Раньше
Раньше женщины не работали. И в семьях было по двенадцать детей! Вот должно быть весело! Аська, например, одна целыми днями или с чужими детьми в "дрянском" (слово собственного сочинения, но точно отражающее действительность) детском садике. А были бы братик или сестричка - тогда совсем другое дело! Какое "другое", Аська понимает смутно, но точно - "другое"! Но в коммунальной комнате "жить негде" и "не развернуться", - так мамочка говорит; а вот раньше все жили в больших, красивых многокомнатных квартирах и детей могли иметь сколько захотят! "Не все, - поправляет бабушка. - Только богатые. А рабочие и крестьяне жили бедно и тесно". Аська на это только отмахивается. Видала она в деревне, как сейчас живут крестьяне! Беднее бедного! Беднее Ленки-беспризорницы, чьи родители - алкоголики - позор всего двора! А теснотища у деревенских - теснее тесного! Спят по четверо, по пятеро, на одной кровати, и все это - в одной комнате, углы грязными тряпками отгорожены, так что бабушкина коммунальная жилплощадь, считай, - хоромы.
Аська представляет семью своего прадеда (как на фотографии): сам прадед, в мундире с орденами, - во главе стола, рядом - прабабушка, красивая, с прической, вся в белых кружевах, и - мал мала меньше детишки, все как один нарядные и веселые. Вот бы с ними посидеть! На фотографии столовая выглядит огромной и обставлена красивой резной мебелью. У бабушки почти ничего не сохранилось, только шкаф и буфет старинной немецкой работы. Да и где поставить-то было бы! Из восьми комнат одна осталась только за бабушкой.
Обедать же раньше садились только тогда, когда приходил домой глава семьи и кормилец, прадедушка Иван. Возвращался он с работы всегда ровно в семь вечера. Без десяти семь вся семья уже сидела за столом, в ожидании. Бабушкина мама внимательно прислушивалась и, когда слышала шаги мужа, поднимавшегося по лестнице, давала знак кухарке вносить в столовую суповую миску. Все кланялись вошедшему отцу семейства, и только тогда, когда он, произнеся молитву, садился за стол, начинали разливать суп по тарелкам. Аську восхищает церемонность старинного уклада: должно быть чудесно вот так собираться за столом всей семьей каждый день! А нынче такое возможно только по праздникам! Взрослые приходят и уходят в разное время, едят наспех, на ходу, "кусочничают", как говорит бабушка.
В кухню же и в комнаты прислуги рядом с кухней детям ходить запрещалось - дети жили на "белой половине". У самых маленьких были "кормилицы" и "нянечки". Жила прислуга в кухонном помещении на антресолях. Зачастую были эти женщины беспробудно дремучими и безграмотными. Да и неудивительно: некоторые совсем молоденькими приезжали из дальних деревень в город и устраивались нянчить малышей в не очень богатых семьях. Потому и менялись часто - очень уж бывали бестолковыми. Бабушка вспоминает, как одна такая нянчила крошечного племянника Витеньку - носилась с ним как угорелая по кухне и громовым голосом пела: "Убаюююкиваю, эх, улюлюююкиваююю!" Ребенок, разумеется, под такую какофонию заснуть не мог и жалобно ревел, а нянька с новой силой принималась петь и разочарованно прибавляла: "Эх! Урево!!" Нужно ли говорить, что эта милая воспитательница малышей не продержалась в доме и недели.
Когда малышня подрастала, появлялись "бонны" и "гувернантки". Эти, напротив, были дамы образованные: учили детей языкам, музыке и рисованию. А потом подросших детей отдавали в пансион на обучение (девочек - в институты, а мальчиков - в военные корпуса), и приходили они домой только на выходные. Аська задумывается - плохо ведь без мамы так долго. А бабушкино повествование катится ровно и неизменно переходит на уморительные истории про забавные проделки младших детей.
- Бабуля, расскажи про "мамину шоколадку!" - просит Аська.
- Неужто не надоело, вчера только рассказывала, - улыбается бабушка.
- Нет, не надоело, ну расскажи!
- Ну ладно, - сдается бабушка и начинает историю про маленького братца Митеньку.
Бабушкин папа был учителем. И считал себя большим авторитетом в воспитании детей. А нужно сказать, что в те времена в семьях сладкое давали детям редко: считалось, это вредно для зубов. Как-то после обеда папа раздал всем по шоколадке. Дети, разумеется, мгновенно расправились с лакомством, а мама свою шоколадку есть сразу не стала, а отнесла до поры до времени в свою спальню. Сладкоежка Митенька пробрался туда, чтобы "посмотреть" на шоколадку. Ну, и как-то незаметно для себя отгрыз от нее кусок. За этим занятием застал его случайно отец. Возмущению родителя не было предела. Он позвал мать, поставил провинившегося Митю прямо перед собой и заявил: "Раз ты такой бессовестный, сын, то давай, доешь при нас мамину шоколадку!"
Митенька, державший сладкое в руках, заревел.
- Ну, мы ждем! Мы хотим видеть, как ты будешь есть мамину шоколадку! - угрожающе пророкотал отец.
Преступный Митенька зашелся ревом, но шоколад не выпустил. Он ревел и ел, ел и ревел, под возмущенные крики своего отца, который не мог поверить, что его воспитательный маневр потерпел полное фиаско. Мама же, спрятавшись в тени огромного резного гардероба, тихонько посмеивалась, глядя на эту сцену.
- Ладно, - говорит бабушка, поднимаясь с кресла. - Хорошо болтать, но дела ждут не дождутся! Иди поиграй пока сама.
Аська послушно встает, хоть и не хочется, чтобы кончалось погружение в иные времена. Послонявшись по комнате, она решается совершить вылазку в коридор. Если повезет, то удастся покататься на скользком от мастики паркете!
Коммунальный коридор
Прежде чем пуститься в путешествие по необъятным закоулкам коммунальной квартиры, нужно осторожненько выглянуть из комнаты и посмотреть, не идет ли в кухню злющая бабка Елизавета Власьевна. А иначе - пиши пропало, если ей на дороге попадешься. Всегда в засаленном халате, с тюрбаном на голове, сооруженным из пухового платка ("давление мучает, зараза!"), она шествует с кастрюлями наперевес, и лицо ее, перекошенное злобой, почти безгубое, изжелта-бледное и одутловатое, как будто парит в полутьме коридора. Она недовольна всегда и всем: на общей кухне она извергает сто слов в минуту, обличая пороки окружающих. "Свет не гасят, убираются по своей очереди плохо, шумят, детей балуют, одеваются не так, готовить не умеют, и вообще от городских этих - одна нравственная зараза!" Завидев ее, Аська шмыгает обратно в свою дверь: она из меньшинства - из ":поганых городских". Прячась, Аська размышляет: зачем же покинула соседка высоконравственные деревенские пенаты? Самой Аське деревня жуть как не нравится. Грязи там - по колено! Две дороги, проторенные тракторами и грузовиками, возящими молочные бидоны, тонут в вязкой глинистой каше. А дождь идет и идет, и лету конца-края не видно, и скука - тягучая, страшная, загоняющая в тоску по солнцу, по городскому шуму; даже ненавистный детский сад кажется таким любимым и родным.
Однако путь свободен, страшная Елизавета Власьевна достигла огромного кухонного помещения, и можно смело вылезать в длиннющий коридор. Ну, во-первых - на сундуке посидеть. Сундук - огромный, деревянный, окованный железом бабушкин сундук - стоит у телефона, черный корпус которого четким силуэтом выделяется на засаленных обоях, сплошь испещренных вокруг номерами неизвестными, давно забытыми. Жильцы садятся по очереди на бабушкин сундук и звонят куда-то. И вечно спорят о том, кому нужно срочно позвонить и кто "долго занимает общественный аппарат". Но это будет вечером, а днем, когда все на работе, можно выйти и посидеть на сундуке, и помечтать, и представить, как здесь было раньше. Аська знает, что прежде квартира вся принадлежала бабушке. Вернее, ее мачехе, а потом уже бабушке. Но об этом говорить нельзя! И сложно понять - почему. А еще сложно понять, почему теперь в бабушкиной квартире живут посторонние люди - целых двадцать человек в пяти комнатах, а у бабушки - одна, разгороженная самодельными стеночками на "пенальцы". И в этих пенальцах - бабушка, мамуля, "Он" и сама Аська. И чувствуют эти посторонние себя гораздо больше здесь хозяевами. Мамуля их сторонится, а бабушка - нет, бабушка всех любит, для всех у нее найдется доброе слово и ласковый взгляд.
Аська сползает с сундука. Дальнейшее путешествие по длинному коридору опасно, и страх сладко подсасывает под ложечкой. Если удастся пройти до конца и никого не встретить, то можно покататься, как на катке, на до блеска натертом мастикой паркете. Пока страшная бабка Елизавета Власьевна готовит на кухне обед и ругается на соседей, ее муж, хмурый дед Андрей (мамочка говорит - доносчик и кляузник), мирно спит в ожидании трапезы. Аська была как-то с бабушкой на занимаемых ими метрах: действительно, похоже на деревню, только много чище: повсюду полированная мебель, пестрые половики и белые вышитые гладью салфеточки. Особенно поразила Аську кровать. Допотопная, блестящая, с железными шариками в изголовье, она была покрыта белоснежным кружевным покрывалом, а сверху громоздилась целая пирамида подушек в кружевных же наволочках.