Но все по дойчмарке, как я предупреждал. Ниже не опускались ни продавцы, ни клиенты. Даже "третий мир" соблюдал никем не оговоренный лимит. Но для Лавруши, не только бегло объяснявшегося по-немецки, но и приобретшего за годы словацких своих испытаний поразительное сходство сразу с двумя усатыми кинозвездами ФРГ (с тем, кто полицейским комиссаром в "Таторе", но еще больше - с великим Армином Мюллер-Шталем) - снисходили и до самых маленьких серебряных монеток в 50 пфеннигов. А за сорок? Торговцы смеялись. Махали, отдавая за так.
Обвешанные мешками и пакетами, мы возвращались домой. Трамвай шел через весь этот город, слывущий самым дорогим в Европе - на пару с Цюрихом. Пассажиры, конечно, воротили носы.
Но что было делать?
Чтобы не увидела жена, я сразу внес все это в отведенную ему комнату. Не знаю, почему, но в тот вечер пили яблочный шнапс. То есть, знаю. Красного сухого, на которое стал я налегать здесь из ностальгии по Франции (где, дурак, целых семь лет пил пиво и виски) организм Лавруши не принимал. Шнапс так шнапс. Нам пилось, но ему не сиделось. В полкомнаты куча. Обдавая сквозящим душком лежалости, отбегал посмотреть на товар. Слишком сильным оказалось переживание на фломаркте. Слишком многое навалилось.
- Я, наверно, ты знаешь, домой…
После того, как его компаньон заявил себя политическим беженцем, а одежды на мои небольшие деньги возник вагон и маленькая тележка, делать Лавруше в Мюнхене было нечего. Сердце мое разрывалось, так было жалко друга.
- А миссия? Что напишешь в отчете для перестроечной Группы?
- Ты знаешь, какой я писатель, - отмахнулся Лавруша… - В устной форме.
- И что скажешь?
- Что встретился с Андерсом.
- Они меня знают?
- "Свобода" у нас круглосуточно… И Андерс сказал… Я налью?
- Автоматом. Не спрашивай.
- Так что, - налил по стопкам, - сказал ты?
- ГПУ.
Он воззрился, и я перевел эмигрантскую шутку: "Гласность. Перестройка. Ускорение".
- А, ну да. Так и есть, между прочим. Могу нарисовать детали, если хочешь…
На это я засмеялся:
- Воображение, друг мой, нарисует.
- Но если тебе надо…
- Мне не надо.
- Тогда, если позволишь, лучше я скажу им: "Так держать!" Мол, Андерс наказал. Сильней их вдохновит.
- А их там много?
- В Братиславе? Зам мой отъехал. Я во главе… А в джазе - только девушки. Ты меня понимаешь?
Ничто его больше не держало. Не в пинакотеку же идти. Конечно, я заикнулся о Дюрере, о большом количестве Рубенса, но отклика не нашел. Лавруша то и дело вскакивал, отбегал в свою комнату, где продолжал сортировку.
Одному мне не пилось, тем более Apfelcom. От нечего делать включил телевизор. Взглянул на экран и заорал так, что залаяла наша лассо-апсо, тибетская собачка с рыком льва:
- Лавруша, блядь! Свобода!!!
В тот день, когда мы в Мюнхене месили грязь на барахолке, в Праге коммунисты подали в отставку. Победившая "бархатная революция" скандировала: "Гавела на Град! Гавела на Град!"
Как это могло прозвучать по-русски?
Сахарова - в Кремль?
Уменьшаясь в размере, Лавруша махал из окна вагона нелепым, но полюбившимся ему головным убором с фломаркта - вельветовым картузом с витой окантовкой. Я щурился сквозь слезы, швыряя руку ему вслед. Но вот он и слился с пейзажем. Мы повернулись и поспешили под зонтом к далеким сводам вокзала с газовой надписью "München" в преждевременных сумерках.
- Ты хоть дал ему что-нибудь?
Вопрос задел за живое. Возвращался Лавруша в подполье борцов за политику Горбачева, и собирал я его за кордон, как самого дорогого агента. Все, что мог. Не только в смысле шмоток. Отдал любимый "Грюндиг", прочно державший волну: Лавруша сказал, что их группа записывает на магнитофон все мои передачи. Как инструкцию к действию. Как было не отдать?
- А денег?
- Все, что выдал банкомат.
Он так по-детски смеялся: "Валюта - из стены!.."
Вместо упреков за брешь в семейном бюджете мне было с облегчением отвечено:
- И правильно!
Еще бы! Больше, чем родственник, если вдуматься. Познакомил когда-то в МГУ Друга я никогда не забуду…
1 января 1993 года на карте Европы возникла еще одна страна - Slovenska republika.
Лавруша стал новым ее гражданином.
Но в Москву вернулся не просто иностранцем. Въехал триумфально. С дип-паспортом.
Первым сообщением оттуда было, что, хотя Союз накрылся медным тазом, но улица, на которую выходят окна посольского кабинета, называется по-прежнему…
- Как?
- Гашека!
- Хорошо, не Фучика! - смеялся я у себя в Мюнхене, глядя в свежевымытое окно на сверкающие "ауди", "мерседесы" и "порше" внутри охраняемого оазиса "Свободы". - Но все же будь там бдителен… А из окна что видишь?
- Пух!
Не знаю почему (возможно, преувеличивал революционность того, что творилось в Москве), но мне тогда подумалось, что он имеет в виду пух из вспоротых перин.
Нет, тополиный, может быть, я забыл, но в это время Москва вся в пуху, и не далее как третьего дня консул Лавруша Волочаев сопровождал в больницу одного француза, который так разинул зенки на столицу победившего капитализма, что с поверхности сетчатки удалили две дюжины пушинок. Еще Лавруша сказал, что будет отныне звонить каждую неделю, чтобы давать отчет об авантюрах, благо телефон теперь казенный. "Видишь? - не удержался словацкий консул в заключение. - А уедь тогда я в Штаты, как мой зам?.."
Не знаю, что успел он совершить в своем дипломатическом качестве. Полюбил внезапно кухню японского посольства. Встретил на рауте "твоего соседа-экономиста по В-1339… Соседку, то есть". - "Эго кто?" - "Не помнишь Розочку? Розу Ветрову?" Да неужели… Что делает с нами время, умноженное на пространство. Персонаж, несмотря на имя из "Алых парусов", вполне реалистический. До самых, пардон, трусов, за удержание которых - липковато насквозь промокших - истово боролась незамутненным разумом и волей однажды до рассвета на Ленгорах. Сразу, конечно, вспомнил. Застиранные на ощупь. С не до конца застроченной резинкой. Многократно перекрученной. К исходу ночи лопнувшей, что не мешало их натягивать, выявляя раздвоение, с ума сводящее, но недоступное для проницания подскакивающим от пульсации орудием. Товар "Галантереи" Гомельского производства. Пинского? Бобруйского? Города Слоним? Груди, их мелко-плотными розанами мне охотно подставляемые в порядке отвлекающего возмещения, воистину были поразительны - ну. Роза! ну, стервоза! - но подобного blue balls. He выпало мне ни разу в жизни - ни до, ни, разумеется, после, когда нежданно, но становится вдруг много-много легче с опытом-возрастом, и однажды инициатором недачи становишься ты сам…
А Роза?
Ну и, конечно, слава богу, что.
"Большой постсоветский человек. Экономически интересный моей стране…"
Лишнего консул не сказал, а я не спрашивал. Было, не было: уже неинтересно. И если было, чем тут хвастать?
Однажды позвонил и начал говорить по телефону как-то сдавлено, а после разрыдался в трубку. Там, в Москве, на Гашека. Я понял только, что - сын…
Единственный.
Девчонок было много, но сын - один.
И что-то с ним не так…
"Прости! - пришел в себя Лавруша… - Подробности по возвращению из Пресбурга".
"Откуда?"
"Столица, под прессом которой твой Лавруша. Так немцы называли нашу Братиславу…"
"Брат! - неожиданно сказал я. - Держись, братан. Все будет хорошо!.."
При всей своей настроенности, нормальной для человека, все предки которого были порубаны либо раскулачены, радикализмом в годы МГУ Лавруша отнюдь не отличался. Терпеть не мог ГБ, а также ГРУ и если под давлением кооперировал, как в Сомали или еще в соц-Братиславе, то не сливался - подсолнечное масло и вода! В новой Словакии, интересы которой теперь представлял он в бывшей своей стране Большого Брата, Лавруша с рвением, конечно, выступал за перестройку, но не скрывал, что в том поддержаны они Кремлем и меченосцами. Теперь же, по причине того, что случилось с сыном, ретроспективно впал в бешеный антикоммунизм. Восстал тотально против. Во все разжавшееся горло. Потому что причина того, что с сыном, - борьба их с человеком. Работа на войну. Тяжелая промышленность. Усиленная химизация. Испортили на хер экологию. Музей коммунизма открыли в Праге, там насыпано в пробирки… Что? А сколько канцерогенного говна мы поглотили тут, в ЧССР, того не ведая. Сын часто смотрел в окно, а рос он, так уж получилось, с видом на дымящую трубу:
- Поэтому…
Чешский диссидент-президент привел Клинтона в пивную "U Zlateho tygra", где познакомил с ее завсегдатаем и общенациональным достоянием - писателем Богумилом Граблом. Потом президент США исполнил соло на саксофоне в джазовом клубе "Reduta". Так, между пивом и джазом, решилась судьба радиоцентра в Мюнхене - заслуженного, но дорогостоящего.
Из Вашингтона был указан курс на Прагу.
Сначала был ознакомительный визит. В первый вечер мы сидели за столом "У Флеку", где подавали черное пиво, отдающее карамелью. Потом я оглянулся.
Сзади стоял Лавруша.