ЧЕКИСТ
Чекист Гоша оказался шофером с Байконура, которого, чтобы пропустить керосиновоз в зону старта, оформили в младшее звание КГБ.
Он болел сердцем, и поэтому врачи не ставили ему уколов. Чекист сидел в больнице без лечения и ждал, когда пройдет обострение.
Гоша поссорился с женой и топором открыл ванну, в которой она заперлась. Жена вызвала психиатричку, и так как чекист был в больничке не раз, то его быстро оформили и забрали.
Гоша любил по ночам лазить по тумбочкам и забирать сладкое и чай. Чтобы пациенты не заметили, он перепрятывал найденное в карманы собственного спортивного костюма и в свою тумбочку.
Один раз я поймал Гошу ночью, но ничего не сделал, потому что было ему шестьдесят пять лет и у него болело сердце.
Чекист любил вечером сесть в комнате отдыха на диванчик возле меня и рассказывать про спутники и ракеты, которые он запускал.
Его керосиновоз гордо подъезжал к ракете, вливал в нее керосин, и ракета стремительно летела к звездам сквозь мглу пространства.
Один раз на старте произошел взрыв, и у Гоши заболело сердце.
РАССКАЗ
Вчера мне удалось написать один рассказ, который отдаленно напоминал то, что было до болезни. Я до сих пор не могу понять, случайно это или же надо сказать спасибо Алексею Ароньевичу.
Алексей Ароньевич стал со мной добр и подолгу рассказывает различные истории из практики. Недавно поведал про пациента, любившего бить морды тайной полиции. Пациент работал в секретном КБ и его каждый раз отмазывали.
Но один раз он был в Большом театре и побил очень влиятельное лицо из тайной полиции, так что пациента упекли в острое отделение на год, где он и умер.
Его же сотрудникам в КБ пришло важное исследование, и никто не мог его выполнить. Тогда сотрудники полезли в бумаги пациента и нашли решение. "Такое вот предвидение будущего", – говорил Ароньевич и, преисполненный любви, разводил руки в разные стороны, как бы обнимая всех своих шизиков.
СНЯТИЕ УКОЛОВ
Через два месяца мне сняли уколы и оставили только таблетки. В час раздачи за таблетками очередь. Все стоят к столу с пластмассовыми стаканами с водой, набранной из-под крана, и кидают в нутро выдаваемые сестрой кружочки. Потом надо раскрыть рот и показать его медсестре, чтобы было видно, не спрятал ли я таблетку под язык или же не выплюнул ее на дно стакана.
Когда сидишь без уколов на таблетках, то обдолбанность мозгов меньше, и поэтому можешь играть в различные игры. В домино, в шашки и в шахматы.
В шахматы я играл с управдомом. Управдом был нормальным мужиком, но когда его снимали с тяжелых доз, то у него начинали расти водоросли с потолка. Он ходил и смотрел наверх, а пациенты ржали и вызывали старшую сестру.
Я не любил, когда смеются над управдомом. Когда у него начался приступ, то санитары надавали ему подзатыльников, а мне стало казаться, что все управляют мной и зомбируют. Я побежал к врачу, и мне вернули уколы.
ПОДРОСТОК-АЛКОГОЛИК
Подросток-алкоголик жил с бабушкой и был взят за то, что пристрастился к бражке, которую настаивала старушка. У подростка не было родителей, потому что они еще в его детстве исчезли.
Когда он перебирал старухиного зелья, то его направляли на принудительное лечение в 13-ю, где подросток был самым прилежным и самым безотказным работником. Только и слышалось от санитарок изо всех углов: "Алешенька, помой пол в коридоре. Алешенька, принеси баки с едой. Алешенька, присмотри за ванной, я там воду открыла". Иногда казалось, что подросток когда-нибудь вырастет и вломит всем санитаркам по самое не горюй за эксплуатацию детского труда.
Бедой алкоголика было то, что он не любил стирать носки, а бабушка ходила к нему очень редко и приносила ошметки и огрызки.
Стоило Алешке где-нибудь сесть, как от него отворачивались друзья и соседи. Мы с чекистом часто боролись с Алешкой, напирая на его патологическую любовь к ближнему. Мы ловили подростка-алкоголика ночью и говорили, что из-за вони не можем спать. После этого еще долго раздавался плеск холодной воды в ванной. Это наш Алешка старался ради друзей.
РАБОТА ЗА ЕДУ
Большинство медсестер и санитаров работают за еду, потому что зарплата очень маленькая. Пищу они принимают от котла сумасшедших. Те, кто возится с обедами-ужинами-завтраками, еще немного имеют от того, что уменьшают порции и недодают штучный продукт. Ну, там, масло, кусочки сахара, джемы, вареные яйца. После смены они берут сумки и везут еду домой детям и мужьям на электричках, потому что в основном сестры и санитары из Подмосковья: Егорьевск, Клин, Пушкино.
Санитары также подрабатывают тем, что говорят родственникам вновь попавших больных, что если им позолотить ручку, то они разместят бедолагу в самой лучшей палате самого лучшего отделения, хотя от них это решение не зависит. Решение принимает комиссия врачей из трех человек, которая разглядывает и расспрашивает шизика при приеме и выносит решение о его помещении.
Еще медсестры забывают при выписке отдавать больным продукты из холодильника и сигареты из шкафа.
Мне всегда было жалко сестер, и я делился с ними пищей, которую приносили жена и родственники, а еще подарил Маше коробку шоколадных конфет с ликером, за что удостоился от чекиста звания "идиот".
ВЫЗОВЫ К ВРАЧУ
Меня почти перестали вызывать к Алексею Ароньевичу. Наверное, я перешел в разряд выздоравливающих. При встрече со мной врач только кивает и спешит куда-то к более тяжелым и более сложным пациентам. Один раз Алексей Ароньевич притормозил возле меня и спросил, каковы мои литературные успехи, но похвастаться мне было не чем.
Алексей Ароньевич качал головой и говорил: "Мы прекрасно можем и в обычном состоянии без болезненных подъемов настроения достигать того, что нам необходимо. Для этого нужно усердие и вера в действенность медицины".
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ГЕНА
На улице май, и меня стали отпускать во время обеденного сна гулять на улицу. Я делаю небольшие подарки сестрам, и они открывают двери. Весной хорошо ходить по территории больницы или сидеть на лавочках, которые не в клетках, а возле асфальтовых дорожек. Я выхожу в спортивном костюме и не имею вид сумасшедшего.
Один раз со мной заговорила молодая красивая девушка, которая до этого долго пыталась обратить на себя внимание. Девушку я потом разочарую. Она придет на прием в наше отделение к своему брату Прокатчику, увидит меня и поймет, что я тоже сумасшедший.
Возле нашего корпуса стоит корпус женский, в который приходят посетители. Они стоят внизу на земле, а больные с ними переговариваются из окон.
Часто появляется полноватый мужчина средних лет и кричит: "Оля", а сверху высовывается красивая дама и отвечает: "Я люблю тебя, Гена". Это все что она говорит, даже когда Гена задает вопросы: "Что ты ела?" или "Как ты спала?" Через какое-то время мужчина горестно уходит, а вслед ему несется: "Я люблю тебя, Гена!"
ПОД ТОКОМ
Когда тебя хотят выписать, то направляют на токотерапию. Укладывают на кушетку с ногами, подключают электроды и бьют слабым током. Так как нервная система расшатана, то с трудом выдерживаешь время сеанса. Лежишь и считаешь про себя, а потом громко кричишь: "Пора снимать, пора снимать!" – хотя это делать не полагается. Врач должен самостоятельно подойти и снять электроды.
Еще в отдельной комнате в специальном аппарате делают воздушный коктейль из шиповника. Пьешь, его пьешь – одни мелкие пузырьки. Ничего не чувствуешь, а вкус есть.
После токотерапии можно опоздать и побродить по территории больницы. Пройти мимо пищеблоков и стаи собак размером с теленка. Дойти до складов и полежать в зеленой траве. Понаблюдать за окнами женских корпусов.
ПРОБНАЯ ВЫПИСКА
Ко Дню Победы меня решили отправить домой на три дня, потому что я уже давно не бузю. Когда человека отправляют из больницы на длительный срок, то ему ставят долгоиграющий укол – двухнедельный или месячный. Такая штука позволяет шизику справляться с перепадами настроения и гарантирует врачу, что если пациент не пьет таблетки, то ничего страшного в ближайшие дни не произойдет.
На улице я не могу ходить без темных очков, потому что весеннее солнце режет глаза. На работе все были рады меня видеть, так как только руководство знает о больничке. Руководство спрашивает, когда я выйду на работу, но я с трудом пишу и не могу сосредоточиться на одной мысли, хотя о галлюцинациях речи не идет.
По утрам и вечерам пью таблетки, которые дали с собой. В основном смотрю ТВ и веду растительный образ жизни. Даже ремонт доставляет не радость, а мучение.
ЖИЗНЬ
После пробной выписки меня так и не вернули в больницу. Я сижу дома и пытаюсь чем-то себя занять, потому что работать не могу. Когда начинаю работать, то все движения мне даются через силу, а таблетки Алексея Ароньевича не помогают.
По вечерам я сажусь за письменный стол и пытаюсь писать рассказы. Иногда мне кажется, что примерно один из пяти рассказов написан в старом стиле, который был у меня до болезни, и я радостно бегу к жене, чтобы показать свой успех. Мы распечатываем удачный рассказ, а жена его редактирует и посылает в "Новый мир".
Жена так и работает на моем месте в банке. Каждое утро она на автомобиле ездит в офис, а вечером возвращается. К этому времени я варю борщ и накрываю на стол. Иногда летом по выходным мы ездим за город на шашлыки, слушаем веселую музыку, а я ловлю рыбу.
Мои родственники – папа, мама, братья – очень любят меня и приходят в гости. Они приносят подарки и устраивают пир. Я только ем, но алкоголь не пью. Алкоголь мне запрещен, потому что я пью таблетки.
В ЦЕРКВИ
Один мой приятель-шизофреник лечит свою болезнь псалмами и молитвами. Встанет утром в шесть и раз пятьдесят прочтет что-нибудь. Ему помогает. Он пишет стихи, рассказы и картины и разносит их по церквям, где прихожане и батюшки его хвалят. Он, в отличие от меня, не пьет таблетки и считает, что его спасает вера.
Когда я совсем отчаялся в том, что смогу снова писать, то позвонил к нему и сказал: "Миш, давай я схожу с тобой на литургию", – и он согласился и ждал меня утром на "Пушкинской" в центре зала.
Потом я два часа стоял на службе, принял причастие, а священник говорил проповедь про таблетки, которые не действуют, и про спасение молитвами и постом.
Позже я пару раз брал у Миши молитвенник, но молитвы, записанные на церковно-славянском языке, трудны для понимания, а самое главное – веры в то, что слова могут помочь мне вернуть манеру письма, не было. Я полагаюсь на маленькие горькие кругляшки и уколы, которые практиковали врачи.
ЭПИЛОГ
Когда я прихожу в больницу, то больше всего огорчаюсь, что вижу старых знакомых. Толстого Сережу, поклонника Бодрийяра, чекиста.
Они подходят ко мне и спрашивают:
– Чего пришел?
– К Ароньевичу.
– На прием или просто так?
– На прием.
– А ты работаешь?
– Работаю.
– Кем?
– Писателем.
– Угу, – говорят они и идут, шатаясь, по коридору дальше, чтобы занять свои кровати или успеть на обед. Они находятся в больнице годами, потому что при уменьшении дозы у них начинаются галлюцинации, страхи или бредовые идеи. Их только иногда направляют в санаторное отделение, а потом опять возвращают.
Я их очень люблю, и мне их так жаль, что слезы наворачиваются.