- И ещё… - Пилат было замялся, но всё-таки решился - Ты сказал, что муж крепкий, сильный и мужественный. А этот - задохлик и пьянь. Почему же женщина всё-таки предпочла его? Почему? Может быть, у него… кхе-кхе!.. грандиозных размеров?
- Совершенно греческий, - деловито отозвался начальник полиции, намекая на более чем скромное мужское "достоинство" статуй знаменитых греческих мастеров. - Я специально поинтересовался.
"Занятно, - подумал Пилат. - Чем же он тогда меня… ценнее?.. Как бы это узнать?.."
После завершения утренних докладов у наместника наступало время завтрака с супругой. Прекрасная Уна была, как и всегда с тех пор как у неё появился этот задохлик, весела и иронична.
- Ты чем-то озабочен… милый? - спросила Уна.
Говорить "милый" мужу, которому изменяет! И эта её весёлость! Судя по обычности её настроения, об убийстве своего возлюбленного она ещё не знала. Узнать, конечно, было неоткуда, но… Где же знаменитые женские предчувствия?
- Озабочен? С чего ты взяла? - спросил он.
- У тебя складочка - вот здесь, - и Уна словно указала где- губами.
- Дела службы, - уклончиво ответил Пилат. - Не то что складки, а поседеешь и полысеешь. Одновременно.
- Ха-ха! Ты остроумный… мужчинка. Уна тебя обожает, - и Уна чмокнула перед собой воздух.
"Вот стерва, - подумал Пилат. - Вот бы кого об стену - мордой!" - Пилата вообще с некоторых пор стала раздражать женина манера говорить о себе как о ком-то постороннем. Хотя при первой встрече эта манера ему понравилась.
- Обожаешь?.. Кстати, что новенького… в жизни богов? - спросил он.
Уна была набожна чрезвычайно. Она почитала столь многих богов, пристрастия её настолько часто менялись, что Пилат в них путался. Единственное, что он знал точно, что почему-то даже здесь, в провинции, у неё в фав`оре всякий раз оказывалось именно то божество, которое было в моде в высшем свете Рима. Вестников ли она принимала, или расстояния не были для неё преградой, но угадывала она всегда.
- А вот богов трогать не надо!!! - истерично повысила голос жена, сделавшись в один миг строгой. - Богов - не трогай! Смотри, накажут! За непочтительность. Не простят! Нет!
- Тебе же они прощают твои измены? Значит, и мне простят мою непочтительность.
- Какие измены, несчастный?! - переходя уже почти на визг, заголосила Уна. - Кто тебе изменяет? Как ты смеешь так об Уне даже думать?!
- Я про богов. То одному ты преданна, то другому… Прежний-то не обижается? Которому ты, получается, изменила?
Уна нахмурилась.
- Уна им всем в своём роде верна. Помнит каждого во всех… подробностях, - вся преисполненная сарказма, сказала она двусмыслицу - отлично понимая тот единственный смысл, ради которого эта якобы двусмыслица произносилась.
Особенности её интонаций объяснялись ещё и тем, что она знала: мужу известно про её неверность. Хотя он, ради сохранения брака и, соответственно, власти, и делал вид, что ровным счётом ни о чём не догадывается. Одно из наслаждений Уны в том и состояло, чтобы изводить якобы ничего не понимающего мужа двусмыслицами. Если чего Пилат не знал, так это того, что Уна считала изведение мужа нравственным долгом - великолепный для всадника, занимавшего должность наместника, повод поупражняться во владении своим лицом. Жизнь - игра, и наверху оказывается лучший из актёров! Только они остаются в истории.
Ещё она наслаждалась тем, что беспрестанно напоминала о его несравненно более низком, чем у неё, происхождении. Она - патрицианского рода, на протяжении веков все её предки занимали видные места в сенате, становились консулами, возглавляли легионы в важнейших походах против врагов Рима и познали главное: что наивысшее в жизни наслаждение - въехать во врата Рима во главе триумфальной процессии. Пилат же был обыкновенным всадником и, в силу своего происхождения, не мог мечтать не то что об императорстве, но даже о должности наместника. Во всяком случае, не мог мечтать без неё.
- Уна им всем в своём роде верна, - повторила жена. - Боги если и ревнивы, то вовсе не мелочно, как вы, ничтожные люди. И если у кого-нибудь из богов возникнет во мне потребность, то он найдёт способ, чтобы Уна, - на её лице появилась усмешка, подчёркивающая очередную двусмысленность, - оказалась перед ним… на коленях. В любом месте и в любое время.
Понтиец в Пилате поморщился. Муж и вовсе сжал кулаки.
- Но ведь есть же в этой жизни что-то истинное? Чему нельзя изменять?
- Истина? - ещё саркастичней усмехнулась Уна. - А чт`о есть истина?
"Истина - это то, что вот-вот ты получишь пренеприятнейшее известие! И пакостную твою улыбочку оно сотрёт!" - разглядывая свою поразительно красивую жену, подумал Понтий Пилат - и усмехнулся тоже саркастически.
Но усмешку с лица его непременно бы стёрло - знай он побольше о её, своей жены, тайной жизни.
Когда Уна выверенной поколениями предков горделивой поступью удалилась, Пилат вышел в колоннаду.
"Что же, в конечном счёте, получается? Этот осёл уверен, что убийство совершено из ревности. Что ж, видимость создавалась именно этого. И он попался. Да, в каком-то смысле он прозорлив… А из ревности любовника жены убить могу только я. Но не просто, а на пути к гетерам… Но почему именно в том проулке?.."
Пилат потёр лоб ладонью.
"Вот именно потому, что там не ходит никто. Ведь эту скотину надо было держать - значит, их было трое… Нет, двоих на такого задохлика вполне достаточно. Один пугал кинжалом - и этот трус не сопротивлялся, иначе бы я услышал. А другой тем временем прислушивался, не приближаюсь ли я… Как же всё было точно рассчитано! Несколько секунд всякий даже с кинжалом в спине на ногах продержится… Но не просто, а попытается от убийц убраться подальше. А тут - навстречу я… Это же надо! Умереть, обнимая в темноте мужа своей любовницы! Поистине - жуткая смерть!.. Смерть смертей!
Мне недоставало лишь малого - поцеловать его в лобик, - саркастически усмехнулся Пилат. - А ему - попросить у меня прощения. И перед уходом навсегда - прослезиться. Чтобы богини мести не преследовали его род и потомков. Если они, потомки, у него, такого греческого, есть…
Что это - всё случившееся?
Комедия?!
Или - трагедия?!"
Пилат со злостью ударил кулаком по колонне.
"Уж не станет ли этот со мной случай новым сюжетом для классических трагедий?..
Представляю, как я через пару веков буду выглядеть на сцене: обнимаюсь с трупом, говорю что-нибудь возвышенное, историческое… А помолчав, разражаюсь затяжным речитативом о неверности и коварстве женского рода. А потом и о бренности жизни вообще… И кто знает, не заколют ли поэты и меня тем же самым кинжалом?! Интересно, куда?"
Пилат непроизвольно приложил руку к сердцу, туда, куда на сцене герой себя обычно закалывал.
"Потом, откуда ни возьмись из-за кулис выворачивается жена, безутешно плачет над нашими телами, кается во всём, и… тоже закалывается! Горы трупов, реки крови, хор стенает, толпа рыдает, многие женщины в истерике!.. Нет, какой позор! Какой позор!"
Пилат, обхватив голову руками, от стыда аж зарычал.
"Неужели сбудутся слова того прозорливца, и память обо мне останется в веках?! Какой стыд остаться в истории именно по этому жалкому поводу!! Они оба - патрицианского рода, а между ними один - я! Всадник, верх мечтаний которого - собирать мыт, эти бесконечные потоки денег! Всадник, который, однако, прыгнул выше головы - стал префектом, почти наместником, стал чинить суд и расправу. Вот и наказание рока для выскочки - обниматься с трупом возлюбленного жены! Да ещё, как актёр, - в комедиантском тряпье торгаша!!!"
Пилат вновь с силой ударил кулаком по колонне раз, другой… Боль от ударов напомнила, что происходящее не сон и весь этот стыд, действительно, его.
"Дважды переодетый! Актёришка - не только ночью, но и днём!! Дважды перелицованный!.. Но всё равно - себя потерявший!"
- Да будь они прокляты, эти дворцы! - нет, не закричал, а всего лишь прошептал префект Империи Понтий Пилат, воображавший себя, сообразно желаниям жены, наместником.
"Герострат! - предоставила память имя, которое не мог не вспомнить всякий, прошедший через риторские схолы. - Но Герострат так хотел остаться в истории, что ему было всё равно, какой ради этого перенести позор. И не посовестился поднять руку даже на божество! Сжёг такой храм - самой Артемиды! Лунную богиню не пожалел! Хозяйку ночи! И любви! Может, всё-таки есть что-то самоценное в этой памяти потомков?!.. Может, позор лучше, чем полное забвение? Кто помнит моего деда или прадеда? Никто. Как будто они и не жили никогда…" - так думал Пилат, впрочем, не обольщаясь: эти его мысли, порождённые обязательным в Империи образованием, были утешением лишь внешним…
"Нет! Не останусь! Не бывать тому! Им меня не опозорить!"
- Кинжал!!! - неожиданно для себя вслух воскликнул Пилат. - Я его где-то видел!
Пилат, найдя повод забыть о своей судьбе в веках, изо всех сил пытался вспомнить.
- А вдруг кинжал - мой?! А почему бы и нет? Только так и случается у тех, кто остаётся в комедиях!
Пилат бросился во внутренние покои, к той стене, на которой была развешана обязательная для каждого дворца коллекция оружия. Собрана она была предшественником Пилата. Или предшественником этого предшественника. Он, видимо, тяготился пребыванием в Городе, поэтому ничего ценного не вывесил; заботился же лишь о том, чтобы все предметы составляли геометрически правильный узор. Эту правильность, и позволявшую заметить исчезновение даже малейшего из предметов, Пилат не нарушил, разве что удалил несколько копий, вид которых почему-то особенно раздражал Уну.
Нет, всё на первый взгляд было на месте.