Припомнил Зотов, как начинали строить спиртзавод в сорок первом, чтобы гнать спирт для фронта. Теперь войны нет, и завод выпускал товар для всего трудового народа.
Татьяна свою долю даже не пригубила.
– Ты чего? – подивился Андрей Фомич. – Давай, девка, за хозяина. Давай пей!
– Дак и она молодец, – не утерпела похвалить дочь Кирилловна, – без её билет бы не выиграл: как бы узнали, что такой фарт? Верно, Кузьмич? А водки она у меня сроду не пробовала.
– Да ну-у?!
– Выпей, – пригласил Зотов, – смелее. Вот так.
И продемонстрировал, как надо пить, пустым стаканом.
Татьяна зажмурилась и выцедила половину того, что ей налили, горьким опалило рот и горло, она задохнулась и закашлялась.
– Лафа, – сказал Федька неизвестно к чему и загрёб ложкой со сковороды последний желток глазуньи.
Стук в дверь услышали не сразу, потом разноголосицей:
– Кто там?
– Давай!
– Заходи!
Вошёл Валеев. Круглое лицо его, утяжелённое двойным подбородком, выглядело добродушным, взгляд – безмятежным.
– Топал мимо и завернул на огонёк, – пояснил он, отдуваясь после ходьбы.
Июльский день хоть и пошёл на убыль, но светло было до одиннадцати часов, никто, разумеется, огней вечером не зажигал, и все присутствующие понимали, что топал бывший майор милиции прямиком сюда. Зотов немедленно уступил ему табурет:
– Садись, Ёсиф Николаевич.
– Сиди, сиди, – Валеев предупредительно выставил ладонь перед собой. – Я хотел только попроведовать Егора Кузьмича, давненько не видал.
Но сел на освободившееся место, сделал вид, что не замечает Федьку. Тот, набычив лохматую голову, полуотвернулся от нежданного соседа. Минуту спустя Федька поднялся:
– Я пойду, дядя Егор, некогда мне. Потолкуем как-нибудь в другой раз.
– Заходи, – ответил Сбруев.
Новая бутылка пошла по кругу, под горячее, Дарья сварила щи со свежей капустой.
– Слышал, слышал, Егор Кузьмич, про твою удачу, – Валеев быстро взопрел, достал носовой платок, вытер губы и подбородок, промокнул испарину на лбу, – выиграл – пользуйся.
Несмотря на то, что Валеев уже шестой год был на пенсии, он по-прежнему считал себя полномочным представителем власти, блюстителем закона, чьё веское слово надлежало слушать, запоминать и исполнять. Слушали, соглашались, поддакивали.
Сбруеву приятны речи Иосифа Николаевича: раз говорит майор: "Пользуйся", значит, можно быть спокойным, что никто на утерянный билет своих прав не предъявит. Приятно захмелевшему Егору Кузьмичу и то, что гроза всех мужиков, шпионов и дезертиров – в прошлом – ныне к простому бондарю и кочегару в гости пришёл, не с обыском, не раскулачивать, а за столом посидеть, поговорить, выпить. Всякому хочется на дармовщинку выпить – и Федьке-вору, и Зотову, печнику, которого, кстати, Валеев когда-то продержал в капэзэ два месяца неизвестно за что. Сам Зотов не вспоминает никогда того ареста, он не в обиде, давным-давно было, да и не засудили же его, выпустили. Какая может быть обида? И блюстителя Валеева приманила удача Егора Кузьмича. Вот где сила – бьётся хмельная гордость в голове – деньги! Сама власть к ним на поклон идёт!
– Тебе, Кузьмич, – наставлял между тем Валеев, – теперь надо бросать кочегарку. В твои ли годы тачку с углём катать и у печки жариться?
– Правильно! – вскричал Андрей Фомич. – Наша работа чижолая, и я тебя люблю за то, что ты нас уважаешь!
– Только без телячьих нежностей, – выставил локоть Валеев, – я этого терпеть не могу!
Татьяна, хоть и выпила немного, опьянела быстро, с непривычки, и хихикала на каждое услышанное слово.
"Верно, – думал Егор Кузьмич, доставая очередную бутылку. Валееву, при его комплекции, одного выпитого стакана было мало. – Теперь моя воля: хочу – работаю, не хочу – отдыхаю. Захочу – на курорт поеду!"
Курорт Сбруеву представлялся верхом безделья.
Быть свободным от необходимости работать – это же вторая половина счастья, которая даётся, опять же, тому, кто богат. О таком благе Егор Кузьмич никогда и не мечтал, потому что с детства понял, что не у тех родителей на свет явился. Родился в семье, где жизнь – быть ей или не быть – зависела лишь от того, хватит ли здоровья и сил, чтобы добыть пропитание и одежду. Трудовой путь был уготован ему от младых лет до гробовой доски, других вариантов судьба не предусматривала, и вдруг – такой поворот! Жизнь крутила по-всякому, но, пропустив через очередной жернов, выплёвывала его каждый раз в ту же упряжь и в тот же хомут, из которого взяла прежде. То ли ошибся неведомый вершитель судеб в этот раз, то ли лукавый шутку сыграл и вскоре потребует плату – кто ответит Егору Кузьмичу?
Глава 8
Утром, когда приплёлся чуть живой, трясущийся Андрей Фомич, Сбруев похмелил его и, провожая, сказал:
– Я – того. Скажи: заболел.
– Ага! Не выйдешь завтра, лады! Заболел, – охотно поддержал Егора Кузьмича оживший напарник, – правильно! Всё одно им: кого-то в отпуск гнать будут. А тебе что? Гуляй!
Окинув сожалеющим взглядом напоследок стол, Фомич отправился на дежурство.
Ещё поутру, лёжа в постели, Сбруев мысленно оглядел свой дом и двор придирчивым взглядом и понял, что надо навести к приезду гостей другой порядок: теперь плетень для палисадника не годится, штакетник – в самый раз; ставни рассохлись – требуют срочного ремонта; трубу побелить пора…
Про болезнь – так, на всякий случай сказал, он ещё не решил окончательно, уйдёт ли с работы совсем. Не просто это – сесть барином, когда барству не обучен.
Наблюдая, как без аппетита ковыряет поросёнок пятаком в корыте, думал Сбруев: "Интеллигент попался, ишь, модничает! Забью, а другого на осень возьму".
От раздумий его отвлекла Дарья:
– Кузьмич! Иди в избу, к тебе пришли.
Сбруев вошёл в дом, но никого не увидел, кроме Таньки и Кирилловны.
– Кто приходил-то? – спросил жену.
– Так вот – они.
Егор Кузьмич почувствовал угрызения совести: Татьяне, пожалуй, подарок какой-нибудь следовало купить за её бдительность. А то налил давеча водки – и всё! Не девичье дело горькую хлестать. Он почесал подбородок, щетина потрескивала под пальцем, что же ей купить? Сколько на это истратить денег?
– Дядя Егор, – начала Татьяна, – ты знаешь, чего мы зашли?
– Гм, – молвил Сбруев.
– Мы в магазине были, там товару всякого завезли. И костюмы разные, длиннющие есть, прямо на твой рост.
Она выжидательно замолчала, но Сбруев ничего не мог понять, сел на табурет и вопрошающе посмотрел на Дарью.
– Приедут сыны с жёнками, – поддержала Дарья Татьяну, – дочки с мужьями, а ты в чём их встречать выйдешь? В этим пинжаке, в тех тухлях?
Сбруев посмотрел на свой пиджак, на галоши с заплатками, в которых он управлялся по хозяйству, представил, какими глазами внучата на него поглядят, и устыдился.
– М-м-да. – Поскрёб снова щетину на лице, возразил: – Навоз не в штиблетах чистят.
– Ну дак, – вступила в разговор Кирилловна, – не скажи. А то, может, в сапожищах будешь хорохориться?
Кирзачи у Сбруева были вполне пригодные, хотя и не новые. Сколько хлопот из-за этих денег, а ведь только начало. Эх, суета! Егор Кузьмич вздохнул и пошёл к умывальнику.
– Деньги-то взял? – спросила Дарья, когда они всей компанией были уже у калитки.
– Чёрт! – пришлось вернуться.
Так в окружении Дарьи, Татьяны и Кирилловны прибыл Сбруев в магазин и с изумлением подумал, что впервые после смерти жены свернул не влево от двери, где обыкновенно брал водку, махорку и хлеб, а направо. Здесь, как всегда, суета, очередь не очередь – не разберёшь, все враз просят показать – кому матерьял, кому гребешок, кому игрушку, кому что.
– Мы сказали Юльке, чтобы она вам оставила костюм получше, – упредила Татьяна Егора Кузьмича.
– На кустюмы не больно-то кидаются, – услышала её женщина с ведром, – сто четыре рублика чёрные, а серые аж по сто двенадцать! Таки деньги не во всяко время в кармане валяются.
– В прошлый раз были по семьдесят и по девяносто, – оправдалась продавщица и посмотрела на Егора Кузьмича: неужто испугается большой цены?
Вокруг Сбруева, забыв о своих интересах, бабы образовали толпу советчиц, специалистов по костюмам. Послал бы всех к ядрёной бабушке, если б не в культурном заведении находился. Чёрный пиджак Сбруев примерил тут же, на чистую рубаху надел, а брюки смотрел и так и сяк, раскидывал руки в стороны, по длине штанин врасхлёст узнавал длину, прикидывая глазом, не окажутся ли широки в поясе, умаялся хуже, чем от работы возле угля. Особенно от баб устал, которых будто специально в магазин согнали, чтобы они гудели и не давали мужику подумать. Все в один голос:
– Ах, хорошо! Ладные! Бери!
Юлия завернула брюки в пиджак, обвязала покупку бечёвкой. Стали обувку смотреть. На ногу Кузьмича городские сапожники не рассчитывали. Всякие несерьёзные, узконосые да лакированные, туфлями называются, на широкую лапу Бондаря надеваться никак не желали, хотя в длину были подходящи.
– Приходите завтра, я вам привезу что надо, – пообещала Юлия, – широкие и с резиночками вот тут, чтобы со шнурками не мучиться. А рубашку не хотите посмотреть, дядя Егор?
Выбрали и рубаху, белое с красным и в клеточку. Тут же уговорили взять и вторую – про запас. Ну, дела! И всё время, пока Сбруев примеривал обновки на себя, свербила забота: как быть с Татьяной? Что купить? За сколько? Как на это посмотрит Дарья? Да ведь и ей, Дарье, пожалуй, хочется получить подарок, не совсем чужая!
Но столько народу кругом, что постеснялся Сбруев и не заикнулся о подарках.