– А вы, случайно, не бабушка Егора? – обратилась к ней незнакомая девушка в ярком купальнике.
Она удивилась и кивнула.
– Я нашла!!! – вдруг закричала девушка так, что все обернулись. – Вот она, наша бабушка в шляпке!!!
И показала пальцем на световое табло.
Нина Петровна увидела на нем свое имя. Услышала голоса ведущих концерта:
– Посмотрите внимательно друг на друга и убедитесь, что рядом с вами нет бабушки в шляпке. Спросите, не видел ли ее ваш сосед. Посмотрите по сторонам.
– Если вдруг она оказалась рядом, проводите ее к главному входу. Бабушка, найдитесь, вас ожидает внук Егор.
Через полчаса Нину Петровну знало все Нашествие.
– Это она! – кричали ей. – Бабушка в шляпке!
Егор у входа стоял мрачный. Увидел ее, тут же просиял:
– Ну, ты даешь, бабуля! Телефон выключен, в палатке нет. Так меня напугала! Я маме клятву давал глаз с тебя не спускать. Уф…
Поздним вечером они сидели у палатки.
– Сейчас Шевчук будет выступать, – сообщил Егор. – Но я, наверно, отсюда послушаю, – и зевнул. Стало понятно, что слушать он будет в горизонтальном положении. И, скорее всего, во сне.
– В душ иди, – она протянула внуку полотенце и фонарик. Парень кивнул и растворился в ночи.
Вернулся совсем сонный:
– Представляешь, там в умывальнике один парень спит стоя! А на футболке, главное, надпись: "Будить!". Но все его жалеют и не трогают.
– И ты не разбудил?!
– Я что, дурак, лезть к человеку?!
– Это Шевчук поет? – уточнила она.
– Ага.
– Идем!
– Куда, бабуль?! – вопросил внук, но она уже шла, переступая через растяжки.
Никто не посмел остановить пожилую даму, прошагавшую в деревянный сарайчик, служивший на время фестиваля мужским умывальником.
Валик-Валентин, водитель из Ростова, стоял, упершись лбом в стену. Он спал.
И спал крепко.
Она огляделась и увидела в углу пустое ведро.
– Извините, – сказала она, отодвинув от умывальника тощего молодого человека, – нам срочно. И подставила ведро под кран.
Ведро тяжелое, Валик – высокий парень, им с Егоркой до макушки ему не достать.
– Пожалуйста, – сказала Нина Петровна, обращаясь к тощему, – вылейте это ведро вот на него. Мне не дотянуться.
– Я что, больной? – обалдел тот.
– Вопрос жизни и смерти, – отрезала она, – он вам спасибо скажет.
– Не уверен, – засомневался тот.
Но все-таки поднял ведро повыше и опрокинул на Валика.
И отскочил.
Валентин покачнулся. Поднял голову, открыл красные глаза и увидел тощего парня с пустым ведром.
Кулаки его сжались.
Нина Петровна вышла вперед.
– Валик, – сказала она, – Шевчук уже выступает. Пойдем. Мы проводим тебя, а то заблудишься.
Валик прислушался. Лицо его просветлело.
– Спасибо, братишка, – сказал он парню, державшему ведро, как щит.
Егорка потом рассказывал в красках про этот бег среди растяжек. Он впереди, светя фонариком, за ним Валентин, и бабушка в замыкающих – чтоб подопечный не заснул по дороге.
Они выбежали из палаточного городка, и понеслись к основной сцене. Валентин, услышав голос любимого музыканта, развил прямо-таки космическую скорость. Егор не отставал – все-таки бабушка поручила присмотреть за этим парнем.
Когда Нине Петровне удалось добраться до них, звучала песня:
– Когда идет дождь, в твоих глазах свет
Проходящих мимо машин и никого нет
На дорожных столбах венки, как маяки
Прожитых лет.
– Это про меня, – сказал Валик.
И про меня, подумала Нина. Про нас, про всех…
Домой Егорка все-таки уговорил ее ехать в футболке "Я пережил Нашествие":
– Теперь имеешь полное право!
Музыка, дождь, лица, флаги, палатки, сборы в дорогу – все впечатления смешались у нее в одно цветное пятно. Только ужас в глазах пассажиров электрички, которые увидели на перроне огромную толпу с рюкзаками, она запомнила особенно четко.
Встречал их дед, собственной персоной.
В кожаной куртке, темных очках и бандане вид имел флибустьерский. Подготовился, надо же. Скучал.
– Ну что герла, прошвырнемся? – спросил он, галантно отбирая у нее сумку.
На следующий год главным хитом "Нашествия" стала песня Степана Паланина "Бабуля, ты где?"
Отправь маму в Африку
– Жратьдавайдавайжратьжратьжратьжрать! – кот боднул меня шишкастой башкой и ворвался в помещение.
Его подоконный вой вырвал вздох облегчения – негодяй не появлялся двое суток, и мы переживали. Когда открылась входная дверь, пройдоха уже стоял на низком старте.
Ринулся в кухню, грохотнул пустой миской, сунул морду в остатки молока и рванул к холодильнику. Приветственно муркнул и потерся рыжим боком о гладкую дверцу. Нормально, да? Холодильнику так – мырр, а хозяйке – "жрать"…
– Мам, моя рубашка где?
– Лия, отдай ключи от машины!
– Ненавижу омлет!
– Желтый, не путайся под ногами!
– Я это есть отказываюсь!..
Уф… и всего-то их двое – любимых моих мужиков, а кажется, что утром по дому мечется целая толпа.
Наконец, дверь за ними закрылась.
– Н-да, котэ, будни домохозяйки я представляла себе как-то иначе, – пожаловалась я.
Желтый сыто потянулся и промолчал. Я вздохнула. Начинался мой новый, хозяйственно-ремонтный, ненормированный рабочий день…
Днем намыла окна и поклеила в детской обои. Вечером, приготовив с Тимкой уроки, накормила парней ужином и домывала посуду, предвкушая, как все уснут, а я возьму пряжу, спицы и включу киношку.
Но они выстроились у раковины. Все, включая кота. Их улыбки и спрятанные за спиной руки вызывали подозрение. Больше всего на свете я не выношу сюрпризов.
– Та-дам! – пропел Тим, а муж протянул мне…
– Нет, – сказала я.
– Да! – заорали они, хлопая в ладоши и наступая.
– Я без вас не хочу. И я совсем не готова!
– Мы не можем! У нас контракт с французом и хоккейная секция! А время у тебя есть, – отвечали они, и, чтоб добить окончательно, объявили: – целых три дня!
– Мы же договорились, – возразила я, – что, если не все, то лучше никто в этом году не поедет, сэкономим для следующего…
Желтый фыркнул, Тим сдвинул брови, а муж сказал угрожающе:
– Мы с сыном решили. Ты летишь отдыхать. С тобой будет Ира. Я дам ей инструкции. От-ды-хать! – произнес он веско, – а если ты в ресторане попытаешься убрать за собой тарелку, или застелить постель в номере – она свяжет тебя и оттащит на пляж, к шезлонгу!..
В ночь перед вылетом не спалось. Я лежала с открытыми глазами и прокручивала в голове, что еще надо не забыть. Спохватилась, легонько тряхнула мужа за плечо:
– Рома, ты помнишь, что Тимику нельзя мандарины? Не больше пяти, не поддавайся на уговоры, иначе опухнет, и будет мордаха, как у хомяка… если что, половинка супрастина. В аптечке, на второй полке…
Он заворочался и не ответил. Глупо все. Не хочу без них ехать! В глазах защипало. Я их люблю, я о них забочусь, делаю все, чтоб им было уютно… я привыкла, чтобы все вместе. Не заметила, как потекли слезы. А они меня с глаз долой, в Африку-уууу!..
Муж проснулся. Гладил по волосам, успокаивал:
– Львенок, – сказал он.
Он зовет меня львенком, говоря, что для котенка я слишком часто рычу, – ну что ты. Я думал, теперь, когда дело наладилось, мы встали на ноги… я предложил тебе уйти с работы, думал, ты, наконец, отдохнешь. Успокоишься. А у тебя словно пропеллер между лопаток – все торопишься. Как заводная.
– Но ведь пока я работала, дом пришел в запустение. У Тимки тройки, ты усталый. Ел, что попало. Я же стараюсь, чтобы вам лучше было.
– А нам лучше, когда ты не дергаешься. Хватит бегать, выдохни уже. Все хорошо.
В аэропорт поехали все. Сестра Ира объявила:
– Лия, предупреждаю последний раз: если ты опять заглянешь в сумку проверить паспорт и билеты, я тебя стукну по голове!
Я отдернула руку и предложила мужу:
– Рома, может, я поведу? Ты после работы, а я целый день дома, ничего не делала.
– Это ты – ничего?! – возмутилась сестра. – Да ты носилась, как укушенная! Еще немного – и я бы увидела сзади реверсионный след!
– Не дам, – отрезал муж. – Понимаешь, ты немножко взвинчена. Я боюсь, что даже если ты въедешь вот в эту фуру, то просто проедешь ее насквозь и не заметишь.
Тимка стукнул меня газетой по голове.
– В чем дело?
– Ты опять заглянула в сумочку, а тетя Ира не заметила. Я за нее!
Все заржали.
– Лимон съешьте, гады, – сказала я, – сбагрили мать на другой континент, и довольны.
В самолете я мучительно вспоминала, что должна была сказать или сделать. Было чувство, будто забыто что-то важное. Ира меня одернула:
– Ты в небе. Над землей десять тысяч метров. Домыть полы не сумеешь по любому, расслабься.
Я честно попробовала. Расслабилась. Действительно, десять тысяч. И – вспомнила! То самое, очень важное. Как же я могла забыть?
Я боюсь высоты.
Африка встретила злым шершавым солнцем и пряным ветром. Скалилась в улыбках таксистов, голопузой детворой выклянчивала монетки, тянула за полы лебезящими торговцами, кидала надменные взгляды из-под тонких бровей папирусных Нефертити.
Море, как положено, синело, трава и пальмы зеленели, песок шуршал и ласкал пятки. Кровать в номере была мягкой, напитки – холодными, обслуга – улыбчивой и бесшумной.