А я не могла отделаться от навязчивой мысли. Почему это все – мне одной? Как бы славно Тим поиграл в крикет на этой площадке, а мы бы с Ромкой сидели вот за тем столиком и наблюдали за ним, потягивая кофе. И почему я крошу булочку, подманивая цветастых рыб? Почему любоваться на них я должна в одиночку?..
– Опять хандришь? – надо мной нависла Ира. – Ты мне не нравишься, – сказала она. – Что ты все время на телефон смотришь? Я боюсь тебя одну оставлять! Думаю, вернусь – а ты уже пляж подметаешь или пальмы пропалываешь.
– Не привыкла я бездельничать, Ир. И за ребят беспокоюсь. Надо было с собой хоть вязание взять…
– А-фи-геть! Вязание! А почему не обои? А что, поклеила бы на досуге. Ответь мне, куда ты все время летишь? Мы все думали, сядет Лия дома, хоть немного отдохнет. Так нет – идеальный менеджер перековался в идеальную домохозяйку.
– Какая там идеальная! Просто пока я работала, дом грязью зарос, и ребенок брошенный…
– Ага, и вот ты вцепилась. Лягу костьми за образцовый дом! А что твоим мужикам делать? Мама все время вертится, готовит какие-то феерические блюда, сдувает пыль, записалась во все родительские, домовые и прочие комитеты. Тебе что, энергию девать некуда?
– Да нет особой энергии, устаю…
– Знаешь, Лия. Ты только не обижайся, но, по-моему, тебе нравится уставать. А отдыхать – нет. Странное такое кокетство – мне себя не жалко, все для вас. А им каково? Не удивляюсь, что парни решили отдохнуть от тебя. Устали все время за мамой гнаться и себя виноватыми чувствовать.
Я молчала. Иру хотелось стукнуть. Зачем она? Может, из зависти? Хотя… сама она никогда особо не напрягается. Не делает "мужскую" работу. Даже лампочку не поменяет. Но почему-то всегда около нее оказывается кто-то, кто ей поможет с этой самой лампочкой.
А я лучше сама, если могу. Зачем просить? Вспомнила, как однажды поменяла колесо у машины, и Ромка потом зверски обиделся…
– Шуга-герл, – необъятных размеров араб с улыбкой поклонился, проходя мимо.
– Это он тебе, – заметила Ира, кивнув на мою, выгоревшую на солнце, макушку.
– Достали, – процедила я.
Это было правдой. Пристальное внимание со стороны мужчин напрягало. Словно ты на выставке. Особо донимали торговцы, громким хлопком предупреждавшие о покупателе своих коллег.
Так, что, выдираясь из одних цепких лап, я немедленно попадала в другие. Один раз сходила за сувенирами, и зареклась на такие походы в дальнейшем.
"Мам, а вода теплая? Не помнишь, где лежат мои полосатые носки?" – пришла смс от Тимки, а следом – вторая, от мужа: "Львенок, не могу найти зарядку от телефона. Ты сильно загорела?"
Весточки приходили на дню по нескольку раз, давая понять, что я была бы нужнее там, а не здесь.
Сегодня парни разбушевались: за день от каждого пришло по десятку, словно они соревновались между собой в экзотичности запросов.
Тиму понадобились подтяжки, теннисные мячи и напильник. Ромку интересовал сборник Честертона, бандана и франко-русский словарь. Лежа в шезлонге, я совершала мысленное путешествие по закоулкам квартиры, сообщая парням о своих изысканиях.
Держитесь, родные. Еще десять дней – и я буду дома.
– Хватит их опекать, – возмущалась Ира. – Они и сами отлично справятся.
– Я же просто отвечаю на их вопросы, – отбивалась я. – Откуда я знаю, зачем им все это сегодня?
– Действительно, зачем, – сказала сестра и задумалась.
Морской ветерок ласкал кожу. Лежа в шезлонге, я задремала, и даже увидела сон про то, как плыли по кухне пучеглазые круглые рыбы, а Желтый с Тимом отбивали их теннисными ракетками.
– Лия, вставай! Сейчас будет весело, – затрясла меня Ира.
Я открыла глаза и чертыхнулась: по пляжу, улыбаясь во весь широченный рот, строевым шагом к нам приближался давешний араб с огромной корзиной.
– Держись, шуга-герл, – Ирка пихнула меня в бок. – Не иначе, свататься.
– Я его прибью, – пообещала я, чувствуя, что краснею, – Прямо сейчас. Бодну головой в пузо, и корзинкой накрою сверху.
– Что за гопницкие замашки, – заржала сестра.
Ее это явно развлекало.
Араб встал в двух шагах от нас, улыбаясь мне и крепко держа свою ношу. Красивая плетеная корзина была живописно наполнена фруктами, раковинами и цветами.
Великан молчал. Мы тоже. Пауза затягивалась. В руке пискнул телефон.
И вдруг…
Вдруг!
Из-за огромной туши араба, как двое из ларца, появились они. В одинаковых коротких штанах в цветочек, в розовых гавайках и пиратских банданах. Бледные на фоне загорелых тел, с ухмылками на физиономиях, они вышли из-за спины великана в тот момент, когда я читала смс от сына: "Мама, где моя сувенирная шайба?"
– Сообщение доставлено, – засмеялся Тимка, живой и настоящий, и подмигнул.
– Мы приехали, Львенок, – улыбнулся муж, – не могли же мы бросить тебя одну в Африке.
Безобразная Эльза
Когда меня принесли домой из роддома, канарейка, бросив единственный взгляд, испустила прощальную трель и издохла. В детском саду малышне говорили, что если они не будут кушать суп, их пересадят за мой стол. Однажды мне попалось у Искандера: "это была приземистая тумбочка с головой совенка". Именно эту картинку каждое утро выдавало мне зеркало.
В школе мне нравилось. Веселье началось с первого дня. Дружный рев первоклашек: "Мама, забери меня отсююю-даааа!", обморок одной, особо экзальтированной, бабушки. Я впервые почувствовала себя популярной.
Меня посадили на первую парту, чтоб не нервировать остальных. И я стала отличницей – выбора не было. Что еще можно делать под носом учителя?
Рядом был усажен наш главный хулиган, Вяземский-Кочанов. Он быстро просек выгоду нашего симбиоза. Под сенью его кулаков я провела милые сердцу девять лет, решая ему задачки и исправляя ошибки в сочинениях.
Мы оба являли пример того, что форма и содержание не всегда едины по сути. Одноклассники усвоили этот тезис и ко мне потянулись. За эти годы на моем счету оказалось немало добрых дел: отложенные двойки, спасенные второгодники, подтянутые до уровня хорошистов троечники.
– Показатели седьмого "А" держатся на единственном человеке, – звучало на педсоветах, – но надо же как-то закрывать отчетность!
И нас не трогали.
Меня уважали. Никто не выливал мне компота в портфель, не резал пуговицы в гардеробе. На восьмое марта я, как все, получала мимозу. Дома засыпала с "Неорганической химией" Глинки, изредка – листая дневники четы Кюри. И была абсолютно счастлива.
А в десятом в нашем классе появилась она. Хорошенькая, как ангел. Бессовестная, как взвод дьяволят.
Сидя за партой, она тихонько сканировала пространство, бросая взгляды из-под нежных, как бабочкины крылья, ресниц.
Я не могу назвать ее умной. Ум – брат-близнец благородства. Там, где великодушие прокисло, уму на смену явилась хитрость.
Такой она и была – хитренькой, очаровательной лиской, всякий раз готовой вывернуться из капкана.
– Я? – говорила она удивленно, – да что вы, да как вы подумать могли? – и сбегала, оставляя пару рыжих шерстинок с хвоста.
Почему-то она невзлюбила меня с первого взгляда. Я не вписывалась в ее систему ценностей.
По лискиным меркам, место мое было в самом темном углу. В стайке сморчков-ботаников, которых терпят за то, что они дают списать. А я нахально жила. Представляете? Наслаждалась учебой, читала, экспериментировала в лаборатории.
И хотя по-прежнему, бросив на меня взгляд, вздрагивала подслеповатая биологичка, оторопь ее быстро сменялась улыбкой.
Лиска взялась за работу. Ей нужен был мир, и желательно – весь. Глядя на меня голубыми бездонными блюдцами, она перекинула за плечи рыжую косу и сказала:
– Бедняжка. Так тяжко, наверное, жить, зная, что все общаются с тобой по необходимости…
Она быстро завоевала симпатии класса. Прекрасно училась, легко помогала другим. С улыбкой: просто я люблю вас, ребята!
Парни ходили за ней по пятам, историк ронял очки всякий раз, когда она выходила к доске, а физрук застывал двухметровым столбом посреди зала, когда наша нимфа появлялась на тренировке.
А я как будто попала в аномальную зону. Отношения с учителями испортились. Не сами: кто-то помог, подмахнув, где надо, рыжим пушистым хвостом.
Физик в портфеле обнаружил карикатуру: пузатый гуманоид, похожий на него, катит в летающую тарелку тележку с трудами Коперника. Об увлечении физика уфологией знали все, как и то, что он стесняется этой, недостойной ученого, страсти. На обратной стороне картинки была моя контрольная.
Химик обвинил меня в разбазаривании реактивов. Я была ни при чем: моя домашняя лаборатория в разы превосходила школьную по оснастке.
Дребезжащим от обиды голосом учительница литературы заявила, что мои суждения о Бунине она находит нигилистическими. Надо ли добавлять, что о почтенном классике я даже не заикалась?
На экстренном педсовете учителя решили, что так драматически у меня протекает пубертат, и дело замяли.
Но осадок остался.
Как-то на перемене наш класс вышел во двор. Я увидела, как на газон вскарабкался, неуклюже перебирая бородавчатыми лапами, великолепный экземпляр Bufo melanostictus и наклонилась, чтобы лучше его рассмотреть.
Кто-то толкнул меня в спину, и я полетела вперед, растянувшись под дружный хохот. Весь класс стоял надо мной. Лиска сказала:
– Чудная картина! Вы с этой жабой созданы друг для друга! – и под общий смех протянула мне руку.
Я встала. Когда мои глаза встретились с ее голубыми льдинками, сказала тихо:
– Иду на вы!
– Что? – переспросила она, но я развернулась и ушла.