Ашот, в одной связке с Василием, уже лежал метрах в пяти вверху, под каменной грядой, сливаясь в серо-буром, в пятнах комбинезоне с валунами и россыпью камней меж ними. Свесив голову, подтягивал веревку, наблюдал за Прохоровым. Тот одолевал крутизну, цепляясь за щели в гранитной скале, волок себя трясущимися руками. Раскрытым, опаленным ртом хватал разреженную пустоту – без кислорода. Почти что в самой глотке неистово рвалось наружу, колотилось сердце, пот заливал глаза. Сквозь сизую пелену в который раз увидел то ли мираж, то ли реальность: в полусотне метров, вознесясь над диким каменным хаосом стояла на гранитных валунах пятнистая семейка лопоухих гиено-псов, пять особей, сбившихся в стаю. Пушистыми поленьями висели меж задних ног лисьи хвосты. Но в мощном грудном развороте, в массивных челюстях угадывалась волчья хватка, свирепая властность матерых хищников.
Василий вытер пот, еще раз глянул – над только что обитаемой грудой валунов пустынно высвистывал ветер.
…Добравшись до Ашота, лежавшего под разлапистым кустом, Прохоров бессильно рухнул рядом, выхрипнул осиплым голосом удавленника:
– П-пи-ить… дай пить.
– Остынь. Что, трудовой мозоль мешать стал, чемпион?
– Где родимая мухобойка и обещанные мухи, садист?
– Еще три дня…
– Через три дня, таких как сегодня, ты похоронишь меня в этих камнях.
– Вай-вай, какие нежные мы стали! Еще полдня вперед, два с половиной – вниз, назад.
– Тогда может выживу. А, чтоб тебя!! – Василий охнул, дернулся, застыл заморожено.
Скосив глаза, ползучим, медленным движением дотянулся до корявого сучка, торчавшего из куста, сломил его, стал поднимать, готовясь к хлесткому, сметающему удару. Вцепившись в рукав его комбинезона выше голой кисти, расставив рачьи клешни, башкой к нему сидело, пялилось обволосаченное чудище: гигантский скорпион длиной в два пальца. Подрагивал блесткой синевой на задранном конце хвоста хитиновый крючок.
– Не вздумай! – Шипящим гневом хлестнул по слуху Григорян, – ты эти урбанистские замашки брось: чуть что сразу за палку!
Он поднимал ладонь. Округлой, скользящей синусоидой приблизил ее к скорпиону. Нацелившись, неторопливо сомкнул пальцы на буро-черном горбике за головой страшилища. Поднял и перенес его к кусту. Посадил на камень.
– Пандик-джан… ты сильно напугал большого дядю… здесь негде постирать его штаны. Иди, гуляй своей дорогой.
– Откуда в горах эта тварь? – Подрагивал в изумленном возбуждении Василий – они же водятся…
– Ну да, в пустыне. В Африке. Pandinus imperator, типичный африканский скорпион, но адаптированный к этому высокогорью.
С заметным удовольствием забросил в разум Прохорова уголь загадки Григорян – пусть жжется.
Василий откинулся на спину, прикрыл глаза. Ныли, отходили от бешеной нагрузки ноги и поясница. Давненько он не насиловал свою плоть в таком нещадном спринтерском броске: переведенные ночью через границу с Турцией, почти сутки они поднимались к сакрально, сахарно блистающей вершине Арарата.
– Ашот, – не открывая глаз спросил Василий, – ты в самом деле где-то раздобыл этого монстра – донора дикоросов? 36 хромосом, почти 20-летняя устойчивость к фито-патагенам… бред сивой кобылы… в природе нет ничего подобного у эгилопсов… у самого пырея, чемпиона сорняков, пределы: 28 хромосом и 7 лет.
– Значит расшифровал письмо.
– Обижаешь, – Прохоров усмехнулся, – сами разрабатывали скоропись для лекций. Но в наш гадюшник спецнюхачей в НИИ ты сунул головешку. У них свернулись набекрень мозги. Ко мне за разъяснением им сунуться нельзя. И они задолбили ректора: что значат все эти: "T. Timopheevi", "С ч.хр-м. и в.т.м.", где мои груди для лифчика, на каком– таком орлане я полечу и каких младенцев приносит в Армению аист.
– Знаешь, что он им ответил?
– Ну?
– У автора письма активная фаза вялотекущей шизофрении.
– Ай, молодец!
– У них шерсть дыбом: генетик – и шизофрения? Такого быть не может.
– Ректор в ответ: у либерал-образованцев – сплошь и рядом. Поэт Кручёных всех стихоплетов как кувалдой в лоб своей "поэмой": ДЫР БУЛ ЩИЛ – и прочая абракадабра. Малевич намалевал "Черный квадрат" и вся холуйская обслуга визжит в экстазе: "Мировой шедевр!". И все они считались нормальными, все при деле.
– И что, после этого отлипли?
– После отмашки. Им кто-то дал отмашку.
– Мой дядя в Ереване.
– А кто он?
– Зам председателя КГБ Армении. На их запрос выдал про меня синхрон с мнением вашего ректора: вялотекущий шизофреник со сдвигом в национализм.
– Вот это новости! – Прохоров поднялся, сел, с изумлением вглядываясь в Григоряна: так вот откуда у нас все: оружие, провод через границу, снаряжение и сопровождение до Арарата…
– Как на научнике, на мне, само собой, давно поставлен крест. Но быть матерым торгашом не возбраняется. Поэтому я большой торгаш в Ереване, Вася-джан. И у меня большие деньги на всякие полезные дела.
– А может… ты еще кто… кроме торгаша?
– Много будешь знать, некрасивым станешь, – лениво потянулся всем телом Григорян.
– Я опять к твоему дикоросу…
– Я же сказал: дойдем до места – все увидишь сам.
– Дикорос пшеницы в этих горах…
Вкрадчивый нарастающий стрёкот прервал его. Прильнув к ботинку Прохорова, подняв над ним точеную башку, покачивалось черно-блёсткое змеище – в руку толщиной.
– Не дергайся, – неторопливым шепотом сказал Ашот. Сложил трубочкой губы, издал вибрирующий свист. Свист прервался. Набрав в грудь воздуха, пустил человек в змею воздушную струю. Стрекот стихал. Маятниковое качание почти угасло.
– Ползи, Беггадик-джан, своей дорогой, – негромко попросил Хозяин горы. Поднял ладонь, качнул ею в сторону змеи. Та, опустила голову с точеной, ясно прочерченной стрелой, стала стекать в расщелину между камнями. Лаково-черный зигзаг ее полутораметровой протяженности истаял в каменном крошеве.
– Твою-у-у-у диви-и-изию… – выплывал и не мог выплыть из потрясения Прохоров. Настоянная на веках гипнотическая властность ползучего гада, облучавшая его, ослабевала, отпускала.
– Какого черта эти твари липнут ко мне?!
– Ты извини их, Вася –джан, но твой нашатырный пот поставил на уши всю фауну на этом склоне. Такой химической отравы давно сюда не заползало.
– Что это была за кикимора?
– По африкански Беггаддер. Bitis Atropos – черная шумящая гадюка. Водится в горных районах и на побережье Африки. И на горе Килиманджаро.
– А здесь как оказалась?
– Как скорпион. Как кобра Каперкаппел. Как Strix flammea – сова сипуха обыкновенная, как Upupa epos – удод. И все из Африки.
– Та стая лопоухих псов или волков, что нас сопровождает…
– Дикая африканская собака. Помесь гиены с псами.
– Давно все это здесь?
– Не очень. Веков сто с лишним.
– Ты можешь не морочить мне голову? Причем здесь Африка и Арарат?
– Скоро увидишь сам.
– Что я должен увидеть?
– Тс-с-с… тихо. Не перебивай.
– Чью-у-у пи-и-и-ить! – кокетливым фальцетом позвали сверху.
Прохоров вскинул глаза. На дальней ветке куста в полутора метрах над их головами сидела серо –бурая птица, чуть больше голубя. Лимонно-желтые пятна, как адмиральские эполеты, распластались на ее плечах. Роскошно длинные крыла, отороченные белыми каемками, уютно скрещивались за спиной.
– Пить-пить ци -чьють! – малиновым посвистом озвучилась крылатая гостья.
– Иди ты! – Удивился Ашот – а далеко?
– Пить ци-ци чьть-чьють! – прикинув, отозвалась птаха.
– Не врешь?
– Цици – пью – пють!! – подпрыгнула, всплеснула крылами пришелица.
– Ну извини. Уговорила, – стал подниматься Григорян. Спросил Прохорова:
– Медку с горячим чаем не желаете, Ваше графуевое высочество?
– Шутить изволим, Григорян? Я пол Армении отдам за эту роскошь.
– Россию отдавай, вашему Хрущу не привыкать. С Арменией мы сами разберемся.Подъем, отдавало.
Адмиральско-эполетный летун порхал впереди. Опередив на несколько шагов, он садился на валун иль куст и поджидал.
– Ашот, нас что, действительно ведут куда-то? – обескураженно спросил придавленный всей этой чертовщиной Прохоров.
– Тебе ж сказали – к меду.
– Вот этот шибздик?
– Indicator sparmanni. Обыкновенный медовед.
– Конечно, тоже африканец.
– Само-собой. Любимец суахили и всех туземных племен от Синегала до Мыса Доброй Надежды. Там много диких пчел.
– И этот Индикатор водит их к диким гнездам… зачем?
– За угощением. Туземцы забирают мед и оставляют Индикатору лакомство: соты с личинками пчел. И этого он ждет от нас.
…Расщелина в скале облеплена была зудящим роем пчел. Ашот достал из рюкзака резиновые перчатки, накомарник. Обезопасив руки и лицо, залез по локоть в продольный зёв пчелиного гнездища. Жужжащий вихрь клубился, лип к его рукам и голове. Василий, спрятавшись за камень опасливо следил за экспроприацией. В двух метрах на кусте подергивался возбужденно, исходил нетерпеливым писком Медовед.
Они оставили ему на камне сотовый ломоть, нафаршированный пчелиными личинками. Ашот нес сотовый кус на лопухе, его янтарная благоуханность втекала в ноздри, пятнала зелень.
– Сэр Григорян, – позвал Василий, – вы смотритесь здесь махровым спикером в палате лордов. Признаться впечатляет… но… мы же проходимцы. Здесь Турция, а мы шатаемся по ней как по своей квартире… абсурд какой-то.
– Проходимец ты. А я – хозяин. Мы здесь хозяева три тыщи лет.
– Вы что, древней Османской империи и Англии с ее палатой лордов?