Распахнуть грудь. И - мамочка! Ленка! Родители!.. "Стреляйте, гады! - ласковые мои!" На яростной земле с мягкими боками. Блаженное и важное дело смерть. Руку протянет: "Идем, Эдинь-ка!" - взахлеб. И косой дождь вспомнишь на углу Петровки и бульвара. И мамочка! Ленка! Родители! Анна!… на чужой своей латиноамериканской земле. Грудью.
Придешь, бывало, от женщины к себе домой в отель утром, пропив вечер и проебавшись с нею ночь - талантлив, как цветок, - здоровый, возбужденный.
Элевейтор не работает, у самых дверей номера гадко пахнет - чья-то собака нагадила или человек. Придешь - злой, умненький, тараканы из ящиков стола врассыпную. "Ох, еб твою мать!" - думаешь, - и неожиданно как бы впервые обнаружив себя здесь, как рассмеешься… "Чем хуже - тем лучше. Ебал я ваш Нью-Йорк!"
Бутылки из окон слышно сыпятся. Чайки во дворе почему-то летают.
Молодые люди часто ленивы и работать не хотят. Ну, они и правы. Позже их прижмут, заставят. Но были правы. Что в работе хорошего, и чем тут гордиться? "Я работаю, я налоги плачу", - так всю жизнь и подчиняются.
Я лично только писать люблю, и то не всегда. А вообще предпочитаю ничего не делать. Размышлять. Чьи-то стихи вспоминать. На солнышке лежать. Мясо есть. Вино пить. Любовью заниматься или революцию устраивать. А писать - иногда.
Я не верю, что кто-то действительно любит восемь часов в день, пять дней в неделю печатать на пишущей машинке, или же рубашки для мужчин шить, или же мусор с улиц убирать. Одну рубашку сшить приятно порой, ну, страниц несколько отпечатать тоже возбудительно - ишь, умею, вон как ловко выходит. Но чтоб всю жизнь?! Не верю, и многое меня подтверждает. Женщина одна выиграла в лотерею - будут ей платить до конца жизни тысячу долларов в неделю. Так что, она сказала, сделает во-первых, что вы думаете? Конечно, "стап май ворк". Так что молодые люди неосознанно правы. Я за них, я их поддерживаю.
Идете вы опять утром через Нью-Йорк "домой" - в отель - размышляете - и встречаете нос к носу вашу бывшую жену. Худая, длинная, в штанах, пояс с огромной пряжкой, модные тряпки вниз все висят. Зубастая. Зубы передние переделала, не потому что плохие были, а для фотографирования не годились.
Губу верхнюю подрезала. Нос напудрен, шея напряженная. Наглая, но что-то стыдное в глазах.
Поговорили и пошли каждый своей дорогой. Идете дальше и думаете: "Эх Елена, Елена, не избежала и ты общей бабьей судьбы. А жалко, черт побери. Жалко. Жалко. Что-то не так ты сделала. Эдьку Лимонова бросить можно. Чего ж нет. Но что-то не так. Явно что-то не так…"
Больше всего не люблю старых богатых леди. За каждой какая-нибудь гнусность скрывается. Удачливые торговки пиздой. Посчастливилось. И с собачками их не люблю, и без собачек. И в магазинах их не люблю. И когда едят не люблю. Впрочем, и молодые женщины, когда едят - противны. Обычно они едят много и жадно - особенно после нескольких недель совместного секса" когда уже уверены, что вы свой - можно расслабиться - тут вы их и видите такими, какие они есть. Бедный мальчик - вы-то воображали… Принцесса… ангел - заглатывает куски мяса, как удав, мычит над бурым соусом, кутает губы в тяжелое красное вино, сладостно шипит смесью ананаса с кокосом - короче, совокупляется с едой.
Отели. Отели. Вся пятьдесят девятая Централ-Парк-Южная раззолоченная улица. Как-то ночью пьяная пара обнимать меня здесь стала. Я оторопел от наглости. Обычная реакция - в карман - за нож…
- Но они ж меня не обижают, - потом думаю. - А все-таки тела касаются.
Ушел от греха.
Они пьяные ли догадывались? Он? Она? Что стройный человек в кепочке, похожий на художника, вполне спокойно зарезать мог. Гуляй, буржуазия, да не загуливайся. И обнимать меня не надо. А то я злой.
Японский ресторан хорош осенью - в промозглую погоду. Горячие салфетки, подогретое саке. Когда дует норд-вест. И особенно хорош он перед покушением на жизнь премьер-министра, на последние деньги, в свистящем ноябре.
Централ-Парк. Июль. Два молодых бледнолицых в очках урода, один с длинным внимательным носом, суют друг другу листки с отпечатанным текстом. Я заглянул - сценарии… Будут, будут длинноносцы - добьются - со старыми шеями, в распахнутых с жабо рубашках и цепями из золота на старых веснушчатых сосисках-руках - будут в Голливуде. И будут ебать молодых глупых моделей и тех, кто желает в артистки. А рядом густо замешанная мексиканская семья размещалась с подстилками, детьми, термосами и сразу тремя транзисторами. Эти не будут.
И шел мимо я - красная сволочь - кудрявый, длинноволосый, с темной кожей и черными мыслями. Э. Лимонов - человек из России. И что удивительно - талантливый нееврей.
Как-то красил студию ювелира Франка, у него длинная итальянская фамилия. Поблизости вертелась очень живая его девочка, Элен, три года девочке.
"Мой папа Фрэнк - муж моей мамы, - сообщила она мне. - А у тебя жена есть?"
"Моя жена оставила меня", - говорю я ей, продолжая красить, сидя на корточках. "Это очень подло, - говорит дитя серьезно. И очевидно, чтобы развеселить меня, объявляет: - Вот, посмотри, как я умею прыгать. - Встает с пола и прыгает, отбрасывая ручки-ножки в стороны. - Это потому, что я легкая. Ведь я еще ребенок. Вот вырасту - уже не смогу", - поясняет она.
Я поднимаюсь, откладываю щетку и пытаюсь прыгнуть, как Элен. Очевидно, у меня плохо получается, потому что она смеется. "Ты тяжелый", - говорит она. Когда я спрашиваю, сколько ей лет (банальный дурацкий заискивающий вопрос взрослого, чтобы что-то сказать ребенку, отец ведь сообщил мне, что ей три), она отвечает, что уже имела три дня рождения. "А сколько тебе?" - спрашивает она. "Тридцать один", - вру я. (На самом деле тридцать пять.)
"Ты старый", - говорит она.
"Может, не очень?" - с надеждой спрашиваю я.
"Нет старый", - говорит, потупясь, правдолюбивый ребенок.
Потом она меня учит английским словам. "Повтори за мной", - сурово требует итальянская девочка, я повторяю.
В общем, у нас все о'кэй с ней. Мы отлично ладим и довольны друг другом.
М. Н. Изергиной
Пастораль
Из Бранденбурга красивая летняя дорога, по сторонам которой пышно разбросаны буковые деревья и платаны, ведет вас к Ораниенбургу, а там глядишь - недалеко и сонный город Винненбург.
За большими сонными озерами на окраине Винненбурга расположена долина с удивительными, нигде на свете больше не встречающимися сортами винограда "голубой бархат" и "Розали". У юго-восточного - единственного доступного автомобилю выхода из долины и находится гостиница "Приют для чудаков", которой хозяйка, фрау Мария, удивительно похожа на мадам Рекамье. "Вся жизнь - шутка", - часто любит повторять она в дождливую погоду, после чего с удовольствием исполняет известный старинный романс "Гори, гори, моя звезда".
Кто мог ожидать это - однако студент Савицки и еврейская девица Клейншток одновременно покончили с собой в прошлую пятницу - прошли через долину, напевая песни, и утопились в прудах - я имею в виду озера.
На всех пляжах быть прохожим. Всегда быть иностранцем - залетным гостем из другой страны. Не заводить даже книг и квартир. Вышвырнуть в гостиничный мусор десяток прочитанных томиков, и дальше - по секретным поручениям Чрезвычайной Лиги Уничтожения, переданным через агента - девушку в лиловой шляпе по имени Мадлен. Дальше и дальше, устраивая заговоры и порой собственноручно разряжая револьвер в розовые лица и животы приговоренных Лигой мужчин - обычно в возрасте от сорока до шестидесяти лет.
Раннее утро. Пришла соблазнительная тринадцатилетняя девочка - бэбиситэр. Обожженный солнцем нос. Белые волосы - длинные ноги. Встать бы из-за стола, бросить занудных взрослых и их разговоры, взять девочку за руку и уйти с ней в начинающееся утро. Она еще во что-то верит. Она еще любит просто так - за лохматые волосы, вольные мысли, за первый секс.
"Эх, ебаный в рот!" - говоришь с горечью в никуда, наедине с самим собой. Куришь часто еще сигарету. Или из угла в угол ходишь. Или в окно глядишь. "Эх, ебаный в рот!" И в этом восклицании больше смысла, чем в большинстве книг и даже в прославленной старой библии.
Мне это уже не интересно. Ну, женщина - голова, волосы, две руки, две ноги, ну, отверстие это между ногами - мехом-шерстью поросло. Ну и что. А ведь раньше я любил женщин - любил узнавать их, любил заниматься ими, любил их оргазмы, смотреть на их искаженные в этот момент лица любил. А теперь я оставил это простым людям и нахожу удовольствие только в борьбе против общества и обществ. Впрочем, вчера я был растревожен девочкой пяти лет. Нестесняющееся маленькое животное катилось на низком игрушечном велосипеде - растопырив ноги и выставив лобок. И там было розовое отверстие, как дырочка от пули. Пулевая дырочка.
Я не гадкий бессильный старик - женщины на улицах смотрят на меня с большим интересом, но пулевая дырочка была так непристойна, что я с ужасом отвернулся. Куда более непристойна, чем показывающая свою развороченную пизду толстая проститутка, которую я когда-то видел в ранней юности.
Ужасное дитя.