- А бабл ю! - снова возопил Войтек, вскочил, перевернулся на руки и замахал в воздухе ножищами в потертых подвернутых джинсах. Сзади по ним, на толстом заду Войтека, красовалась кожаная полоска с буквами "Wrangler". Нинка в кресле, поджав ноги, жевала резинку и по-свойски любовалась потешным Войтеком, особенно близким и милым для нее сегодня, потому что напоминал ей школьные дни. Из кухни лился терпкий аромат: Войтекова мама заваривала для них чай по какому-то своему особенному рецепту.
- А бабл... - рявкнул было стоящий на руках Войтек. - Приедешь к нам в Прагу? Мы с мамой сделаем тебе вызов.
- Приеду, - сказала Нина. - Интересно, что за город?
- А насовсем останешься? - Войтек лукаво поглядывал на нее своим перевернутым лицом и бухал пятками в стену. Волосы бахромой свисали над валиком.
- Зачем же мне насовсем, - удивилась Нина. - Я же здесь живу.
- Ну, если замуж выйдешь. Ну за иностранца, скажем... - Войтек перевернутым лицом глядел на нее.
- Ну и что? - Нина не могла понять. - Все равно, зачем же насовсем?
- Не поедешь? Никак?
- Не дури, Войтек... Нет уж, мне и тут хорошо.
- А со мной? - Войтек улыбался и болтал ногами под самым потолком.
- Ну с тобой, конечно, ка-акой разговор! С Войтеком хоть на край света...
Нинка вдруг ни с того ни с сего запустила в него подушкой. Войтек потерял равновесие и шмякнулся на пол. Вскочил, с размаху сел - аж что-то звякнуло внутри тахты.
- Правда?!
Нинка скорчила гримаску Войтеку, дразня его:
- Ты ведь симпапуля. Как сосиска.
Помотала головой, будто стряхивая с себя солнечную полосу, которая теперь прошла по ней. Зажмурилась, отвернулась от бликов солнца; лицо ее порозовело. Поднялась и подошла к окну. Ярко, снежно, искристо на улице! Ветви тополей в шершавом инее, таком кристаллическом, как кораллы; белые кораллы зимы! Нина смотрела, как там по лыжне бежали двое мальчишек. Один, малыш, семенил в черной шубке, а другой, постарше, то и дело догонял меньшого и наступал на его лыжи. Маленький сердился и все пытался огреть обидчика лыжной палкой, а тот увертывался и ликовал. И ей тоже стало весело и захотелось на мороз.
- Гав-гав-в! - протявкал Войтек по-собачьи. Он уже опять кувыркался, болтал в воздухе ногами.
Нина обернулась.
- Ну, если ты пес, то пошли гулять. Где поводок?
Войтек брыкнул пяткой воздух и вскочил на ноги с тахты.
- Ма-ам! Готов там чай? - крикнул он в сторону кухни. -
Мы гулять хотим.
И, обняв Нину, закружил ее по комнате.
"Что-то давно уж Нинку не видать... Может, пойти позвонить ей из автомата на лестнице? Совсем забыла меня..."
Жанна соскучилась, да и вообще ей порядком надоело томиться в палате.
"Вот кому весело! - размышляла Жанна чуть свет, после "температуры", когда не спится уже, а вставать еще не скоро. - Войтек ее толстый приехал, и вообще у нее тыща друзей и дел. Чувыкина же! В классе, бывало, как произнесут это "Чувыкина", всем смешно и интересно. Ясно, опять Нинка что-то затевает. Вроде коллективного воспитания тигренка, взятого из зооуголка, или шефства над баней номер семнадцать, что на набережной по соседству. Нинка же! С ней не пропадешь. Вот у кого жизнь бьет ключом, и все по голове, как она сама говорит, и всегда у нее дел по горло. Даже некогда навестить больную подругу..."
Скучно Жанне. Зато вместо Нинки стал навещать ее тот самый санитар либо лаборант, веселый дядечка, что принес тогда таблетку. Заглянет в палату, будто по какому делу, и вроде невзначай присядет около Жанны. Сунет что-то в тумбочку - редкие снотворные, а то и шоколадку - и давай лясы точить, и все с намеками на свои чувства. Жанна злилась: "Дурень старый, хоть тоже считает себя молодым. Разве сравнить его, например, с Витей, таким легким и нежным".
Да, нежным... Только целовал-то он нежно не ее, а другую девушку, в капюшоне...
Жанна с мукой вспоминала все-все с самого начала, с той самой древне-борисовской эпохи. А на лаборанта и внимания не обращала. Только злилась, когда он опять заглядывал в палату, хамила ему, рывком отворачивалась к стене, чуть завидит его розовую рожу в дверях. Соседки дотумкали, от них не скроешь, встречали теперь его смешками да шуточками: "Опять к нам Ромео топает", "Лошадка-то с норовом попалась, поди объезди такую", "Да где ему, на ковбоя не тянет". Палата отвечала смехом.
Он стал заглядывать к Жанне все реже. В коридоре лишь, на бегу, поздоровается, кивнет и мимо, мимо. А потом случилось это... Ночью как-то вышла Жанна в коридор. Оглянулась: никого... и проскользнула в служебный туалет, куда больным ходить запрещено. Зато там всегда чисто, свежо, да еще зеркало в рост, а большие зеркала - Жанкина слабость. Тут-то он и подстерег ее - дежурство его, что ли, было? - когда Жанна совсем одна причесывалась перед зеркалом. Обхватил, задышал жарко, часто, прямо ей в лицо, фу, мерзость! Притиснул к темному углу меж окном и раковиной... Так притиснул, что и пикнуть не смогла. Да что там пикнуть - вздохнуть невозможно. Распахнул ее халат. Лапы алчно хватали ее полуголую грудь; навалился всей тушей... Губами больно залеплял ей рот... Она отбивалась, как могла, откидывала в стороны лицо, но сил не было.
Обмякла, потемнело в глазах. Судорожно вдруг свело горло.
Рвало ее долго. Лаборант испуганно лепетал: "Ладно, ладно!.. Что с тобой?.. Ну хватит. Ну перестань..."
Добралась до палаты, повалилась в постель. Никто ничего не заметил. Но в душе что-то рухнуло, подалось под напором мутной гадости. "Скоты все они. Самцы поганые... Ну и гадость! Так вот что такое все их "чувства", вся их "любовь"!.." Даже плакать не хотелось. Было только скучно и пусто.
Через день Жанна сама позвонила Нинке, но не застала ее дома. Время было утреннее, перед обходом, она все стояла на сквозняковой неуютной лестнице и звонила - не домой, а только Нинке, - хорошо хоть монетами запаслась. Куталась в халатик, а рядом тоже дозванивались и судачили между собой немолодые женщины, одна из них курила; Жанна попросила у нее сигаретину. Курила, куталась в халат, так и не дозвонилась... И вечером тоже. Была суббота. А в субботу разве застанешь Нинку дома!
На воскресенье Нина с утра наметила: в двенадцать с Войтеком на Самарский, показать ему Дуровский зооуголок. С четырех - к Жанне. Давно у нее не была. "Можно и Войтека притащить с собой, он потешный, всем понравится... По дороге купим фрукты... Нет, - решила Нина, - куплю сейчас, а то потом и не достанешь". Наскоро оделась и полетела переулком, по навьюженному с утра снежку, к магазину "Овощи - фрукты", с ходу раскатываясь, как всегда, по черно-лаковым ледяным дорожкам, заметаемым быстрой поземкой. И тут же хлопнула себя варежкой по лбу: "Борисов! Как же я забыла? Ведь надо же с Борисовым, в конце концов, поговорить, хоть на улице, хоть где, а это можно лишь в воскресенье, когда он свободен, то есть сегодня. И дом, кстати, недалеко..."
Планы менялись. Из магазина - повезло, яблоки и апельсины, всего достала! - позвонила Войтеку:
- В два жди около диетстоловой. Помнишь! Ну там, где еще рядом "Кулинария" и Омовая кухня...
- Омовая?! - Войтек захохотал, сразу включаясь в их всегдашнюю, еще с детства, игру словами...
- Ты что, закон Ома не проходил, что ли?..
- А при чем тут кухня?..
- А приходи, узнаешь... - Нинка торопилась, кричала в ледяную, тусклую от изморози трубку. - У меня все! Только не опаздывай, у нас дел с тобой по самую завязку.
Нинка побежала дальше, весело раскатилась вдоль ледяной дорожки и мысленно досказала Войтеку: "А потому "Омовая", что на вывеске "Д" заглавное отскочило. Вот посмеемся, когда там встретимся! А сейчас - к дому Борисова, авось повезет..."
Нине было беспричинно радостно с утра, и росла уверенность, что уж сегодня-то все ей удастся, все будет отлично у нее! Раз день так здорово начался...
Борисову же было как никогда скверно в этот день. С утра ему нудно и неотвязно почему-то вспоминалось его непростое детство. И спалось плохо: только к рассвету уснул. Встал в одиннадцатом, никогда так поздно не вставал. Ломило голову, вялость, ничего не хотелось делать.
Включил радио, открыл фортку. Дунуло колкой крутой вьюгой, бодростью... Но бодрости все равно не прибавилось, вмиг промерзнув, он снова затворил фортку.
Дом напротив казался рассеченным наискось: нижняя часть - мутно-синяя, а вся верхняя - ясная, солнечная. И ковыляла старушечка, там внизу, по газону в пороше; сеяла мелкие, как мышиные надкусы, следы. Ну в точности такая же, как и в тридцатых, и в начале века, и сто лет назад...