* * *
Зэк попробовал подняться на следующий день после посещения доктора: очень захотелось есть. Чашка с баландой и пайка хлеба находились под дверью.
В продолжение часа, а то и более, он осторожно спускался с нар, но в конце концов треснулся лицом о бетонный пол. Баланду он всё же выпил по-коровьи, опустив в чашку потрескавшиеся губы, заглатывая вместе с кусками переваренной селёдки сгустки собственной крови из расквашенного носа. Всё делалось по-животному терпеливо, и язык плотно облегал каждый бугорок на дне чашки, когда он вылизывал предполагаемый жир.
Пайку заключённый взял в зубы, с ней и полз к нарам, чувствуя грань утомлённого сознания и не переставая думать, что сейчас он начнёт видеть сквозь закрытые веки. Зэк этого не хотел, он просто боялся страхом дикаря, увидевшего электрическую лампочку, предпочитая жить в земном, низменном измерении, без чудес и всяких других не осиленных мозгом потрясений.
"Надо жить своей жизнью, этой вот, той, которая есть", - убеждал себя 753-й, не замечая, как выпала изо рта пайка сухого хлеба. Тогда он наклонился и выкусил из неё маленький кусочек. Усилие оказалось лишним…
Открыв глаза, заключённый увидел перед носом яловый сапог.
- Яка ж людына настырна, - сокрушался где-то вверху Григорий Фёдорович. - Столь кровищи потеряв, абы нажраться.
Голос его уже не был тем вкрадчивым, приторно сладким голоском, каким он обращался к нему в первое знакомство, и потому Упоров решил - старшина не пустит в ход молоток.
Пидорко с сержантом бросили его на нары. И сержант сказал:
- Здесь всегда селили каких-то ненормальных.
Пидорко по привычке насторожился, спросил с интересом, чтоб подзадорить сержанта:
- С чего ты взял таку глупость?
- Ну, как же! Помнишь того, за которого твой земеля пострадал?
- Умничал много, вот, как ты, - похолодел лицом и голосом Пидорко, развернувшись, пошёл по коридору, твёрже, чем всегда, чеканя шаг.
- Да я же… Просто так я, - мямлил ему вслед растерявшийся вконец сержант и даже плюнул с досады, услыхав слабый стон очнувшегося зэка. - Пропади ты пропадом, козёл!
У Пидорко был повод обидеться. Полгода назад в этой камере содержался генерал НКВД. Большой, изнеженный номенклатурной столичной жизнью человек с одним и тем же отработанным на многочисленных допросах властным выражением лица. Он даже плакал сурово, когда его допрашивали самого.
Старший надзиратель шестого блока старшина Коротич генерала боялся и потому сочувствовал. Однажды, засидевшись у своего преданного подручного Пидорко, он распахнул душу перед тем, кто был и тих, и кроток, и послушен…
- Такого чоловика загубылы мабуть без вины, - Коротич вытер рот рукавом гимнастёрки. - Ты глянь, Григорий, який сановитый. Я к ему пидходыть робею, а его… ошибка произошла, самый настоящий произвол!
Пидорко по-уставному кивал головой, слушал внимательно, чтоб той же ночью изложить содержание совместной пьянки на листке, вырванном из школьной тетради дочери. Безграмотно, но с чёткой мыслью - старший надзиратель усомнился…
Днём позже утративший бдительность Коротич валялся в ногах начальника тюрьмы Челебадзе, рассказывая ему свой послужной список:
- Двадцать рокив верою и правдою. Три раны от беглецов имею, две медали за боевое отличие.
- Какое, говоришь, отличие, дорогой? - не прекращая чистить ногти, весело спрашивает полковник, сам вручивший награды старшине.
- Боевое, товарищ полковник!
- На фронте, значит, отличился?
- Ни! При задержании беглых злыдней. Усю банду политических одним махом. Лично наводил.
- А знаешь ли ты, дорогой, где работаешь?
- У турми особого назначения, для особых врагов народив.
- Что такое турма? - пытал, испытывая внутреннее удовольствие, кутила и бабник Челебадзе.
- Ну… это, как это говорится, - морщит лоб Коротич, - крепкий, крепкий дом, где самые ярые злыдни сидять.
- Неточно, дорогой, - улыбнулся старшине полковник - Очень даже приблизительно. Турма - место наказания и исправления особо опасных преступников. Как же ты будешь исправлять, Коротич, преступников, когда сам не веришь в их виновность?!
- Верю я! Ей-богу, верю! Дайте возможность исправиться!
- Дадим, - чёрные оливы полковничьих глаз сбросили ленивую поволоку. В них появился хищный блеск. - Мы не звери. Дадим тебе возможности.
Ухоженными руками полковник пошевелил папку с личным делом Коротича.
- С завтрашнего дня заступаешь на дежурство. Старайся. Вон преступники исправляются и тебя исправим. Твой 571-й вчера умер, когда узнал, что ты ему сала не принесёшь. Это ж надо додуматься: врага народа салом кормить!
- Виноват, товарищ полковник!
- Ладно, я человек не злопамятный. Иди. Можешь поздравить Пидорко с повышением: теперь он - старший надзиратель. Достойный, преданный делу чекист. Ты как думаешь?
- Так точно, товарищ полковник. Мой ученик.
- Товарищем гордишься? Это хорошо…
* * *
Выздоравливал 753-й медленно, но через десять дней, как распорядился доктор, заключённого перевели на общий режим, и каждое утро он был обязан поднять нары, проводя время до отбоя на ногах. Видеть с закрытыми глазами Упоров перестал окончательно, страх его тоже покинул, и он старался не ворошить прошлого, только боль продолжала сопровождать каждое движение. Однажды он подумал - нет нужды жить в таком неловком состоянии, есть нужда его изменить. В общем, как получится. Даже если боль тебя доконает, это всё же лучше, чем ничтожество и бессилие.
Первый момент новой жизни едва не стал последним и не положил ей конец. От резких движений внутри образовалось так много боли, что, казалось, она имеет огромный вес и давит им на все органы сразу. Зэк сделал паузу, а когда чуток полегчало, продолжил приобщение к движению. Усмирённые болью помыслы не погоняли тело. Руки легко взлетели над головой и так же мягко опустились на бёдра, лёгкие с хрипом втянули в себя пахнущий железом воздух. Движение повторялось до тех пор, пока не возникало головокружение и не оставалось сил бороться со слабостью.
Он поклялся себе, что не произнесёт ни одного слова до того дня, когда отожмётся от пола сто раз.
- Сто! - повторил заключённый вслух для пущего самоутверждения и замолчал.
Руки трещали в суставах, полосатая роба прилипала к мокрой спине. Зэк трудился, с воловьим упорством раскачивал себя как человека, готового совершить великий подвиг или великое сумасбродство.
Как-то ночью ему приснилась женщина. Упоров говорил с ней, затем она требовательно обняла его, а он оказался не в силах ответить на её страсть, сидел с опущенной головой, точно потерявшийся скопец…
- Утрудился, соколик! - ёрничала женщина, похожая голосом на ту случайную, оказавшуюся с ним в бане на Хабаровской пересылке. Они так ничего и не успели, помешал настырный дежурный, и женщина явилась в сон, чтобы высказать ему свою обиду. Уходя, она сказала: "Больше не приду".
Зэк проснулся в плохом расположении духа и всё пытался угадать, к чему бы ей его тревожить. А гадая, краснел.
В тот день он отжался девяносто раз. Долго не мог подняться с холодного пола…
* * *
- Что 753-й? - спросил у старшины Пидорко лейтенант Казакевич.
- Молчит. Так, прикидываю, полгода не разговаривает. Заметил за ем одну странность.
- Я вас слушаю, Пидорко! - поторопил начальник шестого блока.
- Отощал, как гонный волк, а телом вроде укрепился.
- Это всё?
- Та ещё одна странность, говорить неловко.
- Онанирует? Валяйте, рассказывайте, я ж не девица. Я - ваш начальник и должен знать всё о заключённых.
- Зараз подкрался я к глядунку. Та в аккурат было в четверг, да, в четверг, сосед баню топыв. Глянул тихонько, а вин стину кулаком дубасит. Открыл глядунок. Думаю - померещилось. Трохи переждав, шасть ище… Дубасит! Мабуть, умом подался? По времени - пора…
- Есть опасение - может повредить стену?
- Шуткуете, товарищ лейтенант. Таку стену гаубица не пробье. С ума спрыгнул.
- Запретить ему сходить с ума мы не в силах.
- Почему? - искренне удивился Пидорко.
Казакевич улыбнулся и погладил старшего надзирателя по вьющимся волосам:
- Замечательно вам живётся, Пидорко. Просто и ясно.
- Та не худо, - заважничал надзиратель. - Нынче кабанчика зарежу, салом вас угощу. Тёща скоро уезжае… Жить можно.
- Сверьте поведение 753-го с правилами. Если есть отклонение - накажите.
- Слушаюсь! Нэпрэмэнно накажем!
- Пидорко! - вспыхнул Казакевич, но, взглянув в чистые, как степные роднички, глазки надзирателя, тут же остыл.
- Надёжный вы человек, Пидорко: в вас невозможно ошибиться. Кстати, для чего у вас голова?
- Соображать должна! Гы-гы!
- Попробуйте этим заняться, чтобы не беспокоить меня по пустякам.
- Поняв, товарищ лейтенант!
Козырнул старшина и чётко замаршировал по коридору. Через несколько минут из торчащей в потолке трубы в камере заключённого номер 753 хлынула ржавая вода. Старший надзиратель открыл глазок, крикнул в приподнятом настроении:
- Охладись, придурок лагерный! Будешь знать, как стену дубасыть! Гы-гы…