- В Норвегии сардины миллионами приплывают из океана, - сказал он. - Валом валят в фиорды. Даже цвет воды меняется. Сперва она зеленая, как старая медь, потом становится светлой, будто литое серебро, и хоть криком кричи - ни слова не слышно, потому что остервенелые чайки накидываются на жратву. А сардины все плывут. Не знают зачем и знать не хотят. Может, им там надо икру метать. Они бьются в сетях, прут, как сотня локомотивов, - старые снасти так и гудят, судно кренится.
- Вы ловили сардин?
- Ловил! Это не ловля, а избиение; платят сдельно, так что их вылавливают грудами, они лавиной текут в трюм, трепыхаются и прыгают, покуда люк не задраят. А потом их набивают в бочки, везут сюда и здесь укладывают в жестяные гробики голова к хвосту и хвост к голове… Они знают одно - свою отмель. Их интересует только вовремя пожрать и вовремя выметать, икру. Вот они и попадают в сети, а потом в жестянки. Тут им и крышка.
- Вы маху дали, - сказал я. - По мне, лучше ловить сардин, чем работать на консервной фабрике.
- Ты, я вижу, не понял главного.
- Чего это?
- Не будь сардиной. Плавай сам по себе.
- Я хочу в люди выбиться.
- А именно?
- Разбогатеть, знаться с важными боссами, ездить в "ягуаре", иметь собственный бассейн для плавания.
- Это тоже разновидность сардины - только в жестянке с плюшевой подкладкой.
- Как-никак лучше быть первым среди сардин, чем последним.
- Так и знал, что ты это скажешь. Но ты не прав. Мне сардинная фабрика нужна для того же, для чего и траулер: человек должен есть, чтобы жить, но не жить, чтобы есть. Думаешь, я рвусь на отмель? Ошибаешься. Я плаваю сам по себе.
- Ну и шутник же вы!
- В таком случае я тебе преподнес величайшую шутку в мире, - сказал он.
- Как это?
- Объяснить - значит испортить шутку.
И больше я из него ни слова не вытянул.
С этого все и началось. Мне тогда шел четырнадцатый год, и я ничего не понял. Я мечтал только о новых костюмах да еще о "ягуаре". Девчонками я не увлекался, они для меня были чем-то вроде ходячей мебели. Раза два я лазил с ними в карьер, где добывали глину, или в какой-нибудь пустой дом, но они мало что смыслили в этих самых делах, а я - еще меньше, так что я махнул рукой. Так вот, говорю вам, я ничего не понял. Но если рассказываю я плохо, то память у меня хорошая и все входы-выходы в порядке. Что войдет в голову, рано или поздно вылазит наружу. Потеха! Я взбежал вверх по лесенке - она теперь стала короче, потому что начался прилив, - и оглянулся.
- Ты ей скажи, что я здесь, - напутствовал он меня. - А уж я тебя не выдам.
- Ладно, - сказал я. - Вы на мертвом якоре, и точка.
- Правильно, - сказал он.
Я воображал себя траулером, вышедшим на лов во фиорд; сардиной, которая плавает сама по себе; красивым мужчиной за рулем "ягуара". Я не знал, что еще придумать, но совсем ошалел, и мне стало весело. Я включил приемник на всю катушку, так что стены задрожали. Все равно я буду важной шишкой! Я поймал передачу для американских вооруженных сил и стал слушать Пи Уи Ханта. Он так лихо наяривал, что я даже стены оглядел, нет ли трещин. Под звуки "Когда святые маршируют" я накрыл на стол и поджарил селедку. Я уже умял свою долю с десятью ломтями хлеба, когда пришла моя старуха и сходу на меня напустилась, потому что ее селедка была пережарена и чай перестоялся - стал черным, как смола. Но она скоро утихла.
После ужина она вымыла посуду, а потом вымылась сама. То и другое - над раковиной, потому что ванной комнаты у нас не было, а ванну, похожую на цинковый гроб, только без крышки, весом в добрых полтонны, мы держали на дворе.
Снимая рабочую блузу и юбку, она напевала любимую свою песенку; слова там такие:
Все кругом счастливые,
Влюбленные, красивые,
А я, с разбитым сердцем,
Живу в тоске…
Напевая, она горой взбивала пену, а я с восхищением смотрел на ее красивые, с голубыми прожилками локти и белые плечи и думал, как жаль, что руки у нее совсем загрубели. От дешевого мыла и мытья полов они стали красные и морщинистые, как у новорожденного младенца.
- Уходишь? - спросил я.
- Не твое дело, - сказала она.
- Знаю, тебе не терпится этого полоумного Жильца увидеть.
- Да, пожалуй, прогуляюсь туда.
- Скоро темнеть начнет, - сказал я. - А там всякие бродяги так и шныряют; они могут обидеть девушку в два счета, ахнуть не успеешь.
- Я не девушка и ахать не собираюсь, - сказала она со смехом.
И надела платье с яркими цветами.
- Ты бы лучше, как балерина, одевалась, чтоб коленки было видно, - сказал я.
- Ты это о чем?
- Ни о чем, просто так, - сказал я. - Только смотри, будь осторожна на Венецианской лестнице.
Она взяла сумочку.
- Сегодня самый длинный день в году, так или нет? Чуть не до полуночи светло будет… И, кроме того, я на работе стала во какая сильная, могу и сдачи дать.
- Но эти бродяги такие силачи… Тебе с ними не справиться.
- Слишком много ты знаешь, Артур, - сказала она. - И откуда только набрался?
- Да про это каждый день в газетах пишут.
- Нельзя быть таким ревнивым. Вымойся и ложись спать вовремя. Да не сори в квартире.
- Дай мне шестипенсовик, я выпью с ребятами кофе у Марино.
- Нет, ты никуда не пойдешь; уже слишком поздно для мальчика в твоем возрасте.
- Но ты вот уходишь!
- Бога ради, довольно, - сказала она. - Ты готов меня в цепи заковать. Хуже ревнивого мужа.
- Я пойду с тобой.
- Нет, ты останешься дома, и кончено!
- Тогда дай шестипенсовик!
Она стояла у двери, перекинув сумку через плечо.
- Я вижу, ты решил пойти со мной во что бы то ни стало, - сказала она. - Глаза завидущие! Ну ладно, надевай пиджак.
- Вдвоем драться сподручней, мама, - сказал я, но она даже не улыбнулась. Всю дорогу до пристани мы чуть не бегом бежали - честно, я из сил выбился. Она молчала и открыла рот, только когда мы проходили мимо сторожа, который сидел у костра, покуривая короткую трубочку, и был рад развлечься.
- Самая подходящая ночь, чтоб крутить любовь, Пег, - сказал он, подмигивая, и сплюнул.
- Тем лучше для меня, - сказала она.
- А вот мальчишке давно спать пора, - заметил он.
- Если бы не старые мошенники вроде вас, меня бы здесь не было, - сказал я ему.
Он чуть не проглотил свою трубку.
А моя старуха подняла визг и долго еще нудила насчет того, что надо уважать старших.
- Вот зайди как-нибудь ночью к нему в палатку, узнаешь, какое бывает уважение.
- Ох, дождешься ты, получишь трепку, - сказала она. И как в воду глядела, сами увидите.
До пристани мы добрались в лучшем виде, нам только и попалось с десяток летучих мышей, которые устроили на Глассхауз-роуд, среди старых шестиэтажных пакгаузов, что-то вроде испытательного аэродрома. Когда пролетела первая, моя старуха даже подскочила. Вторая чуть не запуталась у нее в волосах, и она взвизгнула. А увидев третью, вцепилась мне в руку.
Как на грех, Жилец был не один. С ним была настоящая жар-птица, вся золотая - золотые волосы, золотое платье, золотые чулки; столько золота, что я подивился, почему при ней нет охраны.
- Это что такое? - спросила моя старуха.
- Платье как у балерины, я ж тебе говорил.
- Да я не про то, глупый. Кто это?
- Его подружка.
- Подружка! - воскликнула она.
Мы подошли.
- Ага! - только и сказал Гарри. Он сидел на крыше каюты, чтобы удобнее было разговаривать с этой девчонкой.
- Удобно же ты устроился, - сказала моя старуха. - Я уж не говорю о вежливости - заставляешь свою подружку стоять, а сам сидишь.
- Она шла мимо и остановилась только на минутку, - сказал Гарри кротко.
- Но, похоже, решила здесь заночевать.
- Это вы бросьте, - сказала девчонка. - Я просто жду своего дружка.
- Нашла место, где ждать дружка, - сказала моя старуха.
- А почему бы и нет, если он развлекается на моторке, - сказала девчонка, тряхнув головой. - Только лучше бы ему поторопиться, не то я ему башку оторву, пускай с ней тогда развлекается.
Но моя старуха уже была на взводе.
- Веселенькая, история, - сказала она.
- Ах, извиняюсь, раз такое дело, - сказала девчонка и отошла.
- Пег, ты ужасно невоспитанная, - сказал Гарри.
- А ты ужасно неразборчивый.
- Ты что, ссориться пришла?
- Пришла тебя проведать… Давно уж пора…
- Ну иди проведай меня здесь, на катере.
И он протянул ей руки.
- Нет уж, спасибо, я лучше по трапу.
- Но у меня нет трапа.
- Тогда я останусь здесь. - Она поглядела вслед девчонке. - Балерина!
- И очень миленькая, - сказал он. - Иди сюда, Пег.
На этом я их оставил. Явился дружок той девчонки, и она ему дала жару. А потом они ушли, и я тоже поплелся следом.
Сперва я шел за ними, но скоро отстал и вернулся по пристани назад. Катерок легонько покачивался, и я слышал, как плещет вода между бортом и пристанью, но в каюте было темно. Еще стоял прилив, и мне видна была палуба. Что-то юркнуло за ящик для рыболовных снастей… Мышь. Я чувствовал себя совсем одиноким, покинутым. Значит, они помирились и ушли домой. Будут смеяться, устроят на радостях пир, а мне не хотелось быть третьим лишним. Я решил погреться немного у печки и спрыгнул на палубу. Было прохладно, тихо, и я уже хотел открыть дверь, как вдруг услышал шепот:
- Дома удобнее.
- Но ведь никто не придет.
- Здесь тесно.
- Ничего, это не помеха.