Ванька и побеги на Назария Парменыча с самым лёгким французским приёмом - давануть о чагур до отнятия поясницы. Назарий Парменыч его образованно отклонил, разверни - да пинка! Бота дамская, но ножка без удовольствия. Ванька с чагура чижиком - и в циркачей. Толпой упали.
Опять бежит - с яванским приёмом, с ложным укусом завлекательным и двойным втыком локтей в надпашье. Назарий Парменыч его до паха не допустил и в четыре движения подвёл под тот же пинок... Только уже циркачи от Ваньки увернулись.
Он, как птичка оляпка, в Илек нырк, по дну посеменил мелким шажком, выбег и снова на чагур. Теперь с тройным прободейным сардоническим приёмом: чтоб дать Назарию Парменычу пуповую грыжу и конвульсию мочевого пузыря с излиянием мочи в артериальную кровь.
Назарий Парменыч выбрал для ответа саркастический пинок. От этого пинка человек в полёте раздувается низом туловища и от боли дико затухает до тихого помешательства.
Но у Ваньки-сволоча - на теплюше помоча - вошка об вошку чешутся. Как низ туловища потянул в себя воздух для раздутия, вошка в мочевую протоку и всосись. Легла там поперёк, впилась и своей желчью прервала последствия.
И Ванька - не буйный и не тихий. На чагур уж не кидается, но и навоза не ест. Закурил. Ну, Назарий Парменыч-то понял, что без вошки тут не обошлось. Уходит к воспитанницам - всё это им обрисовать. Против чего, мол, настойкой фиалочки омываемся - пятнай вошка других и рождай приключения.
И точно: приключение дало себя понять. Марточке Сосибон-Хрипунше нагадано-то на разном конском. Уж и нагадано хорошо! Не житьё - бульдюжина, дрючкой перегружена! Это удовольствие не упущу из горсти я: пылком-жарком палится, часть драчёна не валится!
Вернулась и перво-наперво - в свой шатёр. Сколь за гаданьем не спамши, а ещё в не спала, хотя спать не терпится: зев, как рыбка, на зевоту, не говори, кума, - охота! Требует Ваньку Каина.
Делают своё; извержение вошку и выбрось. Время, конечно, прошло, последствие ослабло, но всё ж таки оказало себя. Низ туловища у Ваньки не раздуло - осталось раздутие малой частью. Гадали на торчун драчён, а он как арбуз мочён. Из винной бутылки дорогой почему пробку без штопора не вырвешь? Ниже горлышка она раздута.
Катайся не катайся: не разомкнуться любителям. Послали к ведуну по чёрной магии, к Цыганевичу. Звездочёт и кудесник уважительного могущества - его до нонешнего дня помнят. Упитанный, шея салом оплыла; грива чернее дёгтя, но пробита сединой. Чернота блестит, и седина блестит: эдак изукрашен мужчина. Лицо цыганское темноватое и будто маслом помазано. Был ли он цыган или более того - природный индус, но жил в русском подданстве и всё местное знал скрупулёзнее наших дедов.
У него две больших избы рядом поставлены: в одной прямо теснота от имущества. Сундуки, сундучки, комодики; посуды ценной, материй дорогих - переполнено кругом. А вторая изба - просторная, чистая; не для мебелей, а для воздуха - как бы особая изба.
Цыганевича обихаживали люди по найму, но больше - так, за помощь колдовством. Вот он из трубки потянет и кому помог-то - дых ему дымом в лубетку: "Чуешь, у меня пиво варят? Иди и займись. Живи у меня монахом, но пиво мне вари!"
Цыганевич только и разлучил слюбившихся. Через держанье в пьяных лягушках. Сперва велел гнилую плоскодонку просмолить. После - в лягушачьей заводи мочить коноплю. Лягушки от неё - пьяней кабака. Их бреднем повывезли: семь кабаков обсядут. В плоскодонку пьяненьких-то. И соединённых любителей туда к ним, бочком. Лягушки-пьянь по ним колготятся, во всяком-то промежутке. А Цыганевич подливает коноплёвых помоев, подливает. Ну, раздутость с конца и перескочи на самую пьяную лягушку: в полчайника разбухла.
Любители вскок - и опрометью друг от дружки! Ванька Каин с Марточкой. А народу на всё это глядело!.. Думали: цирк. И подают Назарию Парменычу жалобу: "Не представление, а провокация! Просим оштрафовать".
Сейчас бы оштрафовали в момент. А Назарий Парменыч, между своих, взял на себя вину. Марточка с шатрами-зверями снялась, он посылает ей вдогон духи. Такого интересного вида флаконец! И надпись золотом по серебру: "Сосибон - от вошек он". Пойми!
Духи различал Назарий Парменыч очень разнообразно. Образование-то высшее. А тут и климат, и воспитание девушек, и всё нужное для здоровья. Чего - духи-то! Натуральные цветы собирали на хорошее дело: собрания для обоняния.
Приезжали офицеры молодые, как возвращались из Аравии. Туда они - за жемчугами, а обратно - жемчугов полные карманы. У Назария Парменыча в карты на жемчуг играют, а после за жемчужками ныряют. Не одну раковину усахарит маковина!
Делалось заботливо. Собрания - среди всего мягкого, в зале ковровой. Цветкам тут - вся полная любовь. Хоти не хоти, а люби растеньишко до замирания. При неполной любви его оставленного запаха не распознаешь. А нет распознанья - за то наказанье!
Назарий Парменыч следил, чтоб воспитанницы со всей нежностью к цветку, а не к офицерам с жалостью. Ради, говорит, уважения к лепестку, к самой слабой природе, пострадай, страдалец человека!
Чтоб натуральный запах не перебить ничем - всё удаляют с себя ещё до залы. Зашли, телом разневолены, и первого рискового-то - на серёдку. А девушка у него за спиной. Корзинку ей с цветами свежими: куневата красавка, луп-залучница или барвинок синенький; многосортно. Выбирает она цветочек чин чином, старательно - поцелует его, после приложит душистый к зев-губени сладкой, к приветени мечтательной, и ляжками зажмёт.
Ухажёр оборачивается теперь, к себе её приблизит - и ищет туговина под цветком медовину. Как к цветку прикоснётся нетерпеливо - так носом к её губам. Коль нечуткая ноздря - изготовился зазря. Принюхайся к девичьим губам, на поцелуи жарким, назови, какой целован цветок: заячий огурчик, навздрючь-копытце или драпач. Узнал: ляжки врозь дрожливые, вот она - счастливая! Даст цветку срониться: ухаживанье принимается, за жемчугом ныряется. Того, кто дорог, вдувай меж створок! А нет угадки - оторвись мучиться.
А то - иначе. Так же за его спиной девушка цветочек подберёт себе, но не целует, а воткнёт в причёску на затылке. После, зажав-то, на ковёр встанет тигрицей: приручи! Тут ухажёр по запаху на причёске определяет, к чему притронулся: к белопопице или к черлоку луговому.
Сколько зависит от чутья, от понимания в цветах! Бывает, нос так нос - этак гордо сидит на лице: загляденье. А и теплюша под стать, оголовок дубовый - разминай подкову. Какой девичий глаз не посочувствует? Взыграет мечта-то. А не опознан цветок - для другого елок. Как чувства ни жгучи - судьба разлучит!..
А другой-то, цветочный любитель: весь талант в чутье - оно и не подводит. Глянь на него: нос косенький, а то и вовсе пуговка, посошок тонкий, не проймёт избёнку, а ты его привечай - ладом мячики качай. А ежели сзади тыквочки гладит, изволь на коленки - посымает пенки, дай на каждый втык аккуратный брык.
Ладком-чередом идут собрания-то, и раз приносит Назарий Парменыч с красоты заката новую мысль. Как плавный оборот он закруглил и солнце скрылось, и в правильное время открыла себя вся наша местность - тверёзым мёд, хмельному честность, - рыбаки выволокли из Илека сеть. Средь улова-то щука - наполовину заглотамши судака. И сама жива, на хвост вскок-вскок, и судака подымает живого: из пасти торчуна - так жабрами и топырится.
Назарию Парменычу умыслилось. Но до собрания не разъяснил. Слаживается собрание, и выпадает ему три раза подряд у трёх разных барышень опознать цветочек ноготки. Тут и выскажи: "Быть мне судаком заливным, с горошком мозговым, со стручковым перцем! Будет жена меня щучить с хреном, с приятным желе, кушать с шафранами. То и цветок подтверждает - быть мне в жениной ручке, в её ноготках!"
Воспитанницы, гости молодые от своего увлекательного распрямились телами, взволновались: как так, небритый мыс, ерша в зевоту?! А наши собрания? Она ж к цветкам-лепесткам заревнует! Чем они повинны?
Назарий Парменыч посмеивается: "А мы возьмём обонятельную. Судачок заливной духовит! Не естся без стручка перцового - а уж горек, кажись! От хрена слёзы, но на хрену и вкус. Хочу быть пробованным женой! Пусть щучит под настоечку под шафрановую. Хочу попробовать самой огневой женской ревности!"
И уезжает жениться. Думали, поездит: что, мол, в щуке? Заскучает по корзинкам с лютиками, по навздрючь-копытцам. Но приходит телеграмма из Питера: женился, скоро будем...
Ну-ну. Значит, охота попробовать огневой ревности забористой? И барышни с молодыми офицерами, в дорогом убранстве по-модному - зонтики, перчатки, сумочки-ридикюль - прямой дорожкой к Цыганевичу. А у него во двор проведён жёлоб от родника; и колодец есть, но помимо поступает ключевая вода для пивоварения. Офицеры дух услышали, переглянулись: день в зное перекипает - пивца бы из погреба, а? И - в просторную избу, она поновее.
Офицерик лощёный платочком обмахнись: "Хозяин!" А там девочка деревенская, прислуга: как горохом подавилась. Глянула - наряды, погоны бело-серебряные: стоит чуркой.
В другую дверь вступает Цыганевич. Пухлые пальцы в драгоценных кольцах, мякоть так и всосала их.
Офицер гордо, с требованием: "Пиво есть?" - и из-под губы два золотых зуба блесни. Цыганевич буркалами как жиганёт! "Пива нет!" - рот открыл - вся нижняя челюсть золотая.
Тут барышни - они смелей смелого, задор и напор - офицерика в сторону и в один голос: "Мы не за пивом!" Зонтики солнечные закрыли, вуальки подняли, высказывают по делу... Цыганевич глядит: такая делегация. Они из ридикюлей деньги вытряхают. И кавалеры повынимали свои лопатники - бумажники из поросячьей кожи.