В своей новой книге Дэвид Седарис приподнимает покров скучной повседневной жизни, приоткрывая таящийся в ней абсурд. Его мир полон странных желаний и тайных мотивов, в нем прощение происходит само собой, а холодная рассудочность может оказаться высшей формой любви. Читая Одень свою семью в вельвет и коттон, понимаешь, что перед нами один из умнейших и оригинальнейших писателей нашего времени в расцвете своего мастерства.
Содержание:
Глава 1. Мы и они 1
Глава 2. Пусть падает снег! 2
Глава 3. Кораблик 3
Глава 4. Фуллхаус, или Полон дом 5
Глава 5. Размышляя о звездах 6
Глава 6. Тетя Мони все меняет 8
Глава 7. Я меняюсь 11
Глава 8. Паломничество 13
Глава 9. Империя 13
Глава 10. Соседка 15
Глава 11. Кровавая работа 18
Глава 12. Конец одного романа 20
Глава 13. Повторяй за мной 20
Глава 14. Шесть-восемь чернокожих 23
Глава 15. Петух на насесте 24
Глава 16. Домовладение 26
Глава 17. Закрой крышку 27
Глава 18. Банка с червями 29
Глава 19. Цыпленок в курятнике 30
Глава 20. Кто в доме хозяин? 32
Глава 21. Маленький Эйнштейн 33
Глава 22. Nuit живых мертвецов 35
Дэвид Седарис
Одень свою семью в вельвет и коттон
Посвящается Хью
Глава 1. Мы и они
Впервые переехав в Северную Каролину, мы сняли дом в трех кварталах от школы, в которую мне предстояло пойти в третий класс. Мама подружилась с одной из соседок, и ей, казалось, было достаточно этого единственного знакомства. Мы собирались снова переезжать, поэтому, говорила мама, нет смысла сближаться с теми, с кем скоро придется расстаться. Наш следующий дом находился менее чем в миле от предыдущего, и короткое путешествие не располагало к слезам или хотя бы к прощаниям, если уж на то пошло. К ситуации лучше подходили слова "до скорого", однако я разделял мамино мнение, потому что оно позволяло мне делать вид, будто я сознательна не завожу друзей. Я мог с кем-то подружиться, если бы захотел. Просто время было неподходящее.
Раньше, в штате Нью-Йорк, мы жили в деревне, где не было тротуаров и фонарей; можно было выйти из дома и никого не встретить. Но тут из окна видны другие дома и их обитатели. Я надеялся, что во время поздних вечерних прогулок стану свидетелем убийства, однако большинство наших соседей просто смотрели телевизор в своих гостиных. Единственный необычный дом принадлежал мистеру Томки, человеку, который не верил в телевидение. Об этом нам рассказала подруга мамы, заскочившая однажды вечером с корзиной окры. Она не прокомментировала этот факт – просто выдала информацию, предоставляя слушательнице самой делать выводы. Если бы мама сказала: "В жизни не слышала ничего абсурднее!", то, полагаю, подруга согласилась бы с ней. Такое же согласие она бы выразила, воскликни мама: "Дай Бог здоровья мистеру Томки!" Все, включая окру, было своего рода проверкой.
Сказать, что ты не веришь в телевидение, и сказать, что тебе на него наплевать, – разные вещи. Вера подразумевала, что телевидение следует некоему верховному плану, а ты против него, а также, что ты слишком много думаешь. Когда мама сказала отцу о том, что мистер Томки не верит в телевидение, он воскликнул: "Тем лучше для него. Я сам толком не знаю, верить в телевидение или нет".
"Вот и я так считаю", – согласилась мама, а затем мои родители посмотрели новости и все, что показали после.
Поползли слухи, что у мистера Томки нет телевизора. Все говорили, что он не имеет права навязывать такие взгляды своей жене и детям, которые страдают ни за что. Считалось, что, подобно тому, как слепой вырабатывает обостренное чувство слуха, семья должна возместить свою потерю. "Может, они читают, – предположила подруга моей мамы. – Или слушают радио, но могу поспорить на что угодно, они хоть чем-то да занимаются".
Я хотел знать, что это было за занятие, и поэтому стал заглядывать в окна мистера Томки. Днем я стоял на другой стороне улицы напротив его дома, делая вид, что жду кого-то, а ночью, когда видимость становилась лучше и было меньше шансов обнаружить себя, я пробирался к ним во двор и прятался в кустах возле забора.
Из-за отсутствия телевизора семья Томки была вынуждена общаться во время обеда. Они даже не представляли, насколько незначительна их жизнь, и поэтому их бы не смутило то, что они не составляют никакого интереса для кинокамеры. Они не знали, как должен выглядеть привлекательный обед. Им даже не было известно, в котором часу людям надлежит питаться. Иногда они не садились за стол до восьми часов вечера – намного позже того, как все остальные уже помыли посуду. Иногда во время трапезы мистер Томки стучал по столу и показывал на детей вилкой, что их очень смешило. Я решил, что таким образом он изображал кого-то другого, и подумал, уж не подглядывал ли он за нами, пока мы ели.
Осенью, когда началась учеба, я наблюдал, как дети мистера Томки шагают вверх по холму с бумажными пакетами в руках. Его сын был на класс младше меня, а дочка – на класс старше. Мы никогда не разговаривали, но время от времени я проходил мимо них в коридорах, пытаясь взглянуть на мир их глазами. Каково быть такими невежественными и одинокими? Нормальному человеку это и представить трудно. Пялясь на коробку для ленча с изображением Элмера Фадда, героя мультфильмов "Уорнер Бразерс", я пытался избавиться от всего, что о нем знал. Я старался забыть о том, что Элмер не выговаривает букву р , о его вечной погоне за умным и гораздо более известным кроликом. Мне хотелось воспринимать Элмера просто как рисунок, тем не менее отделить его от его же славы было невозможно.
Как-то в классе мальчик по имени Уильям начал писать на доске неправильный ответ, а наша учительница замахала руками, говоря: "Осторожно, Уилл. Опасность, опасность". Ее голос был синтетическим, лишенным всяких эмоций, и мы засмеялись, зная, что таким образом она подражает роботу из телесериала про семью, живущую в космосе. А дети мистера Томки решили, что у нее случился сердечный приступ. Мне показалось, что им нужен своего рода проводник, который был бы рядом каждый божий день и объяснял все непонятные им вещи. Я мог бы заниматься этим по выходным, но дружба разрушила бы некую таинственность и стала помехой хорошему чувству, которое взрастила во мне жалость. Так что я решил держаться на расстоянии.
В начале октября семья Томки приобрела лодку, и все сразу вздохнули с облегчением. Особенно это касалось подруги моей мамы, которая подметила, что мотор у лодки явно бывший в употреблении. Также стало известно, что у тестя мистера Томки есть домик на озере, и он предоставил этот домик в распоряжение зятя и его семьи. Это объясняло отсутствие семейства Томки по выходным, но мне не стало легче от этого знания. У меня было ощущение, что отменили мое любимое шоу.
В том году Хэллувин праздновали в субботу, и когда наконец мама повела нас в магазин, все хорошие костюмы уже были раскуплены. Мои сестры нарядились ведьмочками, а я – бродягой. Я предвкушал, как подойду к дверям Томки в этом наряде, но они были на озере, в их доме было темно. Перед отъездом они оставили на крыльце наполненную жвачками банку из-под кофе, а рядом поставили табличку с надписью: "Не будь жадным". Жвачки считались чуть ли не самыми низкопробными из всех хэллувинских лакомств. В подтверждение этому их изрядное количество плавало в собачьей миске. Мысль, что именно так жвачки выглядят в твоем желудке, была омерзительной. Обидным было и наставление не брать слишком много того, чего брать вовсе и не хотелось. "Кем они себя возомнили, эти Томки? "– сказала моя сестра Лиза.
Вечером следующего дня мы сидели и смотрели телевизор, когда раздался звонок в дверь. В нашем доме посетители были редким явлением, поэтому пока отец оставался на месте, мама, сестры и я толпой сбежали вниз. Открыв двери, мы обнаружили на нашем пороге семью мистера Томки в полном составе. Взрослые выглядели как обычно, а сын с дочерью были в костюмах. Девочка оделась балериной, а мальчик изображал грызуна с плюшевыми ушами и хвостом из чего-то, смахивающего на удлинитель. Судя по всему, они провели предыдущий вечер на озере и пропустили возможность поучаствовать в празднике. "Мы попросим хэллувинское угощение сейчас, если вы не против", – сказал мистер Томки.
Я объяснил их поведение отсутствием телевизора, но ведь и телевизор не научит всему. Требование угощения на Хэллувин – часть традиции, но первого ноября оно расценивалось только как попрошайничество, и от этого становилось неловко. Такие вещи усваиваются естественным путем, и меня возмутило, что семья Томки этого не понимает.
– Да, конечно, еще совсем не поздно, – сказала моя мама. – Дети, почему бы вам… не сбегать… за сладостями?
– Но конфет больше нету, – сказала моя сестра Гретхен. – Ты отдала последние вчера вечером.
– Не те конфеты, – ответила мама. – Другие сладости. Почему бы тебе не сбегать и не принести их?