Кока твёрдо сказала, что она одна дома с детьми. Дети спят, пугать их нельзя и она никого не пустит, двери не откроет и просит приходить только завтра днём.
Угрозы, грубые голоса и брань за дверью не стихали.
Все были ни живы, ни мертвы от страха. Детей поставили на колени в детской перед иконами, нянька тоже на коленях с ними: молились и плакали, просили Бога спасти от разбойников.
Бабушка и Паша метались между входными дверями и детьми.
Сколько времени продолжалось это ужасное состояние неизвестности, Надя уже не помнила, но скоро голоса на улице затихли.
И только тогда Надя поняла, что её любимая Кока победила!
Взрослые всю ночь не спали, ждали, не придут ли снова.
Утром выяснилось, что это не были официальные лица от властей, всё те же бандиты.
На следующий день отец Серафим успокаивал Коку:
– Да, трудные времена настали. Единственно скажу, дочь моя, надо смириться. Всё, что кипит внутри, от лукавого.
Власть без мыслей о высоком не имеет шансов, но церковь всегда была на стороне власти.
– От безбожников трудно ждать чего-либо хорошего.
– То, что не хотят помощи церкви, отделяют от себя. Ну что же? Жизнь покажет. От епископа слышал о каких-то обновлениях в отношении к церкви, пока не ясно.
Буду молиться, дочь моя, за тебя, твоих близких. Самое главное, что все живы, здоровы.
В августе 1918 года, по указанию новой власти, верхний этаж дома с парадным выходом на улицу был занят военным учреждением. Семью Петра Александровича в срочном порядке выселили на первый этаж. Это совпало с рождением седьмого ребенка – Веры. Надя помнила, как маму спускали вниз на носилках: ей ещё нельзя было вставать после родов. Внизу потолки были ниже, вся мебель и цветы сверху не поместились на первом этаже, пришлось её оставить на старом месте.
Все уже настолько привыкли к таким неожиданным изменениям в жизни, что воспринимали их вовсе не как беду, а скорее как очередное испытание. И даже отмечали, что теперь квартира требовала меньше дров, которые становились всё дороже.
Учреждение наверху ежедневно работало, незнакомые люди с улицы приходили и уходили через крыльцо.
Теперь семья Петра Александровича пользовалась входом со двора. Кухня теперь стала своеобразной столовой, она была достаточно просторная, с большой русской печью, на которой готовили пищу, двумя столами, высокой лавкой для мытья посуды, двумя шкафами.
Зима 1919 года была очень холодной. Третьего января Надя, как и все в доме, проснулась от ужасного крика: "Пожар! Горим!". Это был крик няньки, которая встала к маленькой шестимесячной Вере и вдруг увидела из окна лижущее дом пламя, услышала треск стёкол.
Ужас в глазах взрослых, бедных родителей и бабушки, был неописуем. Нужно было уберечь шестеро детей и попытаться что-то спасти из имущества. Они с измученными лицами кидались в дом и выносили в амбар и в погреб то, что попадало под руку: постели, одежду, бельё, посуду. Через какое-то время пришли на помощь родственники. Пожар не унимался, к этому времени лопнули почти все стёкла. Под видом спасения имущества вовсю шуровали и мародёры.
Дети почти совсем замёрзли и их отправили к ближайшим родственникам. Картина горящего дома была такой страшной и впечатляющей, что отчётливо осталась в глазах каждого до конца жизни.
Несмотря на активную деятельность пожарных, всем казалось, что дом сгорел дотла. Однако к утру пожар потушили, но первый этаж дома остался почти целым.
Родители и Кока не уходили со двора с момента начала пожара. Утром, с помощью родственников, они собирали уцелевшее от огня и осматривали комнаты. Исчезло много всякого добра из вещей, одежд, кухонных принадлежностей и посуды…
Пропали даже ложки, чашки, большие и малые кадушки. В суматохе кому-то удалось проникнуть в подпол, на крышке которого стоял тяжёлый буфет, украсть спрятанный там серебряный кофейный сервиз и ещё много дорогих вещей. Исчезло красивое мамино пальто, несколько платьев, бельё. Разорение было большое.
Но всё-таки жилые комнаты внизу не пострадали, обгорели только оконные рамы. В кухне уцелела печь: её можно было топить. Нужно было забить окна досками и сохранить то, что осталось.
Сгорело две трети верхнего этажа и вся крыша. Всё было залито водой. Для жизни дом был совершенно непригоден, но родители остались жить на кухне, около печи.
Детей роздали по родственникам.
Скоро выяснилось, что дом был подожжён начальником учреждения, который, в ожидании ревизии, пытался уничтожить компрометирующие его служебные злоупотребления.
Он был привлечен к суду, но о возмещении ущерба потерпевшей семье речи не шло.
С наступлением тепла вся семья вернулась в свое разорённое гнездо.
Дом имел очень жалкий вид. Без крыши, с обгорелыми закопченными стенами и пустыми проёмами вместо окон со стороны улицы.
Надя сидела и плакала, глядя на дом с улицы. Он казался ей присевшим на задние лапы страшным медведем.
Починили кое-что как могли, поселились, но настоящей крыши в доме не было около двух лет. Дождь проникал сквозь потолок, в комнатах приходилось расставлять все имеющиеся тазы и корыта.
Мама и Кока ходили с тряпками, ежеминутно выжимая их.
Потолки пропитались сыростью, штукатурка местами отвалилась, стены по углам зазеленели. Зимой было очень холодно.
А мама тогда ждала шестого ребенка. В декабре 1919 года родился здоровый крупный мальчик Миша.
Сложное время продолжалось. Ремонту дома даже своими силами мешали нелепые препятствия. Дело в том, что дом после национализации перешёл на баланс Горкомхоза, по его расценкам семья Петра Александровича исправно платила за своё проживание.
После пожара Горкомхоз обязан был отремонтировать дом или предоставить семье новую квартиру. Но ни того, ни другого он не мог сделать из-за отсутствия средств и свободного жилья.
Прошение Петра Александровича с предложением отремонтировать дом своими силами, используя стройматериалы из надворных построек, власти нашли подозрительным. Не очень решительно, но папа продолжал писать прошения о ремонте хотя бы крыши. И только года через два пришёл ему официальный отказ.
К этому времени папа устроился работать счетоводом на толевый завод. Директор завода, узнав о полуразрушенном доме Петра Александровича, предложил ему восстановить за счёт завода второй этаж, заселить его нуждающимися в жилплощади заводскими рабочими и служащими с условиями оплаты по расценкам Горкомхоза.
Папа согласился, да и мог ли он не согласиться со своим доверчивым характером: в конце концов, это было доброе дело. Через некоторое время дом наполнился новыми жильцами и стал похож на муравейник. Наверху было семь комнат, в каждой жила отдельная семья. Никто, конечно, за жильё не платил.
О ремонте нижней части дома Пётр Александрович попросить директора постеснялся.
Может показаться парадоксальным, но его порядочность и скромность оберегла семью от многих, ещё больших несчастий.
При финансовой проверке завода директора, проявившего смелую социальную инициативу, сняли с работы и упекли в тюрьму. Жильцов оставили в доме. Претензий же к Петру Александровичу со стороны властей не было. Несмотря ни на что, какая-то неведомая сила справедливости оберегала его и семью.
После пожара мама однажды увидела своё красивое пальто на какой-то женщине в городе. Было очень неприятно, она даже всхлипнула, но так и не решилась обратиться к властям.
Значительно реже, но были и примеры искренней благодарности.
Еще в молодости папа на военных сборах познакомился с крестьянским пареньком, который, как он рассказывал, очень помог ему обрести самостоятельность. Они подружились. Паренёк признался ему, что мечтает построить собственную мельницу. Папа посоветовался с родителями и дал ему сто золотых рублей. Мельница была построена и начала исправно работать. Когда его друг принёс долг, папа отказался, сославшись на Евангелие: "И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим!".
И в голодные 20-ые годы, когда нередко приходилось часами перебирать и очищать сорную пшеницу, чтобы испечь несколько лепёшек, этот, уже взрослый мужик, привозя на городской базар картошку, всегда останавливался около дома Петра Александровича и весело, с шутками и прибаутками, сгружал несколько мешков отборных клубней для семьи. Никаких денег он никогда не брал, только с радостью обнимал папу, а когда его не было дома, крестился с поклоном и желал всем здоровья.
Время шло. Город жил натуральным хозяйством.
В семье Петра Александровича тоже была корова, куры, была волшебная яблоня в саду, которая обильно плодоносила каждый год, ещё несколько кустов смородины и терновника. Овощами кормил приусадебный огород. Подросли ещё пять яблонь, на них появились яблоки. Однажды утром в сад пробрались с улицы козы и обгрызли на них кору.
Надя помнила горькие слёзы мамы, когда пришлось рубить загубленные деревья.
В 1922 году случилось несчастье с Георгием Александровичем.
Совсем недолго после национализации удалось ему пожить в трёх небольших комнатах нового отстроенного дома.
Жили они с женой дружно: оба – образованные современные люди. Александра Ивановна увлечённо работала в городской школе, вела факультативы по многим предметам.