От Имени-Отчества отрезали по кусочку, там и сям. Доктор оказался прав. Ткани Имени-Отчества были набиты личинками, вроде трихин.
– Весьма неприятно, – заметил доктор. – Такие вещи трудно лечить. Вы, дорогое Имя-Отчество, сделались по стечению обстоятельств Промежуточным Хозяином.
– Хозяином чего? – осведомился Имя-Отчество.
– Бог его знает, – пожал плечами доктор. – Я вижу такое впервые. Промежуточный Хозяин наполняется промежуточными формами. Потом его – как свинью, например, или какого кабана – съедает Окончательный Хозяин. И вот уже в нем паразит развивается в окончательную форму. Обычно это червяк, хорошо знакомый нам всем.
– Кто же меня, в таком рассуждении, съест? – тупо спросил Имя-Отчество.
– Этого я не скажу. Понятия не имею. Ситуация редкая. Опять же возьмем трихины – субъект, в котором они поселяются, со временем становится Хозяином не только Промежуточным, но и Окончательным. Особенно человек, ибо кому его есть? Разве что особенно повезет в лесу… Я предлагаю вам лечь в специализированную больницу.
Но Имя-Отчество не доехал до больницы. Он скончался у светофора, где некоторое время стояла машина. Так что вскоре Имя-Отчество сожгли, и из трубы повалил густой дым. Ветер разнес его далеко, и Фамилия, уловив аромат, вышел на балкон.
Служба охраны заняла позиции, движение перекрыли, центр города оцепили. Фамилия стоял, и ноздри его трепетали. Он дышал глубоко. Насытившись, Фамилия выполнил несколько приседаний и махов руками-ногами, после чего вернулся в покои.
Там он сел на постель, и сделал еще несколько вдохов. Выпучил глаза, разинул рот. Из гортани выскользнул и зазмеился к выходу огромный черный угорь. Придворный евнух привычно наступил ему на хвост богато расшитой туфлей. Подоспевшие повара рассекли угря катанами, нарубили его дольками, разложили на блюде и отнесли в Золотой Зал, где через пару часов предстояло начаться большому приему по случаю и поводу.
© январь 2013
Обиженный полтергейст
Но кто бы мог вообразить, что здесь еще не все об Акакии Акакиевиче,
что суждено ему на несколько дней прожить шумно после своей смерти,
как бы в награду за непримеченную никем жизнь?"
Н. В. Гоголь. "Шинель"
За всю свою бесхитростную жизнь Ульян Самсонович Щелчков не обидел и мухи. Тишайший пенсионер, сорок лет проработавший геодезистом, он сразу же, едва отпраздновали его шестидесятилетний юбилей, вышел на пенсию – не потому, что тяготился работой, а просто так было положено по закону. Тут же он и овдовел, и остался один-одинёшенек среди оборотистых детей и шумных внуков. Семейство было дай Бог каждому – сын, невестка, внучата трех и двенадцати лет, перезрелая дочь на выданье – сущая кобыла, прости Господи, да в придачу еще парочка прожорливых персов. С мнением патриарха в семье считались мало, желания Ульяна Самсоновича учитывались не всегда. Он не гневался, оставался кроток и тошнотворно мудр, но одно законное право все же себе выбил: от рассвета до заката Ульян Самсонович смотрел телевизор. Смотрел все подряд, и ко всему проявлял интерес – его одинаково занимали как политические дебаты, так и "Угадай мелодию". Он, случалось, угадывал с четырех-пяти нот. Кроме Ульяна Самсоновича, в семье никто телевизор не жаловал, и куплен был прибор со скидкой, дешево, под Новый год, единственно в угоду старейшине. А если разобраться, то не в угоду, а чтоб не лез под веник. Ну, и для интерьера.
Ульян Самсонович заслуживал описания. Дело это достаточно неблагодарное, поскольку известно, что никакими описаниями полноценно воспроизвести человека или предмет невозможно. Это – во-первых, а во-вторых, для аттестации субъекта хватает зачастую какого-нибудь характерного для него высказывания, или кредо, или запомнившегося поступка. Но Щелчков не имел ни кредо, ни поступков в биографии – не говоря уж о сколько-то ценных высказываниях. Он был настолько невзрачен, что описание становится совершенно необходимым – иначе Ульян Самсонович может спокойно растаять в атмосфере наподобие облачка пара, и ничто не укажет на его существование в прошлом.
Так вот: лицом он походил на грушу, приболевшую желтухой. Любой человек на кого-то да похож, чаще всего – на какое-нибудь животное, по причине реинкарнаций. Похоже было что Ульян Самсонович в прежних своих воплощениях ни шкур, ни перьев не удостаивался. Скорее всего, он был именно грушей – переспелой, в почтенных бурых пятнышках, без следов – как и положено груше -растительности на кожуре. Росту был невысокого, не пузан, хоть и с брюшком, а короткие ножки становились по стойке буквы "Х" – но не заглавной, а маленькой. Одеваться любил без затей, в старые неброские вещи, проверенные временем – большей частью фланель и сатин мышиных оттенков. Правда, никогда не расставался с узким черным галстуком на резинке, с дешевой, потускневшей от старости булавкой; носил его дома, и в булочную, когда шел, не снимал. Пил переслащенный чай цвета вываренной морковки, в праздники – рюмку кагора. Еще владел поседевшей кепкой, зимними ботами на сварливых молниях и очками, обе дужки которых были аккуратно перебинтованы синей изолентой. В общем, даже намеренная, целенаправленная характеристика Щелчкова сводилась к трогательному и скучному перечислению его имущества.
Если бы, повторимся, не телевизор.
Бывает порой в человеке нечто безумное, нечто исключительное, которое Бог знает, зачем взялось. Так, например, вполне дебильная персона множит в уме миллионы на миллиарды. Или просыпается страсть к собирательству чего-то совершенно ненужного – при очевидной заурядности всех прочих качеств и устремлений. Далеко искать не надо – у самого Ульяна Самсоновича был в давних приятелях человек, с ума сходивший по всему, что касалось железных дорог. Сам он, разумеется, в жизни не имел к ним отношения, но это не мешало ему увешать паровозными чертежами все стены в доме, набить шкафы моделями и макетами, собрать уникальную библиотеку по железнодорожному делу. Только что поделать – бодливой корове Бог рогов не дает, и страстному коллекционеру за долгие годы честно прожитой жизни не выпало прокатиться дальше ближайшего пригорода.
А Ульян Самсонович испытывал нездоровый интерес к телевидению. Не к технической, в отличие от приятеля, стороне вопроса, и не к истории, был он классическим и идеальным потребителем телевещания. Он слушал все, что оно телевещало, и предавался этому занятию с первых лет появления бытовых телеприемников. Щелчков, взрастивший предприимчивое, деловое потомство, сам, когда был полон еще сил и здоровья, никогда не имел достаточно денег. В пятидесятые годы, как только он разжился, продав последнее, телевизором, который мало у кого водился, ему сперва не не верили и специально приходили посмотреть, так ли это.
Этот аппарат прослужил Щелчкову верой и правдой без малого сорок лет.
В девяносто четвертом году семья, наконец, обратила внимание, что с позиций евростандарта ископаемый предмет выглядит убого. Дед становился несносен, требуя тишины, чтобы расслышать умирающее бормотание долгожителя. И потому купили "Sony", тем самым разрешив сразу две проблемы: и патриарх успокоился, и гармония получилась.
Ульян Самсонович на удивление быстро разобрался с пультом дистанционного управления, и начался кошмар. Вставал старик рано, наполнял стакан в подстаканнике сладкой бурдой и принимался впитывать информацию. До прочих домашних забот ему не было ровным счетом никакого дела. Поначалу со Щелчковым воевали: убавляли звук, сгоняли с дивана, всячески урезонивали и предлагали заняться чем-нибудь другим. Но ни одна альтернатива не казалась Ульяну Самсоновичу достойной. В конце концов незамужняя дочка, владевшая монополией на стервозность, без долгих прений установила строгий лимит на просмотр. И телевизор стали просто выключать. Даже здесь Щелчков не смог изменить себе и закатить скандал, но не сумел и смириться: начал ныть и ворчать по поводу и без повода, что в итоге показалось гораздо несноснее телевещания. После двух недель изнурительной, вялой войны семья сдалась, и ворчание тут же прекратилось. Ульян Самсонович занял свое место на диване, в углу, то с первым, то со вторым персом на коленях, а домочадцы со временем перестали обращать внимание на звуковой фон, и даже привыкли к нему постепенно.
Щелчков не уступал ни толики отвоеванных прав: выбор программ бесповоротно оставался за ним, и в редких случаях, когда кому-то из домашних приходило в голову что-то посмотреть, полагалось испрашивать особого разрешения. Его писали на бумажке. Ульян Самсонович не делал исключения ни для Гоши-подростка, ценившего бокс, ни для трехлетнего Артура, полюбившего мультики. Бизнесменистый сын махнул на ящик рукой со дня покупки; невестка ежедневно, к полудню ближе, выклянчивала сериал, а строптивая дочь ни о чем не просила из принципа и старалась вообще не появляться в комнате, где круглосуточный полумрак содержал в себе неподвижного папу.
В общем, все кончилось миром, и в последние годы жизни Ульян Самсонович провел в комфорте, не замечая бега времени и не особенно следя за здоровьем. Последнее отомстило: и без того не богатырское, оно оказалось вдобавок подорвано непрерывным излучением; Щелчков серьезно захворал, но от больницы отказался наотрез, справедливо подозревая, что с телевизором там обстоит не лучшим образом. Лежал на диване средь персов, следил за "Новостями", машинально принимал заморские лекарства и умер незаметно, купаясь в теплом свете кинескопа.