И он долетел – влетел в хорошо известный мир всемогущих и беспощадных начальников, в коридоры – с руками назад и спиной вертухая перед носом, в страшное безвоздушие своей молодости, когда заставили они его сотрудничать с ними, – и мгновенно превратившись из Петра Якира в Петьку-зэка, с порога это сотрудничество возобновил: "Я буду давать показания, только не трогайте дочь".
5
Он пытался кое-что утаить, не во всем признавался – но этого частичного сопротивления хватило ненадолго, и когда пригрозили строгую 70-ю статью (хранение и распространение клеветнических материалов, порочащих советский строй) заменить на расстрельную 64-ю (измена Родине), он раскололся до конца. Витя Красин, взятый ими позже, держался дольше, но и его они уломали. Сам Андропов навещал их в Лефортове, обещал облегчить судьбу (и слово сдержал). И когда после суда на пресс-конференции (показывали по ТВ) оба твердыми голосами людей, пошедших до конца, раскаивались в своих "преступлениях", немедленно вспоминались процессы 30-х годов, когда бывшие матерые подпольщики, прошедшие еще царскую тюрьму и каторгу, вставали и твердыми голосами говорили: "Я – японский шпион…", "Я – немецкий агент…".
Господа присяжные! Есть ли вина на тех сотнях, тысячах несчастных, которых в годы Большого террора пытками ли, угрозами ли – заставляли оговаривать себя и других? Нет на них вины. А на Пете с Витей?
Есть: они знали, на что шли, должны были приготовиться и устоять.
Но тогда, господа присяжные, выходит, что Сталин прав, когда во время войны всех испугавшихся и сдавшихся в плен записывал в изменники? Вот сейчас добровольцы раскапывают безымянные останки 41-го года, и хоронят, и отпевают с почестями – и что же: узнай они, что отпеваемые ими воины были настигнуты пулями во время панического бегства (а так бывало часто в первые месяцы войны), разве убавится скорбь и нарушится траурное торжество?
Вот и еще история, поближе к сюжету. В 1973 году пригласил меня как-то к себе А. Д. (так в общем кругу именовали академика Сахарова), на экспертизу: получил он утром из рук молодца в штатском письмо от Петра Якира из Лефортова. В письме автор уговаривал А. Д. отойти от правозащитной деятельности, так как это ничего кроме новых жертв не приносит, и что власть добровольно сдавшихся не тронет. А. Д. спросил меня, могу ли я определить с достаточной точностью, Петя ли это писал. Письмо точно было его, и по почерку, и по смыслу (о его капитуляции уже знали все). А старательность языка и полное отсутствие грамматических ошибок при Петиной абсолютной безграмотности указывали на то, что письмо было либо продиктовано, либо тщательно отредактировано. О чем я и поведал А. Д. И тогда он немного поразмышлял при мне: отвечать на письмо в сам-(или там-)издате или нет. И, размышляя, сказал, почти дословно, следующее: вероятно, было бы не совсем честно полемизировать с человеком, находящимся в тюрьме. И не стал полемизировать.
Но тогда мало кто простил Петру его катастрофу. Из ближайших соратников знаю двоих: генерала Григоренко (когда он вернулся из кошмарной черняховской спецпсихушки, то все спрашивал собравшихся: а где Петро? а почему он не пришел?) и Татьяну Сергеевну Ходорович.
До сих пор можно услышать или прочесть: раз кишка тонка, не лезь в пекло и других за собой не тяни. Что ж, благо вам, знающим свою кишку и не полезшим. Но вот какая история. Осенью 71-го, когда Петя уже шел вразнос, пил, психовал, орал на близких, материл далеких и все-таки возил и возил информацию зарубежным репортерам, Витя Красин в своей енисейской ссылке принимал московских друзей, и они рассказали ему о Петином полураспаде. Витя – Петина противоположность – собранный, логичный, никакой истерики, а судьба похожа: тоже зэк сталинского призыва, имел побег, чудом избежал смерти, закаленный антисоветчик, – Витя по поводу Пети сказал: "Все-таки человек должен брать на себя крест по силам". И обещал по возвращении воздействовать на Петра. Однако, вернувшись, оказался рядом с ним, в Лефортове, и воздействие получилось обратное…
Вот и толкуйте, господа присяжные, какая у кого должна быть кишка и каким образом обязан человек ее рассчитывать, ввязываясь в дело защиты справедливости.
Был человек, один из главных собирателей "Хроники", на следствии рассказал все с подробностями, затем опомнился и отказался от показаний, вчистую. Так и указал: давал их по трусости. И в итоге получил свое.
Был человек: и следствие, и суд, и зону прошел достойно, а на воле сил не хватило жить, наложил руки на себя.
Был человек, молодой и запальчивый, под всеми крамольными письмами расписывался, на все шмоны ездил, и пошел с друзьями на площадь и был взят со всеми, но в участке одумался, сказал, что на площади оказался случайно, и был отпущен. Друзей судили. Никто из них к нему претензий не имеет.
Был человек, уже отсидевший срок за диссидентство, по выходе не утихомирился, был взят вторично и на этот раз на следствии раскололся. Отпустили без суда, друзья встретили холодно. Он был потрясен: за что? за временное помрачение? До сих пор считает, что это было помрачение, и друзей простить не может.
Был человек, совсем уж молодой, совершенно неготовый, рассказы наивные писал, то есть по всем показателям – "тонкая кишка", – но дали ему семь лет, и на зоне был он вместе с Буковским непреклонным и авторитетным зэком.
Был человек, пошел на площадь, получил свое, на зоне по окончании срока за шустрый характер получил еще столько же. Кончился второй срок – стали варганить третий, или пиши покаянную, пусть не в "Правду" – в лагерную многотиражку. Черт с вами, написал. Отпустили.
И вот еще: был человек самолюбивый и решительный, и к аресту приготовился, но на следствии вдруг раскололся, печатно покаялся и был освобожден. Друзья спросили: что ж ты? Он в ответ: "Я шел на 190-ю (до трех лет), а мне стали давать 70-ю (до семи). На это я не шел".
Вот вам, господа присяжные, иллюстрация к вопросу о правильном расчете кишки. Да вот и ответ: нечего человека уговаривать. Он и сам всегда рассчитывает свои силы и возможности, даже когда просто идет на рынок, а не на битву. И только будущее показывает, правильно ли он рассчитал. А предвидеть будущее безошибочно – это может только Бог.
Были однажды дерзнувшие – потом всю жизнь жалевшие.
Были рискнувшие только раз – потом всю жизнь гордящиеся, причем требовательно.
Все это были разные люди, по-разному откликнувшиеся на зов времени, и каждый по-своему заплатил за отклик, но было у них у всех нечто общее. Все это были люди в большинстве своем обыкновенные, "как ты да я, да целый свет", простые советские служащие, учителя, врачи, студенты, и толковали, и думали они точно так же, как ты да я, вот только одно отличило их от массы сверстников и единомышленников: они дерзнули на открытый протест, на выступление против режима.
Конечно, можно было противостоять режиму и по-другому. Были, так сказать, легальные марксисты (Лен Карпинский, Рой Медведев), были вольные художники с их свободным искусством и вызывающими вернисажами, вольное слово звучало и в театре, и в кино, и в песне. Собирали тайно деньги в помощь семьям диссидентов (например, математик Манин), прятали крамольные архивы (например, артист Калягин). Но на прямую схватку с режимом, на статью – шли только диссиденты.
6
Господа присяжные, я подытоживаю.
Всем известен пример со стаканом, налитым до середины. Одни считают: стакан наполовину полон, другие – наполовину пуст. Кто прав?
О Петре Якире говорят: да, он много сделал для правозащитного движения, но он сломался (и тем словно бы зачеркнул все предыдущее). Забывают при этом, что при костоломном режиме не то чудо, что сломался, а то, что вообще посмел открыто восстать. Хотя б на год, на день, на час, на миг. Поэтому все-таки справедливее сказать: да, его сломали. Да, он назвал множество имен во время следствия и суда (правда, все имена и без него были КГБ известны). Но главное все-таки то, что сделано им для правозащитного движения. А чтобы иметь об этом представление, я предлагаю посмотреть на его обвинительное заключение как на оправдательное.
Я вычеркиваю из него всю эту дребедень – "клеветнические измышления", "тенденциозное освещение", "представляет общественную опасность", "спекулируя положениями Всеобщей Декларации прав человека" и тому подобное, я стираю кавычки в цитируемых документах, оставляю протокольное изложение фактов и получаю вот что.
В течение 1968–1972 годов Петр Якир подписал и распространил:
– "Обращение к деятелям науки, культуры и искусства", где процесс Гинзбурга и Галанскова характеризуется как звено в цепи беззаконий, являющееся логическим завершением общественной жизни последних лет;
– обращение в адрес Президиума Консультативного совещания компартий в Будапеште – о преследовании граждан в СССР за убеждения вплоть до насильственного заключения в психиатрические больницы. (Этот документ, помнится, особенно тогда разозлил власти: кто-то в Будапеште воспользовался им для спора с Кремлем.);
– заявление Государственному Прокурору СССР о полном произволе властей в искусстве, общественных науках, о положении крымских татар;
– обращение в Комитет прав человека в ООН с призывом защитить попираемые в нашей стране человеческие права;
– обращение по поводу годовщины ввода войск в Чехословакию, который рассматривается как интервенция с целью пресечь демократический путь развития;
– письмо, адресованное Пятому Всемирному конгрессу психиатров в Мексике, о нашей карательной психиатрии;
– открытое письмо в защиту Буковского.
И еще десятка два подобных документов.