Двухкомнатная квартира Леона Кафа была заставлена столами, столиками и тумбочками, на которых размещались компьютеры, окруженные стопками бумаг. Компьютеры были утыканы флешками, стены увешаны диаграммами, графиками и фотографиями. Взгляд Софьи остановился на фотографии в застекленной рамке.
– Это я?
– Это ты пятнадцать лет тому назад.
– Ты меня фотографировал?
– Да.
– Такое впечатление, что я попала в издательство, а не на квартиру.
– И в Америке, и здесь мне приходится много работать. Выпить хочешь?
– Я пойду в душ.
Из душа Софья Николаевна вышла укутанная полотенцем.
– Ты что, спишь на этих бумагах?
– В большой комнате у меня отгорожено нечто вроде спальни, – Леон взял Софью за руку и повел за ширму.
– Вообще-то в постель женщину несут на руках, – Софья стала расстегивать на Леоне рубашку.
…Когда Софья уснула, Леон, не одеваясь, подошел к столику, включил ноутбук и стал стучать по клавиатуре. Он не заметил, как сзади подошла Софья. Она обняла его за шею.
– Что пишем?
– Сценарий. Сюжет резко изменился. Решил писать без соавторов.
Софья прочитала страницу на дисплее.
– Пиши, пиши. Ах вот какой ты меня видишь! Но со стороны виднее.
Леон услышал, как за его спиной что-то тяжело упало на пол. Он оглянутся. Софья лежала по полу, раскинув руки в стороны. Глаза ее были закрыты. Леон опустился на пол рядом с Софьей и стал ее тормошить.
– Соня, что с тобой? Поднимайся!
Софья подняла голову, открыла глаза, посмотрела на Леона мутным взглядом и что-то прохрипела. Потом ее глаза закатились, а голова бессильно упала на руки Леона.
Леон позвонил Илье Ильичу. Трояновский внимательно его выслушал.
– У Абакумовой сильнейшее переутомление, – ответил он Леону, – Писать столько, сколько пишет она, не под силу ни одному нормальному человеку. Я знаю клинику, где ее приведут в себя, а вы, Леон, ее туда сопроводите.
– Я не смогу сопровождать Софью.
– Значит, ее настоящее имя Софья? А ее настоящей фамилии ты, Дон-Жуан хренов, конечно же, не знаешь?
– Абакумова.
– Понятно. Ты с ней заодно.
Глава 13. Врата в мозг
– Ну, как ты себя чувствуешь? – услышала Софья знакомый голос. – Открой глаза. Я же вижу, что ты уже проснулась и меня слышишь.
Софья открыла глаза и увидела Николая Павловича Соколова.
– Ты? – удивленно спросила она. – Где я?
– В Институте психоневрологии.
– А что я здесь делаю?
– Тебя привезли сюда в тяжелейшем состоянии в результате психического срыва. Тебе надо восстановить силы. Ты проспала двое суток и пришла в себя после капельницы с витаминами, общеукрепляющими и комплексом минералов.
– "Скорую помощь" вызвал Леня Кафарский?
– А кто это?
– Мой новый друг. Работает в американском издательстве.
– Нежкову позвонил директор московского издательства "Равнина" Трояновский и сказал, что ты лежишь без сознания и тебя надо спасать. Нежков выслал за тобой машину с бригадой врачей, и тебя привезли сюда.
– Значит, Трояновский и Нежков друзья? И давно они знакомы?
– В 1983 году, после публикации во Франции книги Трояновского "Кремлевская стена", его тут же определили в Институт психоневрологии с диагнозом "параноидальный бред". Из Москвы его перевели подальше от любопытных глаз – в добываловскую больницу, где главврачом был я. И перед Ильей Ильичом встал выбор: либо написать покаянное письмо о том, что книгу "Кремлевская стена" он написал, находясь в периоде обострения параноидальной шизофрении, либо пройти у нас курс усиленной терапии, после которой он забудет даже слово "мама". Письмо он написал и выступил с ним по радио. Мы выписали его из больницы с правом работать в издательствах, но с обязательством периодически осматриваться психиатром в Институте психоневрологии. Не будь дураком, Илья Ильич Трояновский написал брошюру, иллюстрированную цветными фотографиями, об академике Нежкове и о возглавляемом им Институте психоневрологии. Она издавалась в нескольких странах. Так Трояновский заслужил покровительство Нежкова.
– Понятно. А ты что делаешь в Москве?
– Когда я уволился из добываловской психушки, Нежков пригласил меня в свой институт заведующим отделением острых психических состояний.
– Значит, ты мой лечащий врач?
– Да. С тобой хочет поговорить сам Владимир Андреевич.
– Когда?
– Сегодня. Он не любит откладывать неотложные дела на завтра.
– А разве разговор со мной – это неотложное дело?
– Возможно.
– Вы здесь всех больных держите в отдельных палатах?
– Нет, не всех. Но не мог же я положить тебя в одной палате с психами в стадии обострения. Да и Владимир Андреевич не смог бы с тобой разговаривать при них.
– Может, для разговора с ним меня сюда и привезли? А, Коленька?
– Соня, ты всегда была сообразительной девочкой. Я – ученик Нежкова, ты – моя ученица. Значит, ты принадлежишь к психиатрической школе Нежкова. Но ты считаешь его ретроградом, самодуром и борцом с прогрессом. Поверь мне, что он намного умнее и современнее, чем ты думаешь. Сейчас тебе принесут обед, а потом к тебе зайдет Владимир Андреевич и вы с ним обо всем поговорите.
Николай Павлович вышел из палаты. Походка его была по-прежнему легкой и энергичной.
После обеда Софья уснула.
Разбудил ее скрежещущий голос.
– Не хочется будить вас, Софья Николаевна, но разговор с вами я тоже не хочу откладывать.
Софья открыла глаза и увидела словно вырезанное из мореного дуба лицо Владимира Андреевича Нежкова.
– Здравствуйте, Владимир Андреевич.
– Здравствуйте. Рад, что вы меня узнали.
– Вас ни с кем не спутаешь.
– Вас, пожалуй, тоже. Но вы истощили свою незаурядную нервную систему. Вас доставили сюда в бессознательном состоянии.
– А может, кто-то умело ввел меня в это состояние?
– Излишняя подозрительность так же вредна, как и беспечность. Вы сами себя в него и ввели, ибо наибольший враг человека – это он сам. Вы работали на износ, на пределе человеческих возможностей. Вы одновременно занимаетесь медициной, разработкой новых лечебных методик и литературой. Да еще и монографию по лечению острых психозов пишете. Такая нагрузка не каждому коллективу под силу, не то что одному человеку. Вам помощники нужны. Умные, верные и умелые помощники.
– Откуда вы знаете о моих делах?
– От ваших же друзей.
– Друзья не доносят.
– Еще как доносят. А вы верите в дружбу?
– Верила.
– Сбиваться в кучку, называемую друзьями, – это удел слабых и неуверенных в себе людей. Дружат от скуки, от страха и от одиночества. Рано или поздно дружба окрашивается соперничеством, завистью, предательством и подлостью. Самые большие враги – это бывшие друзья. У сильных людей друзей не бывает, у них могут быть последователи, соратники и ученики. Но ученики даже хуже друзей, потому что друзья предают тебя в молодости, когда еще есть силы с ними бороться, а ученики предают тебя в старости, когда сил уже нет. И проливая крокодильи слезы на могиле учителя, ученик клянется продолжить его дело, ворует его же идеи и выдает их за свои. А вы сильная, талантливая и добивающаяся того, чего хотите. Если вам кто сейчас и нужен, то это покровитель. Настоящий покровитель сам выбирает, кого ему взять под свое крыло. Вы очень напоминаете мне меня же в молодости. Я тоже увлекался разными, иногда диаметрально противоположными идеями, искал, находил, терял, очаровывался, разочаровывался. В друзьях я разочаровался давно и уже давно никому не верю.
– Почему же вы, никому не веря, начали этот разговор со мной? Я что, исключение из ваших правил?
– Чтобы укрепить свой институт, я стараюсь привлечь в него молодых талантливых психиатров. Я хочу и вас пригласить к себе. Мой учитель, академик Неман, тоже выбирал себе учеников из клинических ординаторов, которые учились в его институте. Заметил он и меня – выходца из детского дома. Я был тогда молодым врачом и под его руководством в двадцать шесть лет защитил кандидатскую диссертацию, а в тридцать четыре года уже стал доктором наук. В тридцать пять я сменил учителя и стал директором Института психоневрологии. Сквозь оболочку хулигана, вора, уличной шпаны мой учитель разглядел во мне будущего ученого и организатора науки.
– А правда, что вы его…
– Что я его предал? Нет, я просто выступил на партийном собрании и искренне упрекнул Рудольфа Александровича в чрезмерном увлечении модным на западе психоанализом, который льет воду на мельницу международного империализма и классово нам чужд. И этим я спас Немана. Его отстранили от руководства за некомпетентность и пропаганду чуждого нам учения, но не осудили. И он получал оклад консультанта. А психоанализ я критиковал искренне, потому что изучил и освоил его не хуже самого Фрейда. Уже тогда я видел все его недостатки – громоздкость, сложность, крен в сторону секса, заумность, расплывчатость и вследствие этого неполную достоверность. Фриц Перлз тоже критически относился к психоанализу Фрейда, из которого сам же и слепил свою гештальт-терапию, мобильную, изящную и легкую.
– А вы создали не менее изящную вялотекущую шизофрению. Браво! – Софья захлопала в ладоши, карие глаза ее при этом загорелись.
На маскообразном лице Нежкова появилась снисходительная улыбка.