- Сейчас все полезут гадать, - Стригалев покачал головой. - Давайте, Леночка, наливайте мне тоже. Загадаю: утвердят мне докторскую степень?
В тишине запела струя кипятка. Стаканы не лопались.
- Не утвердят, - сказал Стригалев.
- Паразиты, - поддержала его Туманова.
- А вы будете гадать? - спросила Лена Федора Ивановича.
- Я не верю в судьбу. Еще одно разочарование...
- А во что вы верите?
- Ни во что не верю. Впрочем, налейте, загадаю одну штуку. В виде исключения.
- И что вы загадали? - спросил Вонлярлярский.
- Тайна.
"Если лопнет стакан, то, что мне кажется, - правда, и я на ней женюсь", - загадал Федор Иванович.
- Я тоже загадала на этот стакан, - сказала Лена и опустила кружевной гребень крана. Заклокотал, заиграл в стакане кипяток.
Все молчали. Подождав - может быть, лопнет, - Лена, наконец, подвинула стакан на блюдце Федору Ивановичу и торжествующе улыбнулась - словно знала все. Он шевельнул бровью и, несколько разочарованный, принял свой чай.
- Нальем теперь мне, - сказала Туманова. Тут-то и раздался выстрел. Кому-то повезло с гаданием. Федор Иванович огляделся по сторонам, ища счастливца, и вдруг взвыл от ожога - это его собственный стакан лопнул, кипяток вытек на блюдце и промочил его брюки. Стакан целиком отделился от донышка.
- Ничего себе, цена! - шипел от боли счастливый Федор Иванович. - Заглянул, называется, в будущее!
Лена смотрела на него строго. "Что-то подозрительное ты загадал", - говорило ее лицо.
"Неужели и я так говорю лицом и глазами, и она читает!" - подумал Федор Иванович.
- Федя, у тебя обязательно сбудется, - сказала Туманова. - Это тебе говорит квалифицированная гадалка. Но приготовься. Будет страдание.
- Так как же у вас все-таки обстоит с верой? - спросил Стригалев, глядя в свой стакан.
- Есть, Иван Ильич, три вида отношения к будущему и к настоящему, - с такой же серьезностью сказал Федор Иванович, выставляя вперед три пальца. - Первое - знание, - он загнул первый палец, - основывается на достаточных и достоверных данных. Второе - надежда. Основывается тоже на достоверных данных. Но недостаточных. Наконец, третье, что нас сейчас интересует - вера. Это отношение, которое основывается на данных недостаточных и недостоверных. Вера по своему смыслу исключает себя.
Сказав это, он нечаянно взглянул в сторону Вонлярлярского. Тот пристально изучал его. И тут же, немного запоздав, опустил глаза. Чтобы не смущать его, Федор Иванович отвернулся и встретил серьезный, несколько угрюмый взгляд Стригалева. И этот опустил задрожавшие веки. "Они все боятся меня", - подумал Федор Иванович и отвел глаза. И прямо наткнулся на строгий, внимательный взгляд Лены сквозь очки. Похоже, весь этот вечер Туманова устроила по их заказу - чтоб они "на нейтральной почве" могли присмотреться к Торквемаде. И дядик Борик потому сел рядом и даже иногда приобнимал его - он знал все и хотел поддержать Учителя.
Опять прозвучал хрустальный сигнал.
Это был Василий Степанович Цвях в своем командировочном темном и несвежем костюме, краснолицый, мускулистый и седой. Он появился в двери и окинул общество доброжелательным взглядом. Увидел Туманову, пронес свои желтоватые седины к ней, представился и, кланяясь, попятился к двери.
- Извиняюсь, - сказал он, вежливо дернувшись. - Я прервал вашу беседу.
- Васи-илий Степанович! - пропела Туманова баском. - С вашим участием она потечет еще веселей! Вот кого мы сейчас спросим. Вы не слышали нашего спора. Как вы считаете, Василий Степанович, может быть в добре заключено страдание?
- В добре? Вполне. Это была самая любимая тема моего отца. Я запомнил с его слов несколько цитаток. Одна как раз сюда подходит. "Сии, облеченные в белые одежды, - кто они и откуда пришли?" - Тут Цвях поднял палец. - "Они пришли от великой скорби".
- Ого! - почти испуганно сказал Стригалев. - Это он сам сочинял такие вещи?
- Такие вещи не сочиняют, - сказал Василий Степанович с чувством спокойного превосходства. - Их берут из жизни, записывают... И текст сразу становится классическим трудом. Это Иоанн Богослов, был такой мыслитель. Ваш вопрос занимал людей еще тыщу лет назад.
Наступило долгое молчание.
- Василий Степанович... - осторожно проговорила Лена. - Мы тут гадали. Хотите погадать?
- Никогда не гадаю. Даже в шутку.
- Не верите в судьбу, а? - хитро подсказала Туманова.
- Вообще ни во что, - был скромный ответ с потупленными глазами. Федор Иванович удивленно на него посмотрел.
- Позвольте, но когда-нибудь вы верили? Кому-нибудь... - осведомился Вонлярлярский, трясясь от старости и изумления.
- Когда-то... Когда совсем не думал. Тут или думай, или верь... Но, товарищи, у каждого накапливается опыт. И у меня, значит, это самое...
- Еще один неверящий! - Туманова захлопала в ладоши. - И вы с нами поделитесь?
- А что делиться, дело простое, - Василий Степанович прошел к столу, уселся и хозяйским движением руки попросил себе чаю. Лена ответила чуть заметным наклоном головы.
- Я могу позволить себе верить только на основе личного опыта, - сказал Цвях, принимая от нее стакан. - Личного опыта, который, к примеру, говорит:
"Дед Тимофей всегда верно предсказывает погоду". Здесь я доверяюсь своему опыту и получается уже не вера - а почитай что знание. А когда говорить про погоду берется неизвестный мне человек, тут я могу только притвориться для вежливости. Стало быть, никакой веры. Никаких призраков.
- Простите, простите... - послышался голос Вонлярлярского. Эти мысли для него были новы, и он странным образом крутил головой, чтобы они улеглись как надо. - Простите, - сказал он, - как же я могу жить в семье, если "никакой веры"?
- А зачем верить? Ты ведь знаешь, что они тебя не обманут. Простите, я хотел сказать, вы знаете. Так это же лучше, чем говорить им: "Я допускаю, что вы меня не обманете, я верю вам". Особенно, если с затяжечкой такой скажу. Нет! Я знаю вас! И безо всяких там колебаний, без веры отдаю вам все свое. Беритя! - Иногда у Василия Степановича прорывался деревенский акцент.
- И в коммунизм нельзя верить, а можно только знать? - не отставал Вонлярлярский, округлив глаза, крутя головой. Федор Иванович посмотрел на него с укоризной.
- Не можно, а нужно знать, - ответил Цвях. - Этим он и отличается от религии.
- В общем, да, конечно... А вы-то много знаете?
- Если честно сказать, очень мало. Не имею достаточных данных.
- Вот видите... А говорите, верить нельзя. Как же без веры?
- Очень просто. То есть, вернее, сложно. Ищу данные и буду искать, пока не найду.
- И тут данные! Вы не сговорились с Федором Ивановичем? - спросил изумленный Вонлярлярский.
- А чего сговариваться? К этому все придем. Зачем мне верить, что "а" есть "а", если я знаю это. Зачем мне верить, что "а" есть "б", когда я знаю, что это не так. Правда, современная мудрость говорит... Ну, пусть докажет. Верить - это значит передать свой суверенитет. Можно матери. Можно другу. Можно - испытанному авторитету. Испытанному. И все - до определенной точки. Я верю матери, но знаю, что она недостаточно образованна. И когда она говорит об эпилептическом припадке: "Возьми за мизенный палец, подержи и все пройдет", - я мягко, чтобы не обиделась, обхожу ее совет. И никому я не поверю, кто мне скажет: "Возьми за мизенный палец". Даже если это будет говорить самый что ни на есть... Я вычеркиваю начисто всякую веру и отлично, товарищи, обхожусь одним знанием. А так как я знаю, что его у меня маловато, - тем более.
- То есть как? - изумился Вонлярлярский.
- А так. Не суюсь!
- Феденька, а почему это ты ни во что не веришь, можно узнать?
- Я? Тот же путь. Бывают встречи, столкновения... И налагают печать на всю жизнь.
- На тебе так много печатей? Видно, бедокурил в юности, так я понимаю?
- А кто в юности не бедокурил? - добродушно заметил Цвях. - Все бедокурят.
- Федяка, ты что-нибудь нам... Случай какой-нибудь из опыта...
- Расскажу, - и Федор Иванович посмотрел на Лену: - Пожалуйста, мне стаканчик чаю.
- Может, мужчины хотят водочки? - предложила Туманова. - Могу дать.
- Не-е, - Цвях отвел водку рукой. - С водкой так не поговоришь. Самовар! Наливайте полный самовар! Да чаю еще заваритя!
Получив свой чай, Федор Иванович помешал в стакане ложечкой.
- Только это будет не та, не первая история, где добро и зло. Ту историю я пока поберегу. А вот некоторую сказку... Про черную собаку... - тут он страшно на всех посмотрел и добавил: - ...с перебитой ногой. Черная такая была, аккуратная собачоночка. Она была не виновата, что родилась с красивой блестящей черной шерстью. Как будто черным лаком облитая... Не была она виновата и в том, что люди именно черный цвет назвали цветом проклятия и несчастья. И тайной всякой пагубы. Не серый и не желтый какой-нибудь, а черный.
Он не спеша, чувствуя, что все заинтересовались и забыли о своем другом интересе к нему, отпил полстакана чаю.
- Вот так... Было это в Сибири, в тридцатом, кажется, году. Мне было двенадцать, и родители устроили меня на лето в деревню, к знакомому крестьянину...
- Не мешай! - гаркнул Вонлярлярский на жену, сбросил ее руку со своего плеча и уставился на Федора Ивановича.