- Единственная разумная статья из всего, что было написано об этом аграрном законодательстве. Разумная! Надо думать. Ведь Райс Хоуп явился ко мне, и я подсказал ему кое-что. И его статья говорит обо всем, ни один важный вопрос не упущен.
- О да! - сказала миссис Норрис довольно холодно. - Если бы только слова могли изменить существующее положение, судья Берлап.
- Все зло от неверных слов! - прорычал судья. - Такие, как Гарфилд Спенс, приезжают сюда и говорят преступные вещи. Дело в том, что город наводнен социалистами и Sinverguenzas из Нью-Йорка.
Миссис Норрис поправила пенсне.
- К счастью, - сказала она, - до Тлаколулы они не добрались, так что нам и думать о них ни к чему. Миссис Генри, позвольте налить вам еще чашечку.
- Читаете по-испански? - спросил, как из пушки выпалил, судья Оуэна. Оуэн в своих больших очках в черепаховой оправе явно был для своего раздражительного соотечественника что красная тряпка для быка.
- Нет! - выпустил ответное ядро Оуэн.
Миссис Норрис снова поправила пенсне.
- Какое облегчение, слышать, что кто-то совершенный невежда в испанском и совершенно не стыдится этого, - сказала она. - Нас отец к двенадцати годам заставил выучить четыре языка, и мы по сию пору помним ту каторгу. До взрослых лет меня вынуждали быть синим чулком. Кстати! Как ваша нога, судья, трудно ходить? Слышали о беде с моей лодыжкой?
- Конечно, слышали! - вскричала миссис Берлап, как мореплаватель, увидевший наконец землю. - Я так старалась выкроить минутку и навестить вас, разузнать о вашем здоровье. Мы так переживали за вас.
- А что произошло? - поинтересовалась Кэт.
- Да я совершенно глупо поскользнулась на апельсиновой корке, будучи в городе - как раз на углу Сан Хуан де Латран и Мадеро. И грохнулась. Ну, конечно, поднявшись, я первым делом сбросила корку ногой в сточную канаву. И, вы не поверите, компания мекс… - она тут же поправилась: - парней, стоявших на углу, принялась хохотать, увидя, как я толкаю эту корку. Сочли, что это ужасно смешно.
- Ну, разумеется, захохотали, - сказал судья. - Они ведь поджидали очередную жертву.
- И никто не пришел вам на помощь? - спросила Кэт.
- О, нет! Если в этой стране с кем-то произойдет несчастный случай, вы никогда, никогда не должны пытаться помочь. Если только прикоснетесь к бедняге, вас могут арестовать как виновника происшествия.
- Таков закон! - сказал судья. - Если вы прикоснетесь до прибытия полиции, вас арестуют за соучастие. Лозунг таков: пусть жертва лежит и истекает кровью.
- Это правда? - спросила Кэт дона Рамона.
- Истинная правда, - ответил он. - Нельзя дотрагиваться до пострадавшего.
- Как отвратительно! - сказала Кэт.
- Отвратительно! - закричал судья. - В этой стране масса чего отвратительного, о чем вы узнаете, если побудете здесь подольше. Я едва не погиб из-за банановой шкурки; несколько дней лежал в затемненной комнате, находясь между жизнью и смертью, так и охромел на всю жизнь.
- Ужасно! - содрогнулась Кэт. - А что произошло, когда вы упали?
- Что произошло? Я просто сломал бедро.
Случай был действительно тяжелый и доставил судье большие страдания.
- Вряд ли стоит винить в этом Мексику, - сказал, втайне ликуя, Оуэн. - Я поскользнулся на банановой кожуре в Лондоне, на Лексингтон авеню; но, к счастью, отделался только синяком на мягком месте.
- Ударились не головой? - спросила миссис Генри.
- Нет, - засмеялся Оуэн. - Противоположным местом.
- Мы должны добавить банановую кожуру к перечню общественных угроз, - сказал юный Генри. - Я американец и готов в любой день превратиться в большевика, чтобы сберечь свои песо, так что мне можно повторить, что сказал мне вчера один человек. Он сказал: в сегодняшнем мире две болезни - большевизм и американизм; и худшая из них - американизм, потому что большевизм уничтожает только ваш дом, или бизнес, или разносит вам череп, американизм же губит вашу душу.
- Кто он, тот человек? - проворчал судья.
- Не помню, - насмешливо ответил Генри.
- Интересно, - медленно проговорила миссис Норрис, - что он имел в виду под американизмом.
- Он не объяснил, - сказал Генри. - Полагаю, культ доллара.
- Гм, - хмыкнула миссис Норрис. - По моим впечатлениям, культ доллара куда более силен в странах, не имеющих долларов, нежели в Соединенных Штатах.
У Кэт было такое чувство, будто все они прикованы к столу и не могут отлепиться от него, как от круглого магнита.
- Так где же ваш сад, миссис Норрис? - спросила она.
Все с облегчением двинулись гурьбой на террасу. Судья ковылял позади, и Кэт приотстала, чтобы составить ему компанию.
Они были на маленькой террасе.
- Не правда ли, какая странная вещь! - сказала Кэт, беря с парапета один из каменных ацтекских ножей. - Это какая-то разновидность нефрита?
- Нефрита! - проворчал судья. - Нефрит зеленый, а не черный. Это обсидиан.
- Бывает и черный нефрит, - возразила Кэт. - У меня есть маленькая черепашка из нефрита, китайская, так она черного цвета.
- Не может такого быть. Нефрит - ярко-зеленый.
- Но есть еще и белый нефрит. Я знаю, что есть.
Судья от ярости потерял дар речи, потом пришел в себя и рявкнул:
- Нефрит - ярко-зеленый.
Оуэн насторожил уши, как рысь.
- О чем спор?
- Я доказываю, - объяснила Кэт, - что нефрит бывает не только зеленого цвета!
- Что! - закричал Оуэн. - Не только! Да он какого только цвета не бывает - белый, розовый, лавандовый…
- И черный? - спросила Кэт.
- Черный? О да, сколько угодно. Вам надо взглянуть на мою коллекцию. Богатейшая палитра красок! Только зеленый! Ха-ха-ха! - делано засмеялся он.
Они подошли к ступенькам, ведущим вниз, старым каменным ступенькам, навощенным и натертым до черного блеска.
- Я буду держаться за вашу руку, - сказал судья молодому Генри. - На этой лестнице ничего не стоит шею свернуть.
Миссис Норрис промолчала. Только поправила пенсне на остром носу.
Внизу, под аркой, дон Рамон и генерал откланялись. Остальные побрели в сад.
Вечерело. Сказочный сад тянулся ввысь, занимая пространство от громадных темных деревьев до высокого, красноватого с желтым дома. Вы словно оказывались на дне сумеречного цветущего сада в Аиде. С кустов свисали алые гибискусы, высовывая колючие желтые языки. Розы роняли непахнущие лепестки на смутные и выглядевшие одинокими гвоздики, никнущие на своих слабых стеблях. На огромных густых кустах призраками звука таинственно белели колокольчики дурмана, большие и безмолвные. Их густое благоухание бесшумно стекало с деревьев и плыло над дорожками.
Миссис Берлап увязалась за Кэт и, повернув к ней глупое, детское личико с застывшей на нем любезной улыбкой, забрасывала ее вопросами.
- В каком отеле вы остановились?
Кэт назвала свой отель.
- Не знаю такого. Это где?
- На авенида дель Перу. Вы и не можете его знать, это маленький итальянский отель.
- Вы долго здесь пробудете?
- Еще не решили.
- Мистер Рис работает в газете?
- Нет, он поэт.
- И зарабатывает на жизнь стихами?
- Нет, даже не пытается.
Это было похоже на допрос, какому в секретных службах в этой столице подвергают подозрительных людей, в особенности, подозрительных иностранцев.
Миссис Норрис остановилась под аркой, увитой растениями с маленькими белыми цветками.
Уже сверкали светляки. Наступила ночь.
- До свидания, миссис Норрис! Не позавтракаете ли с нами как-нибудь? Я имею в виду, не обязательно у нас дома. Только дайте мне знать, и мы встретимся за ланчем в городе, в любом месте, где пожелаете.
- Благодарю за приглашение, моя дорогая! Благодарю сердечно! Я подумаю!
В этот момент миссис Норрис чем-то походила на королеву, каменную, ацтекскую королеву.
Наконец все попрощались с ней и высокие двери закрылись за ними.
- На чем вы приехали? - бесцеремонно справилась миссис Берлап.
- На старом фордовском такси, но где же оно? - сказала Кэт, вглядываясь во тьму. Машина должна была ждать под деревьями напротив. Но ее там не было.
- Непонятно, в чем дело! - сказал Оуэн и исчез в ночи.
- Вам куда? - спросила миссис Берлап.
- В Сокало, - ответила Кэт.
- Нам надо на трамвай, в другую сторону, - произнесло детское личико, увядшая женщина со Среднего Запада.
Судья, как кот по горячим кирпичам, проковылял по тротуару до угла. Через дорогу стояла группа местных парней в больших шляпах и белой миткалевой одежде, к тому же видно было, что они уже хлебнули пульке. Ближе, на этой стороне дороги, стояла другая группка - фабричные рабочие, одетые по-городскому.
- Вот и они, - сказал судья, с мстительной злобой размахивая своей палкой. - Там их две оравы.
- Что за оравы? - удивилась Кэт.
- Пеоны и obreros, все пьяные, там их полно. Полно! - И в приступе неодолимой, бессильной ненависти повернулся к ней спиной.
В этот момент они увидели огни трамвая, летевшего, как дракон, по темной дороге между высокой разделительной стеной и огромными деревьями.
- Вот и наш трамвай! - сказал судья и возбужденно заскреб палкой по тротуару.
- Вам в другую сторону, - дернулась поблекшая, с детским личиком женщина в треугольной атласной шляпке, тоже засуетившись, словно собираясь, как в воду, броситься с тротуара.