- Шибче шевелись, веселей бури, братцы!
Ремонт окончили раньше срока. Через несколько дней в цехе стало известно: Иванов выполнил полугодовой план и взял обязательство годовую программу закончить к 30-летию Советской власти.
За первое полугодие Григорий Дмитриевич сработал лучше всех на мартеновских печах, план выполнил на 107, 6 процента. Но опять жгло его сердце беспокойство: "Лупейко на третьей печи майское задание на восемнадцать процентов перекрыл. А разве один Лупейко так может? И чем хуже его я?"
Как-то на днях, в конце ночной смены, проходили у первой печи Петр Ильич Неганов с Василием Алексеевичем Белобородовым. Остановились, засмотревшись на сталевара. Маленький, невысокого роста человек уверенно и ловко хозяйничал у мартена. Светлые капли пота блестели на его лице, чуть приоткрытые губы покрылись сухим беловатым налетом, а в широко поставленных прищуренных глазах отсвечивало, играя, яркое пламя.
- Горячо работает, - сказал Петр Ильич.
- С огоньком, - кивнул Белобородов. - Обещает программу к седьмому ноября.
- И даст. Загорелось в душе - выполнит…
Ревело и билось в печи бешеное пламя. Чуть покрасневшими, воспаленными глазами Григорий Дмитриевич смотрел в огонь. Неугасимое жгучее пламя билось и полыхало, слитое с металлом, который он плавит для родимой страны.
("Уральский рабочий", 5 июля 1947 г.)
Федор ПЕТУХОВ, год 1959-й
У огня человек неразговорчив. Человек занят у огня. Но разве возбраняется ему думать?..
Ослепительно-белой струей вылилась в разливочный ковш сталь. Медленно багровели толстенные штыри электродов над сводом печи. Кончили заправку, и, торопливо затянувшись папиросным дымом, Федор махнул рукой машинисту завалочного крана:
- Начали!
Первая мульда шихты… третья… седьмая… В сумеречном свете остывающей электропечи громоздился отживший, отслуживший свое металл - безнадежно состарившиеся, заржавленные части машин, обломки рельс, какие-то колеса и болты. Федор не очень разбирался в машинах, но вовсе и не обязательно было в них разбираться, - просто вспомнилось, с какой жадной расчетливостью его отец, батрак и коммунар, подбирал и складывал в замшелом сарае вот такие же ржавые, кем-то кинутые драгоценные железки. Не с тех ли детских лет неосознанно прикипела к металлу душа паренька? Очень может быть, потому что уж после седьмого класса, приехав в Свердловск, Федор сразу решил для себя, что дорога у него - только на металлургическое производство.
На Верх-Исетский металлургический, в сталеплавильный цех, он пришел, закончив ремесленное училище, в лихом сорок втором году. И уж вот тут-то, хотя работали тогда по двенадцать часов кряду, не уходя из цеха, отдремываясь по укромным уголкам, хотя болело от надсады голодное, тощее тело, - огневое ремесло сталевара стало для Федора навечным, неотделимым, как сердце…
Кто-то легонько потянул его за рукав - Федор проворно оглянулся. Перед ним, заглядывая в печь, стоял Виктор Титыч Башмаков, партгрупорг и сменный мастер электропечей. "Бессменный сменный", - ласково зовут его в цехе. Тут, у электропечей, он провел уже четверть века, выпестовав десятки сталеплавильщиков. Иные так и кличут Башмакова: "дядя Витя" - совсем по-родственному.
Оглядев нутро печи, сменный поднял к Федору худощавое свое лицо, сказал:
- Плотно садишь, хорошо, - и чуть потянул в сторону от ходко надвигающейся на печь мульды с шихтой. - После смены митинг решили созвать, съезд закончился, потолковать требуется.
Федор ничего не ответил, только глубоко вздохнул горьковато-сладкий воздух, на мгновение замер так, с расправленной грудью, повернулся к машинисту и махнул рукой: "Вали прямо!" Потом неожиданно подмигнул Виктору Титычу, снял рукавицы и полез в карман суконных штанов.
- Вот! - развернул он перед ним изрядного размера лист "синьки". - Все угодья в полной красе.
Виктор Титыч глянул на лист, и рука сразу потянулась к нему. То была карта рыболовецких угодий на севере Челябинской области, куда они деловито-веселой ватажкой рыбаков, наняв автобус, частенько наведывались. Но дотянуться до карты он не успел: Федор ловко сложил лист, вновь упрятал его в карман и, бросив смачное: "Порядок!", пошел к пульту.
Башмакова провести нелегко, и он, конечно, сразу сообразил, что "Порядок!" относился вовсе не к карте да и, пожалуй, не к митингу. Это вырвалось у Федора от полноты чувства более широкого, большого. Митинг, если не затянутый, - дело, конечно, славное, да только не в митинге суть, а в том, что за ним кроется. А за этим митингом - большие дела. И дерзания. И мечты. Это ж надо понять - какие чувства зажег в людях только что закончившийся партийный съезд. Вон как горячо и напористо работали сталеплавильщики - да разве они одни! Вся смена удостоена звания "имени XXII съезда". И бригаде Федора Петухова - Виктор Титыч сам сегодня видел на столе секретаря цехового партбюро диплом в большой красивой папке - присвоено такое же почетное звание. Как же тут не сообразить, отчего у Федора сорвалось это простецкое, душевное и радостное словечко!
Виктор Титыч посмотрел вслед бригадиру, повертел в пальцах потухшую папиросу и, так и не раскурив ее, опять упрятал в кулак. Он вдруг ощутил в себе то подсознательно-властное настроение подъема, какое иногда накатывается на человека по утрам, когда человек знает, что его ждут какие-то большие радости. Почувствовав, что губы могут расплыться в непроизвольной улыбке, Виктор Титыч поджал их и даже чуть нахмурился. Однако Федор Петухов в это время, почти зажатый между печью и завалочным краном, так ловко, по-мальчишески вертко, несмотря на свои тридцать восемь лет, вывернулся из-под мульды, что губы мастера не удержались и расплылись в улыбке. Башмаков все-таки погрозил сталевару пальцем, но тот сделал вид, что ничего не заметил.
"Работник!" - с нежной отеческой гордостью подумал о Федоре Виктор Титыч и вспомнил, как в военную годину пришел на эту печь худенький, узкоплечий парнишка. Через два года назначили Федора сталеваром, а после войны звался он уже не Федей, а Федором Дмитриевичем: слава о скоростных тяжеловесных плавках Петухова загремела по всему Уралу. Но хоть и посейчас ходит он в чести да почете, хоть и играет золотыми гранями на его парадном пиджаке звезда Героя Социалистического Труда, - все так же до яростного пота вкалывает Федя у своей "печурки", все так же сутулит свои неширокие, совсем не "героические" плечи, все так же в обращении с людьми прост и до застенчивости скромен.
И все же это совсем не тот, совсем другой человек. Не просто он вырос, повзрослел. Появилось в нем что-то такое… государственное. Посади его сейчас в Верховный Совет республики - на месте будет. Советником при министре - тоже подойдет. И, неугомонная душа, все рвется в работе вперед, все размышляет о чем-то, прикидывает, как лучше, сам беспокоится и людей тормошит.
Виктору Титычу вспомнилось, как совсем недавно, засидевшись в красном уголке после заседания партбюро, они с Федором вели разговор о соревновании в цехе.
- Где-то мы его незаметно подсушили, соревнование наше, - задумчиво потирая скуластую щеку, сказал Федор. - Люди ведь близко к сердцу принимают соревнование, а мы порой нос суем не в дела, а в бумажки. Форма заедает. Вот возьми бригаду Соболева на первом мартене. Я считаю, замечательная бригада. Однако звание коммунистической ей не присваивают. Почему? Не все учатся. А кто не учится? Есть у Соболева подручный, почти старик, вот-вот на пенсию выйдет. Он и не учится. Кажись, что особого? Нет, форма не соблюдена. А работает он прекрасно, человек хороший, коммунистического понимания. Так это, выходит, не так важно. В другой раз наоборот получается: спешим. В бригаде Мухлынина, помнишь, все по форме было правильно: и перевыполнение, и учеба, и что хочешь. И вдруг, как с ясного неба гром, - три дня прогула у одного из хлопцев, пьянка. Лишили бригаду звания. Так сказать, исправили ошибку. А парня из бригады погнали. Опять же - зачем? Мы будем чистенькими, а его воспитывать дядя будет?
- Ну и что же ты предлагаешь?
- А разве не ясно? Что критикую - то исправлять надо. Вот это и предлагаю. И еще вот думаю, всей бригадой думаем: надо искать, надо найти что-то новое, свежее. Пойми, вот съезд пройдет - такие дела перед нами встанут, такая гора дел, аж, и верно, дух захватывает. Вот я оглядываюсь лет на двадцать назад. Мы на своих печках за это время продукции стали давать в два с половиной раза больше. Так? Техника, автоматика. Сам знаешь. Теперь вперед смотри. Новый цех мы строить не будем, в этом свое дело сделаем. А как? Надо, понимаешь, поскорее увеличивать вес садок. Печи выдержат, разливочные ковши нужно переделывать, увеличивать мощность. На этом, как считаешь, процентов десять - пятнадцать выиграем?
- Если не двадцать…
"Да еще столько же ты своей хваткой возьмешь", - с ласковой усмешкой подумал сейчас Виктор Титыч, глядя на Федора, распоряжающегося у печи. И вновь почуял в себе накатывающуюся волну радости…
Могуче заревели и обволоклись клубами едкого коричневого дыма электроды. Страшной силы ток устремился в толстые, похожие на слоновьи ноги графитные штыри, чтобы разогреть их почти до четырех тысяч градусов.
Виктор Титыч наконец раскурил папиросу и побрел к соседней печи, где шел очередной ремонт…
Время бежало скачками. Их было много, этих скачков, потому что Федор считал время минутами. И все же часовые интервалы казались короткими и слишком быстролетными. Или очень уж торопилась длинная стрелка на циферблате?