- Я все проверил еще раз, - сказал Стригалев - обугленный худощавый брюнет с длинными нитями седины в непричесанных лохмах. Он был по-летнему в белой рубахе с засученными рукавами. - Дайте мне, Леночка, кофейку, - он протянул к Лене плоскую, длинную, волосатую руку.
И Лена, не взглянув, ответила красивым тонким жестом: сейчас, сию минуту вы получите свой отменный, прекрасный кофе. И уже подавала с наклоном головы полную пробирку.
- Я боялся, что пришлют этого... карликового самца, - проговорил с улыбкой академик.
Карликовым самцом здесь называли часто приезжавшего в институт Саула Брузжака, "левую руку" академика Рядно, за его маленький рост и всем известную скандальную связь со студенткой - рослой, тяжелого сложения девицей.
- Эта Шамкова, она, по-моему, уже аспирант. Саул ее двигает, - сообщила Вонлярлярская.
- Она у меня, - пробормотал, хмурясь, Стригалев. - Не знаю, что из нее получится.
- Дивны божии дела! - проговорил профессор. - Известно, что у некоторых пауков, где замечена карликовость самцов, самки пожирают своих супругов... По миновании надобности...
- Ну, Саула не очень-то сожрешь, - заметил академик.
- То, что Рядно прислал этого Дежкина, надо еще осмыслить, - проговорил профессор.
- Он был у меня вчера, - сказал Светозар Алексеевич. - Он далеко не дурачок. Довольно тонок и правильно реагирует... Очень хорошо улыбается. Говорит, открыл ключ к пониманию добра и зла. Правда, развивать не стал...
- Эритис сикут дии, сциентес бонум эт малюм, - сказал, кряхтя, Вонлярлярский.
- Переведите, пожалуйста, - попросила Лена.
- Станете яко боги - будете ведать добро и зло.
- Это змий сказал, надо не забывать, если даже говоришь о человеке, который открыл ключ к пониманию добра и зла, - слабо улыбнулся Стригалев, показав стальные зубы. - А вы-то, Стефан Игнатьевич, что это вы парадную форму надели? Новый костюм, бантик...
- Оделся в чистое, - сказал Вонлярлярский. - По морскому правилу.
- Чтоб идти ко дну? - спросил профессор Хейфец, и все жиденько засмеялись.
- Паникеры, - баском сказала Вонлярлярская.
- Я не закончил, - проговорил академик Посошков. - Он не дурачок, но в правоте уверен железно.
- Если не дурак - значит, у него есть какая-то сложная собственная концепция лысенковской галиматьи, - профессор покачал головой. - Значит, он раб этой доктрины. Приехал к нам помочь... Излечить от заблуждения, вернуть в лоно...
- С христианской любовью, без кровопролития, спасительным, все исцеляющим огнем, - сказал Вонлярлярский.
- Каяться не буду, - тихо проревел профессор. - Санбенито не надену.
- И зря, - заметил академик, мягко сверкнув глазами. - Сейчас не пятнадцатый век.
- Как понять? - профессор обернулся к нему. И тут все затихли. В дверь негромко стучали. Раздались четыре мерных удара. Лена взглянула на профессора, тот кивнул, и она повернула в массивной двери тяжелый старинный ключ. Вошел Федор Иванович Дежкин - явно с каким-то важным делом.
- Легок на помине, - сказал он, оглядывая всех. - Поклон уважаемой конференции. Простите, я должен сделать заявление. Можно? Вы не приглашали на это заседание ни меня, ни моего старшего коллегу Василия Степановича Цвяха. Тем не менее, мы против своей воли оказались среди вас, хотя и без права голоса. У вас здесь перегородка... фанерная, по-моему...
А мы там бумаги листаем, уже часа полтора. Я уполномочен сказать вам, что у нас нет дурных намерений, что пользоваться вашими промахами мы не хотим.
- Давайте представимся, - сказал академик Посошков, поднимаясь из своего кресла, изящный, как юноша, в своем темно-брусничном костюме. - Это профессор Натан Михайлович Хейфец. Это кандидат Федор Иванович Дежкин, в прошлом наш студент. Это наш завлаб - генетик и селекционер Иван Ильич Стригалев, доцент, доктор наук...
Громоздкий и худой, как дикарь, Стригалев распрямился, словно выбираясь из клетки, и показал стальные зубы, и что-то толкнуло Федора Ивановича. Он уже видел когда-то давно такое измятое лицо и стальные зубы у одного геолога...
- Иван Ильич, - сказал Стригалев. - Доктор, только не утвержденный.
- Это Леночка Блажко, кандидат...
- Тоже не утвержденный, - отозвалась Лена с улыбкой и полупоклоном.
- А это наши цитологи...
И сразу поднялся навстречу новому человеку чистенький старичок с пестрым бантом на шее - вчерашний синий бегун.
- Торквемада... - шепнул ему Федор Иванович.
- Ваше преосвященство... - чуть слышно пробормотал бегун с еле заметным поклоном, как бы приложившись к руке Федора Ивановича. Тут же он выпрямился и громко назвал себя: - Вонлярлярский, Стефан Игнатьевич. Как это я мог не узнать своего студента?
- Леночка, кофе гостю, - сказал академик. А Леночка уже несла полную пробирку, и жесты ее, как иероглифы, которые Федор Иванович сразу прочитал, говорили: хоть вы и ревизор, я вас нисколько не боюсь и даже полна любопытства.
- Такая у нас кофейная посуда, - сказал академик.
- Я примерно догадываюсь, что это за посуда, - Федор Иванович принял от Лены кофе, еле сдержав ухмылку. - Она у вас, конечно, носит ритуальный характер...
Как раз в это время маленькая искорка плавно опускалась перед ним и, наконец, села ему на мизинец.
Это была мушка-дрозофила - знаменитый объект изучения у морганистов. Она несколько раз раскрыла крылышки и сложила, пробежала вправо, пробежала влево и исчезла.
- Кажется, дрозофила меланогастер, - сказал Федор Иванович. - Правда, я не очень в этом...
- Фруктовая мушка, могла запросто с улицы прилететь, сейчас лето, - небрежно заметил Стригалев.
- Мне показалось... у нее были красные глаза, - возразил с улыбкой Федор Иванович. - Я читал Добржанского.
- Составим акт? - угрожающе-устало сказал профессор Хейфец.
- Уж и акт! Однако у мушки был такой же вызывающий вид. Она заодно с вами!
- Вся природа заодно с нами, - сказал профессор. Он уже лез на вилы.
Академик подошел к нему, положил руку на плечо.
- Натан Михайлович, не забывайте, вы лежите в обороне.
- Кто лежит в обороне? - раздался зычный голос от двери. Там стояла невысокая тяжеловесная женщина с тройным блинчатым подбородком, как бы в тройном ожерелье, да еще с двумя нитками красных крупных бус. - Это вы в обороне? Федор Иваныч! Дай-ка, посмотрю, чем они тебя поят. Это же пробирка, в которой формальные генетики разводят своих мух! Ничего, пей, этим нас не проймешь! Так кто лежит в обороне?
- Анна Богумиловна, теперь, когда вы пришли, уж, наверно, мы зароемся все в землю, - сказал профессор Хейфец.
- Федор Иваныч! Светозар Алексеевич! Какая же это оборона! Зачем они повесили портрет нашего президента с ветвистой пшеницей, когда знают, что у академика с нею неприятности?
- А вот зачем, - ответил профессор. - Открыто критиковать вас нельзя. Так пусть ваши собственные позы, слова и дела будут вам критикой. Не хватает еще, чтобы мы за вас думали, как оберечь вас от позора.
Федор Иванович покраснел.
- Неужели вы так твердо уверены в своем?
- Да нет, свое-то мы знаем пока очень слабо. Мы хорошо, прекрасно знаем ваше. Оно было актуально двести лет назад. Когда смотрели не в микроскоп, а в линзу Левенгука.
- Тогда и мне придется высказать свою точку зрения. Мне кажется, что ваша наука идет на ощупь от факта к факту, как бурят землю геологи. Все глубже и глубже. Вам кажется, что скважина идет прямо, а ее повело куда-то в сторону. В какую сторону повело, повело ли вообще - не знаете. Знай бурите, думаете, что прямо.
- Ну, сейчас так не бурят.
- Вы как раз так и бурите. Наставляете звено за звеном и последовательно бурите. А мы...
- Диалектически? Скачкообразно?
- Натан Михайлович! Запрещенный прием!
- А ваш художественный образ?
- Это я в пылу. А в общем-то я даже могу вам показать все наше расписание ревизии наперед. Завтра, например, я приду к Ивану Ильичу, буду смотреть его журнал и работы. Вам остаются сутки на подготовку. Если бы наши отношения строились не на товарищеских началах, я бы этого не сказал. Это я к тому, что нам с вами надо оставить эти взаимные подковырки.
- Что же касается нашей науки, - забасила Анна Богумиловна, - она совсем на других основах... Мы перекидываем мосты. Опираемся на диалектику, которая является наукой универсальной и дает нам законы движения всего сущего в материальном мире. Мы строим по имеющимся точкам фигуру и находим те точки, которые еще не известны. Они могут быть очень далеко впереди. Практики получат пшеницу...
- Анна Богумиловна, ветвистую, - как бы умирая, пролепетал профессор.
- Пшеницу, - поддержал ее Федор Иванович. - А ваша наука будет заполнять частные пробелы. Как в каркасном доме - уже сделана крыша, а проемы еще заполняются кирпичом.
- Ваш академик нас лучше назвал - трофейной командой.
Профессор теперь устало полулежал, навалившись на свой стол. Когда зашла речь о диалектике, он сразу поник, утратил интерес к спору. Светозар Алексеевич, закинувшись назад, словно любовался своим бывшим учеником и перебирал сухими пальцами на подлокотнике.
- Ваше преосвященство, дайте знамение, - негромко, но все же внятно сказал Вонлярлярский, и лицо его, похожее на увядший, подсыхающий плод, осклабилось. Он перешел черту, и это задело Федора Ивановича.
- Знамение получите, получите. В надлежащее... - он тут же почувствовал, что сказал что-то очень двусмысленное и скверное. Запнувшись, он покраснел и отчетливо заявил: - Все, что я сейчас здесь наговорил - глупость, плод запальчивости. Все слова беру назад и прошу у всех прощения. И еще одну пробирку кофе.