- Да, красиво, - сказала миссис Норрис с удовлетворением обладательницы этой красоты. - Столько времени уходит на то, чтобы ухаживать за ними. - И, проходя по террасе в своей короткой черной шали, она отвела бугенвиллии от ржаво-алых колокольчиков и ласковым движением продвинула между ними маленькие белые розы.
- Мне кажется, сочетание двух оттенков красного выглядит интересно, - сказал Оуэн.
- Вы находите? - машинально откликнулась миссис Норрис, не реагируя на его замечание.
Небо в вышине было голубым, но у низкого горизонта затянуто мутной, перламутровой дымкой. Облака рассеялись.
- Никогда не увидишь ни Попокатепетль, ни Иштасиуатль, - огорчилась Кэт.
- В это время года не увидишь. Но посмотрите туда, между деревьями, и увидите Ауско!
Кэт взглянула на сумрачную гору, видневшуюся сквозь деревья.
На низких каменных перилах были разложены ацтекские вещицы: обсидиановые ножи, необычного вида довольно толстый каменный жезл или дубинка, сидящие на корточках гримасничающие идолы из черного базальта. Оуэн взвесил в руке жезл: даже по ощущению - смертоносная вещь.
Кэт обернулась к генералу, стоявшему рядом с ней с лицом безучастным, хотя и готовым в любой момент оживиться.
- Ацтекские вещи действуют на меня угнетающе, - сказала она.
- Для того они и сделаны, - ответил он на своем красивом культурном английском, тем не менее, речь его несколько напоминала болтовню попугая.
- В них нет надежды, - сказала она.
- Возможно, ацтеки никогда ни на что не надеялись, - машинально проговорил он.
- Но ведь надежда - это то, что дает человеку силы жить?
- Вам - может быть. Но не ацтекам, не сегодняшнему индейцу.
Он говорил как человек, который думает о чем-то своем, которого не очень занимают вопросы собеседника и даже собственные на них ответы.
- Что же тогда у них есть, если нет надежды? - спросила она.
- Вероятно, у них есть иной источник силы, - ответил он уклончиво.
- Я хотела бы дать им надежду, - сказала она. - Если бы у них была надежда, они не были бы столь печальны, соблюдали бы чистоту и забыли о паразитах.
- Это, конечно, было бы замечательно, - слегка улыбнулся он. - Но, думаю, они не так уж печальны. Они много смеются, они веселы.
- Нет, - сказала она. - Они действуют на меня угнетающе, словно камень ложится на сердце. Из-за них я становлюсь раздражительной, и мне хочется уехать.
- Из Мексики?
- Да. Я чувствую в себе желание уехать и больше никогда, никогда не видеть ее. Гнетущая, ужасающая страна.
- Попробуйте пожить здесь еще немного, - сказал он. - Возможно, ваши ощущения изменятся. А возможно, нет, - закончил он неопределенно, непонятным тоном.
Она почувствовала в нем какое-то томительное влечение к ней. Это было как некий зов, долетающий до нее и исходящий от сердца, бьющегося в его груди. Словно само его сердце испускало темные лучи, ищущие и тоскующие. Она в первый раз уловила это сейчас на мгновение, совершенно независимо от разговора, и поневоле смутилась.
- И что же, нас все угнетает в Мексике? - добавил он почти застенчиво, но с оттенком насмешки, и повернул к ней обеспокоенное наивное лицо, таившее в себе вековые суровость и непримиримость.
- Почти все! - ответила она. - Каждый раз сердце сжимается. Посмотрите, какие глаза у этих мужчин в больших шляпах - я называю их пеонами. В них нет зрачков. Этих мощных красивых мужчин, под их большими шляпами, их по-настоящему нет. В них нет души, нет реальной личности. Их зрачки - яростные черные дыры, как око циклона.
Она посмотрела тревожными серыми глазами в черные, раскосые, внимательные, умные глаза маленького человека, стоящего рядом. В них были детская обида, озадаченность. Но одновременно какое-то упрямство и мудрость, демоническая мудрость, по-звериному противящаяся ей.
- То есть вы имеете в виду, что в нас нет подлинности, что за нами ничего не стоит, кроме убийства и смерти, - сказал он утвердительно.
- Не знаю, - ответила она, пораженная тем, как он истолковал ее слова. - Я только хотела сказать, что я так чувствую.
- Вы очень умны, миссис Лесли, - раздался у нее за спиной спокойный, но насмешливый голос дона Рамона. - Это истинная правда. Всякий раз, когда мексиканец кричит: "Viva!", последнее слово обязательно: "Muera!". Когда он говорит: "Viva!", он в действительности имеет в виду: "Смерть тому или другому!" Я думаю о всех мексиканских революциях и вижу скелет, шагающий впереди народных масс, размахивая черным знаменем, на котором большими белыми буквами начертано: "Viva la Muerte!" - "Да здравствует смерть!" Не "Viva Cristo Ray!" Но "Viva Muerte Ray! Vamos! Viva!"
Кэт оглянулась. Дон Рамон сверкал проницательными карими испанскими глазами, пряча под усами сардоническую улыбку. Кэт и он, европеец по сути своей, мгновенно поняли друг друга. Он размахивал рукой, произнося свое последнее "Ура!".
- Но, - сказала Кэт, - я не хочу говорить "Viva la Muerte!"
- Но когда ты настоящий мексиканец… - сказал он, поддразнивая ее.
- Никогда не смогу стать настоящей мексиканкой, - горячо возразила она, и он засмеялся.
- Боюсь, с этим "Viva la Muerte!" вы попали в точку, - сказала миссис Норрис. - Но идемте же пить чай! Прошу!
Она повела всех, похожая на конкистадора в своей маленькой черной шали и с седеющей головой, иногда оборачиваясь и глядя сквозь пенсне ацтекскими глазами, идут ли гости за ней.
- Мы идем, идем, - сказал по-испански дон Рамон, насмешливо успокаивая ее. Величественный в своем черном костюме, он шел за ней следом по узкой террасе, за ним Кэт с тоже облаченным в черный костюм миниатюрным, важно шагающим доном Сиприано, который как бы ненароком задержался, чтобы оказаться с ней рядом.
- Как мне обращаться к вам, генерал или дон Сиприано? - спросила она, обернувшись к нему.
Довольная улыбка на мгновенье осветила его лицо, хотя глаза, черные, проницательные, не улыбались.
- Как пожелаете, - ответил он. - Но знаете, в Мексике генералы не в чести. Не предпочесть ли нам дона Сиприано?
- Да, так мне больше нравится, - сказала она.
Ему это как будто было приятно.
Стол был круглый, на нем стояли сверкающие чайный сервиз и серебряный чайник, под которым горел огонек спиртовки, и в вазе розовые и белые олеандры. Чистенький юный лакей в белых перчатках внес чашки. Миссис Норрис разлила чай и по-хозяйски уверенно разрезала пироги.
Дон Рамон сел по правую руку от нее, судья - по левую. Кэт оказалась между судьей и мистером Генри. Все, кроме дона Рамона и судьи, были немного скованны. Миссис Норрис всегда смущала гостей своим несколько бесцеремонным обращением, словно они были ее пленниками, а она атаманом, их захватившим. Она наслаждалась взятой на себя ролью, восседая во главе стола, - властная королева-археологиня. Но ясно было, что дон Рамон, самый представительный из присутствовавших, любит ее в этой роли. Сиприано, с другой стороны, безмолвно подчинялся ей, прекрасно знакомый с чайным обрядом, и внешне держался совершенно непринужденно, хотя внутри оставался холоден и замкнут. Время от времени он поглядывал на Кэт.
Она была женщиной по-своему красивой и бесспорно эффектной. На следующей неделе ей исполнялось сорок. Бывая в разных обществах, она наблюдала за людьми, как другой листает страницы романа, с удовольствием, но без особого интереса. Она никогда не принадлежала ни к какому обществу: слишком ирландка, слишком умна.
- Но, конечно же, никто не живет без надежды на что-то, - шутливо говорила миссис Норрис дону Рамону. - Если только это надежда на что-то реальное, купить литр пульке, например.
- Ах, миссис Норрис! - ответил он своим негромким, но удивительно глубоким, как звучание виолончели, голосом: - Если бы высшее счастье заключалось в пульке!
- Тогда нам везет, потому что toston перенесет нас в рай, - сказала она.
- Это bon mot, Senora mia, - рассмеялся дон Рамон и отхлебнул из чашки.
- Отведайте вот эти мексиканские лепешки с кунжутом! - сказала миссис Норрис, обращаясь ко всем. - Их печет моя кухарка, и когда кто-нибудь хвалит их, это льстит ее национальным чувствам. Миссис Лесли, попробуйте.
- Непременно, - кивнула Кэт. - Надо ли говорить: "Сезам, откройся!"
- На ваше усмотрение, - ответила миссис Норрис.
- А вы, не желаете? - предложила Кэт, протягивая блюдо судье Берлапу.
- Не желаю, - рыкнул судья, отворачиваясь, словно его тошнило от мексиканской еды, и заставив Кэт сидеть с протянутым блюдом.
Миссис Норрис быстро, но с явной обидой забрала у нее блюдо, проговорив:
- Судья Берлап боится сезама, он предпочитает, чтобы пещера оставалась закрытой. - И спокойно передала блюдо Сиприано, который следил за выходкой старика черными, змеиными глазами.
- Видели вы статью Уиллиса Райса Хоупа в "Эксельсиоре"? - неожиданно прорычал судья, обращаясь к хозяйке.
- Да. И нашла ее очень разумной.