вам пример: тигр и олень. Вспомните оленя, Брагин. Он легок и стремителен, словно бежит по воздуху. Все его тело подчинено этой стихии бега. Упругая тетива мышц гонит его вперед. Но тигр рано или поздно настигнет его и съест. В этом жестокость, но и целесообразность природы… Мне жаль вас, Брагин. Вы не тигр. Маша не для ваших зубов. Один из нас должен непременно погибнуть, конечно фигурально. Я полагаю, что это будете вы… а я…
Брагин, не дослушав, отвернулся. Посмотрел в окно. Увидел черное небо и разбитое в осколках солнце.
"Наверное, будет дождь", - подумал он, тяжело переведя дух.
- Ну, в самом деле, - сказал Фальковский, - зачем вам, простому советскому милиционеру, понадобилась дочь раскулаченного Дранкина? Вы люди из разных миров.
Брагин хотел встать, но не смог возразить, не нашел, что ответить, ибо ему открылась горькая правда в словах Фальковского.
Часть дня Брагин провел в одиночестве.
После полудня он увидел Машу. Она была жизнерадостна и задириста.
"Да, пожалуй, прав Фальковский, - вяло, словно о ком-то другом, подумал Брагин, - я не тигр".
- Если ты будешь скучным, я сегодня танцую с Фальковским.
Брагин что-то ответил, он не помнил что, лишь увидел, как у Маши удивленно подскочили брови. Но лицо Брагина оставалось спокойным, словно эту глупую фразу произнес не он, а некто другой, который хотел ему помочь, но не знал как. Он вспомнил ощущение сна, то есть его неожиданную забывчивость и неясность…
Над заливом собиралась большая очистительная гроза. На краю черного неба тяжело ворочались тучи; сталкиваясь друг с другом, они высекали огромные искры молний. Эти минуты внесли временное успокоение в душу Брагина. Он со злорадством подумал о Маше и Фальковском - танцы отменили.
Вечером, сидя у раскрытого окна и вдыхая удивительный густой и тягучий воздух, пахнущий дымком, почувствовал острое желание пройтись. Он перекинул ноги через подоконник, и вязкое пространство сумерек увлекло его вдаль; там, как ему думалось, за декоративной синевой домов и деревьев скрывается его цель. Но если бы его спросили - какая, он все равно бы не смог ответить, потому что и дом, и садовая скамейка, и даже человек, идущий навстречу, могли быть ею. Брагин остановился внезапно, как если бы мокрой веткой хлестнуло по глазам. Маша! Удивляясь своей размеренности и спокойствию, Брагин подходил все ближе и ближе; они остановились друг против друга, пока любовная сила не соединила их в долгом объятии… Брагин гладил ее волосы, они блестели в мерцающем угольном свете ночи. Он смотрел в ее глаза, угадывая их на бело-матовом лице. Брагин поразился способности видеть их даже ночью.
Они шли, взявшись за руки, сквозь скользнувшую полоску света, прыгая через невидимые журчащие ручьи. Вверху, в круглых темных кронах деревьев, звенели цикады.
- Степа, мы где?!
- Еще не знаю.
- Что с нами будет, Степа?! Где солнце?! Его не было видно целый день… Мне страшно, Степа…
- Все будет хорошо!!
- Нет, нет, ты успокаиваешь меня, а сам не веришь, потому что это так очевидно; я вся дрожу, наверно я скоро умру.
- Машь, ну успокойся, вот моя рука, бицепсы, кулак. Чего же еще?!
- Глупый, разве я о себе! Вокруг меня словно тонкое, хрупкое стекло, дзинь - и нету; я думаю о тебе, как вспомню… становится страшно… Ну погоди, я сама… сейчас, все пройдет… - она успокоилась, опираясь на его руку.
Брагин все время чувствовал расстояние между Машей и собой, и, несмотря на то, что это расстояние стремительно сокращалось, все-таки тонкая перегородка оставалась между ними. Наконец он решился преодолеть и ее.
- Маша! А Фальковский?!
- Я целый день ждала твоего вопроса. Я ждала, когда ты спросишь об этом сам. - Женщина из кокетства хотела почувствовать свою силу и свободу, чтобы потом решиться на самый важный, самый главный шаг в своей жизни. - Я рассердилась на тебя.