Цыганевич авансы посчитал, вошёл в положение. И про молодую жену Назария Парменыча: "Видать, она у него женщина, безбоязненная к перепарке. Банный лист без рук отлепит и так же, без помощи рук, поставит забубённого подчаском хоть по пятому разу. А мы на это умудрим вязкие путы, обротаем обротью, как быка, когда его не в пору на тёлок подвигает".
Как тут зонтики раскрылись! Тут же и закрылись. И ну черкать воздух перед носом у Цыганевича. "Нет! Хотим полное разочарование! Что оброть? Сыми с быка - он и опять возвышен над телушкой!"
И офицеры - ага, поддакнули: вынули каждый кто по пять сотен, кто по восемь. Суют учёному в карман.
Он нижнюю губу пальцем оттянул - челюсть золотом блещет. Подумывает-раздумывает мужчина, тёмное лицо. Чтобы-де первостатейная женщина да разочаровала? Это учинить - не собачачий хвост оплевать. Тут, оббить вашу медь, нужен ход ума против часовой стрелки. Следите: она душой - зверь, а телом деликатна. Так надо деликатность обратить в зверство.
Гости: "Говорите яснее!" - "Это можно. Будет и телом - натуральный зверь".
А мамзели: "Только пускай - маленький зверь! Так себе - зверушка". - "Сделаем и эту жестокость".
Барышни топц-топц каблучками: "Не обманул бугорок - на вот-ка и стойку! Предложено полезно!"
Цыганевич им: как-де знаю ваши важные собрания, то через них и проведём разрешение вопроса. К вечеру пришлите ко мне за делом.
И посланных снаряжает разнообразием цветков. Они, мол, досконально заговорённые. На зверя ли, на птицу, на скотину. Как у вас заведено, так и занимайтесь. Но при каждом опознанье цветочка давайте к радостному толчку приговорку: "Не боле, не мене, а впёр к перемене!" К концу собрания и доймёте женщину ту: переменит гладкое тело горячее, ярь-прелесть ядрёную, на коростеля или ёжика. Через какой-де цветок сомкнётся самая жгучая желательность, тот цветок и победит. То есть заговорённое на него животное.
К примеру взять, угадал кавалер, что напестик-вкрячница зажата на лакомом месте. И с таким желанным криком толкнулись оба приналечь, елок оглобельке вовстречь, - что всё собрание: "О-оо!" - загляделось. Экий втык горячий, гость с избёнкой плачут, а слеза густа-то всласть, а жадны-то оба - страсть!.. Ну, а на цветочек напестик-вкрячницу заговорено животное суслик. Невинный цветок, этакий премиленький, а любовь через него сделает далёкую женщину сусликом.
Чего ж, зала ковровая привычна к своему-то. Но нет Назария Парменыча - нет и строгости. Один ухажёр сунул нос в причёску да брякни: "Медуница!" А вовсе и не медуница была. Однако ж барышня дала отпасть лепестку. Помедуемся, не помнёмся: и то и сдобны булки - поди ж ты! Он приговорку выкрикнул - и уж пахтают масло.
Другой принюхался к волосам, к пышности-завитости - "Напарьник!" Напарьник - так и напарь... А был-то дарьин коренец. Ещё один выкликает: "Луп-залучница!" И эта смухлевала. Ясное дело: как не залучница? И вовстречь поддай кругляшами. Зев цветка-мака надену до кряка!
За ними другие стали. "Белопопица!" Она самая. И эта кругляшами поддала: не по вам ли назван цветочек? Хотя в полном порядке была куневата красавка.
Не все барышни так-то. Иные - справедливые, вполне выдержанные. И нацелены серьёзно на уважение к цветку - не на чего другое. Но тут ухажёры - в дыбки и вскачь, не изломит спотыкач. Подглядят, какой цветочек девушка избрала для аккуратного понятия, да дружку на ухо подскажут. И он называет: "Заячий огурчик!"
И как ей лепестка не сронить, когда огурчик и есть, да каков?! Был бы недомерок, а то: заяц с топотком, гусак с гоготком, а скок до упора - что от суженого, что от вора.
Этак всё собрание и съехало на фальшь. Когда взрык попёр - сперва подумали на двоих. Они, мол, вздохнули-рыкнули, как жарок-разлучник с лукавого прищура отпал, пустил толкуна толокно присластить. Да уж больно вздох громовый, толкун стоголовый! Как львы и тигры около залы взбесились, двери ломят...
Чего уж подумало собрание - может-де цирк Сосибон-Хрипунши воротился и звери взбеленились до открытого людоедства от обмана пищи? Посигали барышни, офицеры молодые в окна. Высокий этаж-то, а никто ничего не сломил себе.
Бегут коньми, потеют голые; голубями летят. И сколь ни было вёрст до Лесистого Кутака - они уж там. Даже посейчас есть клёны от Лесистого Кутака, а тогда-то он занимал порядочное протяжение. Рассвело, а какое-такое людское собрание прибежавшее? Ни барышень с завитками, ни офицеров со страдальцами!
Иди степью от Илека до лесокутачьих остатков: страдальцы есть, а ни галифе, ни шпоры. Кто в зайца, кто в землеройку, кто в кобелька дичалого переосмыслился. Так-то фальшивить на замысловатом занятии! Цыганевич им - на правильных порядках, а они опорочили терпимость. Ну и получили на себя, чего жене Назария Парменыча хотели.
Барышни: у тех, почитай, каждая четвёртая - выхухоль. А сколько и в птичьем виде? Коростели, перепёлки. Тоже и птица королёк. А кто - сиповка. Но боле всего оказалось лебедиц. Кому не в охотку лебёдушка белым-белая? Углядишь сытенькую, гладенькую хоть издали - и то встаёт у тебя вкус, так бы и дал слюну.
Но Назарий Парменыч знал своих лебедиц в более лебяжьем виде. Дурная весть ему сердце скукожила. Не может к нам ехать. Невыносимо, говорит; увижу - застрелюсь! И к царю: кладёт на стол билет генерал-губернатора. "Пошлите меня на Командорские острова моржей бить!" Царь ему в глаза посмотрел: "Ни к чему".
Наутро он опять к императору: "Пошлите вести железную дорогу - от Коканда до Пекина!" - "Зачем это?" - "Затем, что я уже название выработал. Пекинка!" - "Пекинка?" - "Да!"
А царь знал, конечно, полностью про лебединое дело. Беспокоило его: как бы Назарий Парменыч не поехал лебедиц стрелять, ощипывать и на вертеле жарить. Таких извращенцев искать не надо - мало ли их? Ну, а от слова "пекинка" император потеплел: наконец, мол, есть без извращений.
Собрал пленарное заседание, предъявил кандидата на первый портфель. Всё, что постановили и утвердили, отменил как полную чушь и посадил Назария Парменыча надо всем.
Тот держится деловым, но тоскует. С женой целую ночь - поврозь! И раз его выделили как нормального, стремится соблюсти по букве. В постные дни - на картошке, суп с овсянкой, лук, соль. Но император и весь царский двор и любого возьми прокурора: в посты - мясцо и мясцо. Супчики с потрошками смакуют. Борщ у них - наваристей некуда; тарелка до краёв, поверху жир круговинами.
Назарий-то Парменыч: ладно, царя палкой не бьют! Но я ль виноват, что он лишил себя воспитания? Скажи-ка я ему: вам-де в пользу, чтоб вас выучили, как сидорову козу?.. Чем отзовётся? Насколь сознательные будут выводы? То-то!
Царице попытался сказал: пост, мол, а вы со всем семейством - на мясном питании. Я понимаю, что аппетит, ну а французские булочки с мёдом - плохо? Съешьте хоть целый магазин!
Она на эти слова мажет бутерброд сливочным маслом. Демонстративно.
"Коли так - хорошо! Пусть меня не виноватят! - думает Назарий Парменыч. - Пусть мне потом мораль не читают. Я сам могу мораль почитать!" А у него лежат доклады, что по стране очень неспокойно, созрела заварушка. От него ждут только приказа - прихлопнуть балаган.
Он едет к брату императора. Остались они наедине, Назарий Парменыч говорит: "Нравится вам царская корона?" А тот: "С чего это вы распустились такие вопросы ставить?" Назарий Парменыч ему глаза в глаза. Смотрит так, смотрит насквозь. И с подковырочкой: "Вы прекрасно знаете, почему я спрашиваю".
Ну, а тот-то был в понятии, что над царём висит меч да мокрый.
"Возьмите себе корону", - Назарий Парменыч ему тихим голосом. Тот скромничает, помалкивает. "Значит, я могу вас понять правильно?" - и Назарий Парменыч со своего плеча снял соринку, поморщился - и двумя пальчиками тому на плечо положил.
Едет к двоюродной царской родне. Оставили их с глазу на глаз, и он: "Нравится вам царская корона?" Всё опять точь-в-точь так же. И когда двоюродный брат царя скромно согласился, молчком, - Назарий Парменыч со своего плеча снял волосок, поморщился и двумя пальчиками тому на нос положил.
Вернулся в кабинет к себе и велел балаган не закрывать, а, наоборот, всем партиям развязать руки. А с кем он поимел условия - они и их приближённые втихаря подлили масла в огонь. Двоюродный царский брат - тот аж первый приколол красный бант.
В самую заварушку Назарий Парменыч вызывает Керенского и идёт прямо с козырной карты: "Я про вас всё знаю! чем неподобным вы занимаетесь и с кем... Какая грязь!"
У того и забегали гляделки. Хвост поджал, юлит задом, лодыжку о лодыжку чешет. Назарий Парменыч: эти-де и эти тем же занимаются... и такие-то генералы - тоже.
Керенскому малость полегчало. "Вот, - говорит, - суки!"
Назарий Парменыч ему: "Вы про них уже знаете, а они про вас пока что нет. Отдаю вам это преимущество. Сумейте взять их за самое хрупкое".
Тот и взял! И корону уже никто не берёт - бессмысленно.
Но есть генералы, какие неподобным не запятнаны. Вот их собрали всех вместе. В зал запускают матросов - у тех шеи, как у волов. У каждого за плечом - японский винторез, на боку - шпалер. Назарий Парменыч показывает им на генералов: "Нравятся вам ихи погоны?" Моряки, груди чугунные - гвозди на них прями - как взрыкнут: "Даё-о-ошь!!!"
Генералов тут и возьми суета. Одни затараторь чего-то непутное, другие давай не своим голосом романсы петь, а тех как стало коробить да об пол хлобыстать!
Назарий Парменыч велел матросам покамесь выйти. Генералам приказ: "Утихнуть!" Они кое-как обуздали себя, и он им: "Ну что? Хотите? Идите и думайте, за кем шлейф-то носить".