3
Одно время года сменялось другим, время тянулось медленно - так по крайней мере казалось. В памяти сохранились лишь отдельные эпизоды, запомнившиеся по какой-то непостижимой причине. Давно ушедшее детство возвращается в мгновениях и переживаниях. Одна араукария высохла, зато бездомных собак в коллекции моих тетушек прибавилось.
На уроках истории отец Килгаррифф продолжал развивать свою любимую тему - безрассудство войны, причем по-прежнему на примере битвы на реке Блэкуотер. "Эта плешивая английская королева, - тихо мурлыкал он, - выместила свой гнев на Роберте Деверью, который подготовил почву для еще одной решающей битвы. Когда она решила его обезглавить, судьба Ирландии опять висела на волоске, на этот раз в Кинсейле".
Я ни разу не видел, чтобы он волновался, манеры его были вкрадчивы, красивое лицо - спокойно. Я заговорил с ним о Майкле Коллинзе, но к приезду революционного вождя он отнесся без всякого интереса или любопытства. "Как жаль, что мы не помним Даниела О’Коннела, не чтим его миротворческий дух", - бормотал он. Не раз вспоминал он и мою прабабку Анну Квинтон, жившую во времена Великого голода. Судя по висевшему в гостиной портрету, она была нехороша собой, но отец Килгаррифф так восхищался ее милосердием, что находил ее красавицей. На ее долю выпало немало испытаний, и он хорошо знал об этом. Она умоляла офицеров из близлежащих казарм рассказать в Лондоне о несчастьях и страданиях, свидетелями которых они стали. С просьбой повлиять на правительство обращалась она и к своим родителям, жившим в Вудком-парке, в Англии. Власти она обличала с такой непримиримостью, что в конце концов ее английские родственники стали отсылать ее письма нераспечатанными. "Ты позоришь наше имя, - в ярости писал ей отец. - Поскольку ты упорствуешь в стремлении предъявлять своей стране всевозможные нелепые обвинения, я вынужден от тебя отказаться". Отосланные письма достались в наследство отцу и хранились в сейфе, на мельнице. Отец Килгаррифф, которого интересовала судьба моей прабабки, прочел их все до одного, а вот отец - вряд ли.
Иногда я размышлял, нравится ли отцу Килгарриффу пасти скот вместе с Тимом Пэдди и давать мне уроки. История про девушку из Чикаго не укладывалась у меня в голове, но о благородстве моей прабабки он отзывался с такой теплотой, так часто обращал мое внимание на ее грустные глаза на портрете, что начинало казаться, будто для него она почти что живая - по крайней мере не менее живая, чем ученица, когда-то приходившая к нему в исповедальню.
- Пасынок судьбы, - отозвался отец, когда я как-то по дороге на мельницу заговорил с ним об отце Килгарриффе. Больше он ничего не сказал, но я знал, что эти слова применимы почти ко всем жителям Кил ни. Это вообще было его любимое выражение, хотя в то время пасынком судьбы был не столько отец Килгаррифф, сколько Тим Пэдди. "Она обо мне когда-нибудь говорит?" - робко спрашивал он, и я врал, что сам слышал, как Джозефина однажды назвала его забавным. На самом же деле ее гораздо больше забавлял обходительный Джонни Лейси, лихой танцор и отличный рассказчик.
Несмотря на недовольство миссис Флинн, он теперь частенько появлялся на кухне. По вечерам они с Джозефиной отправлялись на прогулку, а бедному Тиму Пэдди ничего не оставалось, как в одиночестве расставлять силки на кроликов. В конце концов он перестал разговаривать с ними обоими и, не выпуская изо рта сигаретку, с остервенением поливал водой булыжник во дворе. "Господи, как он ее любит!" - воскликнула Дейрдре, после того как они с Джеральдиной все утро не отходили ни на шаг от несчастного парня. Они уверяли, что видели, как он бился головой о яблоню и громко рыдал, завывая, точно привидение. Однажды субботним вечером Джонни Лейси повез Джозефину в Фермой на танцы, а Тим Пэдди с горя напился, и мистер Дерензи обнаружил его на улице, за пивной Суини, мертвецки пьяным. Сестры ужасно за него переживали, что, впрочем, не помешало им разыграть следующую сценку: лунная ночь, на земле лежит ничком Тим Пэдди, а к нему склоняется мистер Дерензи, предлагая щепотку табаку.
Словом, все вокруг так или иначе страдали от несчастной любви, ведь даже у мистера Дерензи, пылкого поклонника тети Пэнси, иногда был очень невеселый вид. Как говорил мой отец, мистер Дерензи в отличие от Джонни Лейси не создан для любви. Его дело - вести гроссбух, выписывать счета и в одиночестве коротать вечера в своей по-протестантски скромной комнатке над пивной. А между тем говорили, что тетю Пэнси он любит уже целых тридцать лет.
Мне было жалко Тима Пэдди, хотелось, чтобы и он, и отец Килгаррифф, и мистер Дерензи, и тетя Пэнси были счастливы, чтобы вообще у всех все было хорошо. Помочь О’Ниллу, у которого болели суставы, или овдовевшей миссис Флинн было невозможно. Однако, несмотря на раздражительность старого садовника и строгость кухарки, требовавшей неукоснительного соблюдения заведенных на кухне порядков, нельзя сказать, чтобы они были недовольны жизнью. Иногда Джозефина что-то тихо напевала за работой, и сестры говорили, что она поет, потому что влюблена. Уж она-то, во всяком случае, была счастлива, и я, глядя на нее, тоже был бы счастлив, если бы не тревожная мысль, по-прежнему не дававшая мне покоя.
- Понимаешь, я просто не вижу в этом никакого смысла, - говорил я матери.
- Все равно же в школу идти придется, Вилли.
- Это ужасная школа.
- В ужасную школу отец бы тебя не отдал.
- Он что же, считает, что отец Килгаррифф - никудышный учитель?
- Вовсе нет.
- Почему же тогда он отправляет меня в школу?
- Тебе надо познакомиться с другими мальчиками. Будете вместе учиться, играть… На Килни свет клином не сошелся.
- Но ведь я же буду жить в Килни, когда вырасту. Всю жизнь.
- Да, верно, поэтому-то и надо посмотреть, как люди живут.
Я ничего не ответил. Как только мы заговорили на эту тему, я сразу понял, что спорить бесполезно. Теперь оставалось только поделиться своими чувствами с отцом, отчего я очень нервничал, так как боялся упасть в его глазах. Правда, по словам матери, в это зловещее заведение я попаду не раньше чем через несколько лет. И это было единственным моим утешением.
Жители деревни возвращались с войны. На мельницу, однако, вернулся только один из них, по имени Дойл, с землистым, слегка перекошенным лицом. Его почему-то никто не любил. По словам Джонни Лейси, отец взял его назад неохотно, да и то только потому, что на мельнице одного работника не хватало. Это был какой-то темный тип, познакомиться с которым мне так и не довелось. В то время я по-прежнему жадно прислушивался к разговорам о беспорядках в стране, о том, прав Де Валера или нет - хотя в чем, оставалось для меня загадкой. Я знал только, что в Дублине создано независимое правительство и что продолжаются бои между имперскими и революционными войсками. я слышал звучные имена: Катал Бругга, графиня Маркевич, Теренс Максуини, но кто эти люди, понятия не имел. Зато я знал Майкла Коллинза, который организовал побег Де Валера из Линкольнской тюрьмы.
Помню, как я удивился, когда мать сказала, что Коллинз ей понравился - ведь тогда в прихожей возникла некоторая неловкость. Но мать в этом отношении была человеком странным: когда она на кого-то зря обижалась, то имела обыкновение, как в эпизоде с Коллинзом, обвинять в этом себя. У Коллинза хорошая улыбка, уверяла она, и трогательные синие глаза. А если по его приказу убивали людей, то в этом его нельзя винить, ведь без смерти войн не бывает, а война в Ирландии мало чем отличалась от той войны, которую ее соотечественники вели против всесильного кайзера. Революцию она поддерживала более энергично, чем мой отец, и на последующих встречах отца с Коллинзом настояла именно она. "Дорогой мистер Коллинз, - говорилось в письме отца, которое существует и поныне, - с тех пор, как Вы у нас побывали, я не раз мысленно возвращался к тем вопросам, которые мы с Вами затронули в нашей беседе. То, о чем мы договорились, я послал по оставленному Вами адресу, но возможно, этого недостаточно и я мог бы еще чем-нибудь помочь? В интересах нашего общего дела, мне кажется, нам имело бы смысл встретиться еще раз. В Килни меня можно застать в любой день недели, кроме пятницы, когда я езжу в Фермой. Если меня нет в усадьбе, значит, я у себя в конторе, на мельнице, в двадцати минутах ходьбы от дома. Случись Вам вновь быть в наших краях, я буду очень рад угостить Вас стаканчиком виски, обедом или ужином. Искренне Ваш, У. Дж. Квинтон".